***
я ломал стихи, было время застолий.
её звали евстолья,
я в рестораны вносил свои душевные раны,
и там садился за столик
возле оркестра,
водку мне приносила евстолья, я её называл "толик" ,
с опаской меня не касались бараны,
которые резали, выбирая.
не опасаясь, что нас загадают: меня боялись,
я был спокоен среди пьяного стресса,
я платил старику, который играл на баяне.
с которым пела маленькая принцесса.
я платил больше, чем жирбы, и ходили слухи,
что я укладываю их в гробы - не было никаких доказательств.
я водку фильтровал зубами. я закусывал грибами - редкая была дешёвка.
меня офсянка другая спросила: в чём сила? неужели, впрямь, в правде?
брат, сказал ей я - всё херня.
мы на кладбище у могилной плиты можем перейти на "ты", -
но этот переход сам не пьёт.
меня носило по автостраде.
её всё равно звали евстолья, она мыла полы,
её было от шока.
её попа была красИвее, чем у бюллюдей,
а мне в счёт ставили колья, думая хватит ли у меня пуль ответить.
за большим стеклом и столом в мерцающем ртутном свете
кто испытывал - знал бы, как страшно день терять вчерашний,
и пытались меня встретить - и сказали - я безответен,
а они держали рынки - таскали тэтэшки - не было краше.
но откуда я взял в ресторане маслят, не поняли.
они не успели, легли, я уезжал вечерней лошадью,
я думал, что меня не запомнили,
меня будто б искал Леший - их шеф из ментовки,
я его увидал на площади,
я его не успел достать -
когда вернулся, нашёл на кладбище его памятник,
я стрелял час - думали фейрверк, мрамор и гранит кололся,
их можно было, как тетради, листать,
а у него были дети, я мог навестить, вспомнить.
так, не встать, так, перелистать, если нет памяти,
мне пращу достать свою и метнуть в колОсса.
я один среди пустого пыльного поля.
мне блистать, затмевать, себя не видеть.
это древнее имя девчонки -евстолья.
***