Импровизации для друзей

1. Эксцессы экса

И старый друг вас, как Иуда продаёт…
Неужто это подтвердить придётся?
Друг друга обожали мы до идиотства…
Избавиться задумал, старый идиот?

Открыл ты где-то заместителя, талант.
В бессмертье на чужом горбу охота?
Я застил горизонт, мол, не пыли пехота…
А хватит ли на век твой, экс-друг, телят?

И на рубаху красную бросается бычок
С клеймом не царской чуть породы:
Поддаст Иудину неблагородно
И ляжешь плакать, старикашка, на бочок…

Мужчин женьшенем молодит успех:
Я тебя помню в звёздные часы…
(А сына спрашивали твоего: «Чёй сын?
Глупее папы стать когда успел?»)

Ж. первая ушла: «Фуй, ты не инженер?!»
(Всех анжанеров бездипломных – к чёрту!
Шлагбаум – хрясть! – на путь к почёту;
Монтёром ты не нужен стал жене.)

Но вдруг другая дамочка нашлась:
Моложе, симпатичней и т.д.
Мужская зависть, как НКВД…
(Кв. трёхкомнатная – не шалаш.)

Тут подвернулся я –поэтик молодой:
Поэму посвятил, модерн-поэму…
Лет несколько решали мы проблемы.
Потом – ответы из редакций: ой-ой-ой!..

Потом командировка: старый друг – в Ирак!
Полгода выдержал, а в отпуске – остался:
Тебя устроила и вполовину такса –
Стать психом с «Волгой»? – ты не дурак!

Плоды загранские не долго пожирал…
Ах, где вы, где вы, золотые годы?!
И вот ты гол, как чёрт голодный;
Остыла насирийская жара…

Опять на родине. Ты – профсоюзный босс.
Квартира, та, где будет ли музей? –
Твоя работа ль?  Музочка-мамзель,
Ты провоцировать, пожалуй, брось…

Делёж квартирный породил врагов –
На перевыборном тебя спихнули…
И снова друг мой – абсолютный нулик,
Таланта молодого экскортирует в «роддом»:

Что тот родит неведомо, но всё ж,
А вдруг последний номер и пройдёт?
Хороший парень – молоток! – не из пройдох.
Цалуешь «гения» младого ты взасос?

Нажрался власти – поносом – словомёт:
Других, меня, но не себя ты виноватишь.
Любой в делах огульных не новатор,
Где в дочке дёгтя – каплёй – мёд.

Всё это небольшой поэмочки каркас.
Мы хуже-лучше в натуральной жизни.
Моей рукой, конечно же, обида движет
И здесь, по преимуществу, ка-ка-с.

Мерде – дерьмо, но на французский лад.
Не пораженье – крах, возможно, ты осилишь
И не тебя узрею на осине:
Такие вот, не уголовные, дела.


2. Бякашки

Ты живой пока, мой старикашка? –
Жив и я! – с приветиком привет!
Свет включил бы над своей бякашкой,
Аварийный невесёлый свет.

Александрыч, помнишь ли Серёгу? –
Ты любил его, как брата своего…
Ты воскреснешь, Александрыч, к сроку:
Ты, как говорится, боевой.

Мы с тобой придурки у Парнаса:
Сдуру в гору, думали, легко.
Чёртова тропинка: осыпь, насыпь –
Не дойти до славы – далеко.

У подножья посидим, покурим,
Почитаем поэтический шедевр.
Погоняем мурашей по шкуре,
В дверь полезем – не полезем в дебрь.

Сколько там тебе ещё осталось?
Сколько мне? Вдруг меньше твоего?
Поклоненьем чуду смоем мы усталость.
Александрович, мы из двойников!
 
Нам с тобой расстаться не резонно –
Лучших лет с другим не повторишь,
От себя не убежишь и в Аризону,
Как от баб не спрячешься в Париж.

Мы с тобой, как дерево бездарны
И смешно нам на судьбу пенять.
Будем же судьбе мы благодарны!
Помогай же, Александрович, парням,

Тем, которые пигмеев обскакали;
Кто-то, может, влезет на Парнас,
Кто-то поскользнётся на какашках…
Да, сия вершина не про нас.

Ну, а книги, Александрыч, книги?!
Твоё кладбище в три тыщи книг!
Вот умрёшь и набегут ханыги:
Продадут, чтоб где-то дальше гнить.

Подари малёночку библиотеке.
Но лицом, как и душою, ты жидок –
Не подаришь. Оторвут от тела
Книгу – ты её засунешь под задок.

Бог с тобою, Александрыч жадный,
Мне с десяток подарил ты книг.
Я тебе не менее, пожалуй,
Без автографов (жаль, всё же) в них.

Частник, Александрович, ты – частник!
Надписи на книжках: день и год.
Кто хозяин? Через сотню! – это ж счастье
И в гробу щекотка: и-го-го!

Надписать не разу не просил ты.
Крохобор и книжный ты буржуй!
Ты родился книжным паразитом! –
Что, не вкусно, Аляксандрович? – пожуй!

Это хрен, что русскому полезен.
Как о власти, Калександрыч, ты мечтал!
Жажда властвовать, заразнее болезни.
Я не знаю, думал ты: другим я не чета.

Рвался к власти, к орденам, к медалям –
Выше всех хотелось быть чуток.
Выскочить из ямы обстоятельства не дали.
А без власти Александрович – никто.

А ведь здраво – интереснейший мужчина
И молодка – что любовница твоя.
Скажешь речь – я восхищаюсь! – молодчина!
Кто ж в душе не носит дьяволят?

Но когда ты поплясать их отпускаешь:
Пляшут черти, топчут, друг, тебя!
Вот и рожей, в гневе, ты, как Каин.
Ненавидеть все умеют. Мы – толпа.

И добро толпа потом оценит –
Над могилой. А чаще – через сто.
На неё ты не бросайся, Цербер, -
Шкуру снимут, ей-то хоть бы что!

Был у власти Полосандрыч: с голодухи
Как на радостях-то языком не потрепать?
Воспарил: тьфу! – други и подруги –
Говнодавы! – кыш! – моя тропа!

Помнищь, Ленин: Сталина не ставить!
Но не потому, что зол и не умён –
Как каток своей душой раздавит!
Всё – в характере, весь ужас – в нём! 

Не пускать таких, как ты, бы к власти.
На людей орать – вот до чего дошёл!
Те словечки не стирает ластик.
«Он с открытой чистою душой!» -

Я сказал открыто на собранье.
Ты, склеротик, что ж о них забыл?!
Гну тебя, любя, я в рог бараний –
Все мы люди и весьма слабы.

Я люблю и ненавижу сразу:
Родину, тебя, себя, детей.
Как иначе вытравишь заразу?
Закрывай ты поскорее бюллетень!

Будем жить мы, как и раньше жили.
Книг с тобой не прочитали мы и треть.
Пусть за нас другие надрывают жилы –
Нам с тобою на костре не умереть.

Про себя мы думаем: многое сумеем.
Нам ли, с грыжей, в петлю иль к курку?
И не нам ли, Саныч, вон, с Парнаса, смелый
Ручкой золотою – фигу. Слышишь:  нам «гу-ку»?
3. Топ-шлёп

Если б мир состоял из поэтов,
Разве бы так мы жили, мой друг?
Жизнь была бы, уж вы мне поверьте,
Настоящая! – я не мудрю.

Поэзия в любовь объединяет
Взаимную людей, как братьев и сестёр.
Твоя улыбка, Александрыч, ледяная,
А я не думал, что будешь так жесток.

Как мы взахлёб, ты вспомни-ка, читали
Стихи великих, что по блату доставал?
Спасибо, Александрович, шикарное
За этот, к сожалению, товар!

Была бы воля – запретил продажу:
Библиотек настроил, как церквей.
Я раскулачивать пошёл бы, даже,
Таких как ты, любителей-чертей!

Обидно мне: не то, что не имею –
Умру, обидно, гениев не прочитав!
А лезть в торговлю, как ты я не умею –
Я доставалам всяким не чета.

Но, слава богу, мы по духу братья;
Тебе я – сын, ты мне как бы отец.
(Чтобы потомкам легче разобраться:
Я правду вру и никому не льстец.)

В Поэзии ты разбирался примитивно
И западных ты за поэтов не считал;
Тебе бы всё, как у Есенина, с мотивом,
А однобокость, Хоросандрыч, нищета.

И то, что Вознесенского по блату
Возносят и шикарно издают –
Тебе прощаю, Александрович, как брату;
С тобой не спорю и сдаюсь.

Теперь Андрея наизусть ты учишь:
С пластинки «Месса-80», что ль…
В любой головушке бывают тучи:
Я тоже с придурью, как ты, чуток.

Но корифеев не свергал я настоящих,
Вот глиняным колоссам подножку я совал:
Мои пародии – гробешный ящик,
На нем – я! – похоронная сова.

Рубцова любящий и Рицоса поймёт.
Поэзия – озоном над словами.
А чем воняет современности помёт,
Мы все прекрасно знаем с вами.

Единственный и благодарнейший читатель
Твоих бесценных, но бесцельных книг.
На книги не жалея деньги тратил,
Жаль, не купить таланта к ним…

Но мы читали, трепеща от счастья,
Что могут люди чудеса творить!
Твоё собрание да не разорвут на части!
И кто-то из читателей, из детворы

Невероятным станет человеком
И будет предка от души хвалить,
Не через век – через полвека!
И это повкусней халвы,

Которую я так давно не кушал,
В чём нет беды. Но для меня беда:
Цветаеву, Волошина – о, ужас! –
И Хлебникова, и Белого я не видал.

А Северянин? А Олеша? Бабель?
Загоскин, Ремизов и Эренбург –
По ним страдаю я, как по бабе,
Чьё место на горбу, а не в гробу…

А иностранцы: Ницше, Кафка,
Ремарк, Пикассо, Гойя, Сартр.
У нас по штату, семеро по лавкам
В поэзии. Я – лишний, но курсант.

Кому Суворовым стать не охота,
Но жизнь сурова, как естественный отбор
И над потугами взахлёб хохочет!
Над кем же, Саныч? – надо мной, тобой!

Но мы хоть знает чистый спирт искусства,
Не самогонку доморощенных козлов.
(И что в меню СССР невкусно –
Я не открою, всем назло…)

Что несъедобно у тебя не брал я.
«Ну скоро прочитаешь?» - меня ты торопил.
Читал полгода ты Е. Евтушенко – брата!
(Журнального. Мне этот срок терпим.)

Библиоман, что Библиосандрыч, говорить-то?
Ты юмор! не нашёл! у Шукшина!
Твой кругозор – российского корыта!
Одна удача: молодушечка-жена.

Никто не собирается жалеть:
Ни морда, ни судьба покуда не разбита
Но компосяры  все (все!) на твоей жене –
Хрен на Парнас ты выскочишь из быта.

И выше Жени (Евтушенко) не скакнёшь:
Всегда танцору генийталии мешают.
Любому правда, как острый нож
И нас взаправду унижает жалость.

Давай все распри к чёрту зачеркнём.
Недолго фрайер танцевал – ну что же?
Вон будущее – темным-темно;
Вдвоём, я думаю, не так уж тошно.

Пойдём к пределу вместе до конца –
Ещё стихов мы океан не прочитали.
Меня, как сына, тебя я, как отца –
Всё остальное: пустяки, детали.

Терять друг друга нам никак нельзя,
Но одиночники – мы мизантропы.
Из ямы-одиночки не вылезешь назад,
Так что: по краю и вперёд топ, топай!


4. Гоп-стоп

Как нехотя ты руку подаёшь! –
Браторазводный наш процесс в разгаре.
Не видишь, али, радуются хари?
К чему затеял, Александрович, делёж

Шкурёнки убиенного осла?
Не уточню я, Саныч, и какого…
Я на гармошке не умею брать аккорды;
Я и в поэзии, как в музыке, слаб, слаб.

Впервые, Александрович, говоришь
Ты только голенькую правду:
Что на Парнас я не заслуживаю права,
Что я в стихах чумазый нувориш

И только, может, я к 60-ти годам
Приду, возможно, к неким откровеньям,
Но что Парнас мой – графоманский муравейник:
Не дотянусь до звёзд я – авторучка коротка.

Что нужен пропуск – институтский мне диплом:
Не выйдет из меня поэтиков начальник,
Что я ущербен от истоков изначальных,
Хотя и в собственном дерьме тепло.

Что надо путешествовать по жизни, как Маклай;
Что надо расширять до безразмерности общенье;
Что моё прошлое – сплошное упущенье
И моё завтра, как моя лысина гола.

Чем чёрт не шутит, может, ты и прав:
Меня сомнения, как крысы раздирают
И не дожить до славы, как до рая
И дурака валять кончать давно пора.

И я, как клоун публику смешу?
Но я и сам умею посмеяться
И я опасен, а тебе – семнадцать,
Коль ты не понял это, старый шут.

Какую ненависть ты, Александрыч, вызывал!
Ты, Александрыч, властолюбец страшный.
Но хватит ругани, ты всё же, старший.
Раскипятился, как холодный самовар.

И те, кто были под твоёй пятой,
Уж столько лет мстят сладострастно:
Из уценёнки мне подарочек достался –
И на меня их брызгал кипяток.

И я как мог, но друга защищал,
Мол, виновата старая закваска,
Мол, человек, он – древняя загадка,
Мол, изменился к лучшему сейчас.

А этих споров ядовитая слюна?
Принципиальность на грани идиотства?
Второй такой, как я, уж хрен найдётся!
Как не иметь тебе малютку-шалуна.

Сын неудачник – не в тебя и размазня:
Катиться колобком – вот кредо его жизни.
К чинам тянулся, надрывал ты жилы
Напрасно, Александрыч, бросила жена:

Ей инженера, не «мандёра» подавай,
Её сестрёнки – офицерские супруги.
А может, член ей подавай упругий?
Или другому свой продала товар?

То был удар невероятный для тебя:
Как выжил ты – не стану трогать.
Содрал с души ты бабий дёготь:
В вине, в Есенине боль утопя.

И тебе встретилась прелестная вдова.
(Муж на «Химпроме» отравился спиртом…)
И что с того, что самолюбие разбито? –
Сказало сердце: Александрович, давай!

И ты женился и заохали вокруг!
И зависть ненависть утроила, к несчастью.
Такой брачок встречается не часто.
Как презирали они стареньких подруг!

Все ждали: бросит дурочка тебя
И мстить за выигрыш твой не устали,
Надеялись: лоб обрастёт кустами –
Не удалось. Ты думал: им – труба?

Но способ есть и по-другому отомстить:
Ни грамоты не получил ты, ни медали,
Твоим дружкам по орденочку дали.
Вот где раздолие для новеньких Толстых!

Когда ж дурная сила вознесла
Тебя, забитого, забытого, на кресло
И гидра злобы вновь воскресла,
Ты думал: таперя – дудки, я не слаб

И я до пенсии, авось, и продержусь,
А там, глядишь, и орденок на память,
Мол, на слона ошибочно напали –
Я вас не допускаю к дележу

Квартир, путёвок, льгот, диет!
Ты обожрался властью, Александрыч.
В вещах во многих, извини, пацаныч,
Ты не делец и слаб твой интеллект.

И отрицательные качества души
Тебя избавили от центрифуги власти:
Прошёлся по рисунку ластик
И ты раскрылся – свет туши!

Их обвинил в немыслимых грехах:
Я их описывать, стыжусь, не стану,
То испражнение ты помнишь непрестанно,
Свидетеля ты ненавидишь. Брось ты горевать!

Ну, вывернули человеку потроха:
Сейчас ты чучело себя же, Александрыч,
Но оживёшь ты, дьявол полосатый,
Мне наша дружба очень дорога.

К тебе хожу я редко, как к быку –
Бык без подвесок главного не может,
Но ведь остался дружбаган Тимошин.
О дружбе нашей я один пекусь.

А ты сегодня даже сделал вид,
Мол, друга старого в упор не вижу,
Но стыдно выдать отвальную визу:
Твою я злобу устаю ловить.

Пора туфту нам, Александровыч, кончать:
Твоя обида – это твой убыток,
Я дружбы не прощу тебе убитой,
Ты озверел чуток, как янычар.

Счастливый неудачник, Александрыч, ты.
Склероз феноменальный – вот твоё спасенье!
Пусть с табурета прогремит Есенин –
Разиньте рты от изумления, скоты! 

О, голос твой прорежется опять:
Ты спросишь сколько у меня детишек…
Давненько двое, Сандрович, братишек:
За 8 лет ты не запомнил, в душу мать!


5. Баринов и Байрон

Не подвергайте испытаниям любовь!
Любовь от них способна надорваться.
Любовь, как говорится, до кроватки,
А после: ботай в стенку лбом.

А дружба – это лёгкая любовь.
Ты дерево, конечно, Александрыч,
Из благородных, вроде палисандра.
А я не думал, что ты такой лютой.

Что ты избавиться задумал от меня.
Но мы с тобою, Александрович, братья:
Твоя обидушка свирепствует пиратом
И право выбора никто не отменял.

Я для тебя неподходящий фрайер.
Твоя любовь, как инквизиция, строга.
«Недолго музыка играла, (одна строка)
Недолго фрайер танцевал» (строка вторая).

Вот две строки. Цитата – за глаза.
Конечно, я тебе – из урны котик.
За – 28 , 48 – против,
Так, Александрыч, разделились голоса.
Ты, Александрыч, к несчастью, демагог.
Болезнь, конечно. Сталинские детки…
Решения, задачи пятилетки…
Прости за дюжину словесных тумаков.

Я не люблю красивые слова,
Когда дела до омерзенья плохи,
Когда проблемы прыгают, как блохи.
В делах моральных я всегда левак.

И ты мне нужен, Александрыч, дорогой,
Твоя душа, библиотека, опыт.
На мир и дружбу столько лет ухлопать
И на войну твою махнуть рукой?

Я, Александрыч, за тебя борюсь:
(Отдельную главу бы написать про это).
Ты мог бы стать посредственным поэтом,
Но эта тема скользкая – убьюсь.

За 20 лет, от силы, 10 штук:
Последние две – рифмоплётские удачи
И: «Баринов – поэт!» - судачка.
Твоя душа – медведь-шатун.

Содрал семь шкур ты, Сандрович, с меня –
Я всё прощаю! – ты необходим,
Не придавай значенья холостым
Патронам. А мои пули – семена,

Они дают уж первые ростки:
Ты после выступления на взлёте.
Ночь пережить, как говорят, зело те-
бе пришлось. Но Баринов не из таких.
    
Как яд ты: в малых дозах – ничего,
В больших же дозах ты весьма опасен.
Газетная заметка – твой, Саныч, праздник
И рано тебе в тень-то с ночевой.

Не Байрон Баринов, ты – городской пиит.
Мы за Поэзию, дай бог нам, повоюем.
Я не Есенин, ты, вроде бы, не Клюев,
Но кто-то должен и салютики палить.

И вырастет из графоманского дерьма
Цветок-поэт достойный восхищенья.
А серость всякая бессмертнее Кощея.
И титул местного поэта – задарма.

Хоть лодырей-то много, но Баринов – один.
Мы унавозим город графоманством
А это лучше, всё же, пьянства.
Переживём мы, Александрыч, карантин.

Пусть всем на нашу Графоманию плевать,
«капелла» наша никуда не входит,
А с нас могли бы стричь доходец.
Поймут потом. Да нас ли баловать?

Но мы асфальт, когда-нибудь, пробьём
И нашей славке тоже облизнутся.
Как в жизни, ты и в стихах зануда.
Отец мой крёстный – Воробьёв.

Приятно видеть как повеселел,
А мне немного что-то грустно
И на душе твои плевочки – грузом,
Но жажда дружбы, всё моя, сильней.

Дурак, кто продует на зуб любовь.
Дурь, А-ыч, все твои обиды.
Давай же обрастём с тобой, как битлы,
Чтоб стукаться помягче лбом.

Я скоро Байрона начну читать –
Четыре тома гениальных сочинений! –
Твоя работа, А-ыч, ты – гений,
А без тебя я – генийколог, нищета.

За дружбу выпьем мы бутылку коньяка
В мемориальной (я шутю) квартире.
По другу мы от жизни отхватили,
Мы миллионщики  тобою, как-никак.
   
Давай же дружбу, как Есенина беречь,
Ты обо мне ещё напишешь мемуары –
Многострадальной хватит нам бумаги.
Я не о славе, не о славе речь…

Пишу для расширенья кругозора.
Как яйцы динозавра все мои мечты.
Вонючий я в Поэзии, козёл я.
Ни бе, ни ме, то, Саныч, ты.

Мы не по классу братья – по клоаке,
В которую забросил нас господь.
Мы переростками в рабочем классе,
Пигмеи – на Парнасе, прошу, не спорь.


6. Враг №1

Жаль, что придётся дописать поэму
И поставить точечки над «1»
И решить проклятую дилемму:
Кто ты – идиот или наив?

Александрыч глупый, напросился:
Тощий зад охота наказать?
Делать на черта такое паразитство?
Нарисую для потомков зад.

Знаю, что плохой я рисовальщик,
Но другого бог тебе не дал.
Крика твоего я разберу завальчик,
Да поможет музочка-мадам.

И подробности придётся вспомнить
Те, что новый год принёс:
Как попав в рецензионный омут
Вот такой (…) получил под нос.

Сборник мой и чебоксарских пара
В Лету канули. Пират Буль-буль-оглы:
«А в стихах имеется опарыш
Клёвый…» С рыбкой пироги

Да с золотою получились комом.
Вывод тут оригинальный и один:
Ты ни-ни секретов и знакомым,
Будь всегда всем тайнам господин.

Господа редактора, народец дошлый.
Кто Ю.Мельников неплохо бы узнать.
Гонорарец критики настолько дёшев –
Дореформенные пятаки звенят.

Удавил троих одной верёвкой,
Той, что банделоль крестом связал
И рецензии на доработку не воротишь:
Он москвич, не верит он слезам,

Поту, крови, что вложили в строки
Эти трое из провинции – эхма!
К лапотникам стали ныне строги.
Дело было б, поручись за нас Юхма?

Трудно всем: чувашам, не чувашам –
Конкуренция, нацкадры и т.д.
«Ты пробейся, парень, мы тебя уважим!»
(Кто роднее собственных детей?)

Понимаю, не дурак я, понимаю:
0:1, по-русски говоря.
Куш сорвать желающих не мало.
Я незваный гость, почти варяг.

Не пробьюсь к Олимпу – экая потеря!
А пробьюсь – придётся отвечать…
Благодарные потомки не потерпят
Нынешней несправедливости – в печать!
 
Я шучу, конечно. Но горька мне шутка,
Когда старый друг и старый человек
Бьёт лежачего. За что же, сука?! –
Не тебе ли первому кормить червей?

Неужель, за жизнь ума не нажил? –
«Не завидую!» - всё это чепуха!
Только лишь она тебя, бедняжка,
Иссушила, от неё ты только опухал.

После краха профсоюзного  - я, одиночка,
Поддержал тебя и ты сростил хребет
И дождался я счастливого денёчка:
Вновь загарцевал ты – Али Бек.

Но тогда ты затаил подпольно злобу
И по-своему мой монолог понял:
Подбородок вздёрнул ты, как обух.
Сколько раз меня ты, друг, шпынял?

Я не вёл учёта, мне понять хотелось:
Сколько в человечке умещается дерьма.
Ты же думал: «Получил фатеру
Только мне благодаря и задарма!»

Двадцать лет с подругой отработать
И ютиться на 16-ти кВ.?
Губит всех нас сколиоз и однобокость.
Очень освежает нас авария, кювет.

Помнишь, письма мы читали, А-ыч? –
Ты читал и соглашался – вот гипноз!
Однобокость оборачивалась задом:
Ну а там известно, что копнёшь.

Ты не помогал – мешался под ногами:
Всё хотел ты мне «подвески» откусить,
Заставлял меня разучивать все гаммы,
Запинать хотел меня, как мяч, в кусты.

Крест на мне поставил ты могильный.
Началась у нас кладбищенская тишь.
Пудрил ты мозги мне не мукой – мякиной,
Многоопытный, поживший, ты ж.

«Мал твой опыт жизненный. Образованье
Высшее желательно тебе…»
С тухлым рядом не такой завянет,
Чувствовать начал я: отупел.

Надо действовать. Помощи не будет,
Лишь бы не мешали, чёрт побери.
Ожиданье преподносит хрен на блюде.
Есть у каждого свой жизненный Берлин.

Я пошёл на штурм (шучу) редакций:
Дамам – комплименты, мужикам – башку.
В джунглях мы телки, ребятки,
Не по денежному топай запашку.
 
Об мытарствах этих написать поэму
Можно – время да бумагу жаль.
«Семерых убил одним поленом,
А восьмой от страха так сбежал!»

Как узнал, что сборник положил я:
Сразу Александрович притих.
Факт сам по себе, не очень жирный,
Но твои кишки от зависти скрутил.

Подал заявленье. Стал я кандидатом
(Путь мне в партию давно уж был открыт)
В день рождения – так совпали даты.
А всего хотелось: оторвитесь от корыт,

Посмотрите, люди, - этот мир прекрасен:
Есть любовь, работа и борьба.
В нашей жизнь ещё столько грязи;
Всё ещё идёт словесная пальба.

Но я верю, что добро непобедимо:
Лучшим мир – у нас, для нас, за нас!
Далеко ли мне до песни лебединой?
Отработать ли успею я аванс?

Но за Русь умру я коммунистом.
Истинный поэт, по сути, коммунист
И за правду он борец – неистов! 
И не ты, мой друг, а дядя Сэм говнист.


7.Поэт №3

Не рабочий ты, ты – экс-начальник:
Психология начальничья твоя.
Хвост трубой, клокочешь ты, как чайник, -
Общее собранье дьяволят.
Я себя не обеляю, я – пятнистый:
Кое-что я никому не расскажу…
Коммунисты мы, не футболисты:
Мы с коленей не сдираем кожуру.

Я об жизнь всё измозолил сердце:
Первые – кровавые – я юношей проткнул…
Оправдаться, Сандрыч, не усердствуй, - 
Всё тебе прощаю, как братку.

Коммунисту я не дам прощенья,
Грубо говоря, ты нехороший коммунист.
Видел я как ты вилял по-щеньи,
Говорят туземцы: «Плёл куйни-муйни!»

Видел откровенность голой попы:
«Институт закончил, а вот я не смог…»
Лицезрел словесные я бомбы;
Видел на устах амбарный я замок.

Это всё, конечно, минусы, но плюсы –
Крестики твои – не отберёшь.
Как чахоточный, без дела ты не плюйся
И плевок – хреновенькая брошь.

Доживу до бабьих украшений,
Может, и меня вот так же оплюют:
Коли виноват – я попрошу прощенья.
Ты, друг, не попросишь, старый плут.

Родственники у тебя израильтяне? – 
Эту шутку толстую ты не поймёшь…
И склеротика не посмеяться тянет,
А в орлиный вгваздаться помёт.

Не жалею многих лет я дружбы:
Всё равно бы, лучше друга не нашёл.
Воду мы прошли, огонь и трубы
И сожрали соли (с удовольствием) мешок.

И конечно, если бы Фортуна
Попу жуткую не задрала тебе,
Мы бы продолжали жить недурно,
Мелкие я брызги так бы и терпел.

Но словесную ты стряпал оплеуху.
Случай подвернулся. Некто Сизенков:
Наш начсмены и партиец: «Слухай,
Александрыч, сделай-ка доклад! – Ху-ху хо-хо?! – 

Всё равно ж, газеточки ты читаешь, -
Сделай-ка, пожалуйста. – Идёшь на ху! – 
Брат ты, Александрыч, аль китаец?»
На собрании мы обсуждали чепуху…

Понимаю, что неполноценность, комплекс,
Экс-начальник,-- Сизенков, как оскорбление тебе.
Сколько лет ты яд свой, Саныч, копишь?
Самый умный от обид  тупел. Ты не стерпел.

«Это ты всем говоришь, что я читаю
На работе «Труд»?!» - вопрос мне в лоб.
Государственную, чую, выдал тайну –
Я остолбенел и чуть пластом не лёг!

За такие подозренья, Александрыч,
Я тебя предательски, предатель, предаю
Осмеянию! Боже мой, какие гибнут кадры,
К-хе, комедии! Деловое рандеву.

Виноватить всех, за исключением персоны
Собственной, в человеческой породе навсегда.
Квартирует у тебя в душе бесёнок.
А ты задом продолжал всё наседать.

«Что тебе я сделал, что меня позоришь
Ты на всех углах?» Ну и т. п., т. д…
Ни предателем я не был, ни позёром –
За такое даже шлёпают детей.

Ты от зависти всё, Саныч, сохнешь:
Ни почётной, ни медальки у тебя,
С не законченным ты высшим сдохнешь
И фанфары на Парнасе не тебе трубят.

Вспыльчивый товарищ, демагог отменный,
Русопят лаптёжный: «Русские стихи читай –
Я вот иностранцев не читаю!» Документик,
Ты ходячий, мышками описанный чуток.

Беды все во мне? Сундук Пандоры,
А не друг твой лучший в радиусе 5 км.
Думал я: когда же окончательно повздорим,
Чтобы дружбе нашей и пришёл конец.
 
И денёк настал, точнее, вечер:
Пикничок поэтов и поэтожён.
И увидел я как ты душой увечен,
Дыбил голосок ты выше этажом:

«А генсек Шаронов, наш партайгавносен
Нам не друг – алкаш! – народа враг:
Он директору накапал!» Ты клянёшься:
От меня – источник! Будя врать!
Секретарь – шестёрка, верю: надо в шею
Гнать таких с партийных должностей.
О тебе полслова не сказал я шефу –
Очень нежный у тебя кастет.
      
Вроде политической я проститутки –
Всех я предал: друга и жену;
Были у меня неблаговидные поступки,
Но предателем я не был – кулачонок жму!

Это был развод: серьёзный, настоящий;
Мне друзей терять, к несчастью, не впервой,
Что ж, душа и друга – с чернотою ящик;
Водочке спасибо – лучший перевод…

Ты души своей нас сделал пьяным –
Этим ты в историю войдёшь.
Нет на свете человека без изъяна.
А все думали: не разольёшь водой
Эту пару – старого и молодого.
Страшное мероприятье – дружбу хоронить.
Я твоей не брезгую ладонью,
«тверже стали, крепче, чем гранит».

Три шедевра за полсотни лет – не густо,
Но, однако же, поэт и номер три.
Я четвёртый, не на пьедестале – грустно,
Бойся пенделя – туда-сюда смотри.
 
За хорошее спасибо, Александрыч.
Клевету нелепую, всё ж, прощаю я:
Только для себя ты был и есть дизайнер,
На душе твоей – ихтиозавра чешуя.

Общий друг пусть как арбитр рассудит,
Но боюсь, что в пользу не совсем твою.
Кто же ты: дурак, паяц иль чудик
Жизнь угробивший не в дружбу, а в уют.


8. Новый друг

Что с того, что устаю я, как собака,
Что уборщик я, ходячий пылесос.
Зарабатывать обязан и слабака,
Как обязан отыскать поэт лицо.

Есть, однако, люди, чья судьба страшнее,
Даже сравнивать с моею их грешно, -
Я всё ж бегаю, хоть бегаю в траншее,
А за что страдает новый корешок?

Вас судьба столкнула, может, не случайно –
Ты в его судьбе случайный человек.
Я не нужен стал и ты, как англичанин,
Но не джентльмен, а так – ловец
Отблесков костра, искр фейерверка
И чужая слава – допинг для тебя,
Но не меценат ты на проверку:
Приживальщик, прилипала. Не трубят
О шакала должности, хоть он у тигра.
Мухомор ты, Саныч, нежно говоря:
Ты ему ответами, соглашаясь тыкал,
Даже правду говоря, как вря.

Обещал помочь – ты многим обещаешь,
А живёшь ты над редактором, козёл:
Не зашёл ни разу, будто бы  песчанной
Ты Сахарой отделён – это твой позор!

Ты не видишь, что ли, Николай страдает,
Не как ты с похмелья, умный дурачок,
Суперный лентяй ты стародавний,
Не любовь к поэзии, а простой расчёт:

Не исчезнуть в прах, чем-нибудь остаться –
Надписью на книжках, посвящением в стихах.
Не тебе многоуважаемым быть старцем,
А потомок трезвый на тебя чихал.

Не помог ничем ты, даже эти книги,
Что ты подарил, ты с мясом оторвал
(«Атарвал ат серца!») – слышу крики…
Наши судьбы тебе  чих и трын-трава.
 
Ты, наоборот, нас до себя унизить,
Вовсе не возвысить (на Олимп) хотел.
Положительного сотворил ты мизер –
На открытье нас не для тебя патент.

А ведь мог помочь, мог разбиться в доску:
Нет детей, есть время. Но прессует лень.
А Шувалова как ты корнаешь тёзку –
Это, это… деревенский туалет!

Правда, с Шурой вы, сапоги и пара.
«К твоей груди я припадаю
И пью живительный нектар!» -
Порой строка прёт, как опара,
Да и блины, порою, никуда…

Он пьёт нектар сорокаградусный, бедняга;
Вы спелись, спились – держитесь, старики!
Жить в полверсты – не заглянуть, не наглость?
Друг друга стоите вы, дорогие варнаки.

В сравнении – а с кем?-- мы  рифмоплёты,
Но кто-то должен защищать людей;
Напрасно, знатоки, в нас огнемётами плюётесь
У каждого поэта (громко?) свой удел.
   
Молчание крикливое да к молодёжи зависть…
Хочу я ошибиться в Шувалове хотя б…
Я может, сам не выдержу экзамен –
Мне бы бородку, что имел Хоттаб…

Но ждать чудес и помощи нелепо
И надобно работать, как трудяга-вол.
Стихи, конечно, не нужнее хлеба,
Но без поэзии кусок застрянет. Вот.

Что бывший друг с моим врагом сошёлся,
Конечно, символично: какая сволочь Сэм! –
Все тайны сплетни, анекдоты о Сашочке
Через тебя известны будут всем.

Уже я собираю урожай рекламы…
И правда голозадая не вся, не всем нужна.
Во мне, как и во всяком, баррикады хлама:
Теперь вот их штурмует милая жена…

Ну хватит о тебе – с тобою мы в расчёте.
За всё хорошее – спасибо! И – прощай!
По пьянке любишь целовать ты щёчки –
Я это не люблю: небритые… в прыщах…

Что Разумов поэт я знал и очерк
О нём запомнил – Коркин написал.
Но ты нас, Саныч, не довёл до очной,
А планы громоздил под небеса.

Потом Рубцова ты просил для Коли:
Жаль своего-то, что тебе я подарил,
Феноменальной жадности раскольник,
На книжном троне ты – китайский мандарин.

Я передал, конечно, - я чуток поэт,
Ты – книжный скопидом, библиоманщик..
На жизнь по новой не дают билет,
Но ты себя ещё не раз обманешь…

На журналистском не учиться, знаешь ты.
Роман не написать: «Опередил Распутин!»
Своей боишься ты духовной нищеты.
Собачья жизнь… Да успокойся, пудель!..

Свой опус отослать ты всё хотел куда-то:
Не отослал – с надеждой легче жить.
В поэзии ты соглядатай – не куратор.
Как хвост бараний, что у нас дрожит?

Ты в книжном магазине свой «шедевр» читал;
(там я впервые Николая Р. увидел).
Не скромность характерная черта –
Метаморфоз боязнь – Анти-Овидий.

Потом (на вечере) хихикали в глаза:
Ты свой «шедевр» читал и снова тот же.
Ты: «Есть и лирические… - Читайте!» - голоса.
Мистификатор редкостный, святоша.

Но городское радио: местный он поэт
(и у меня такой же, между прочим, титул). 
На подвиг нас поднимет только плеть.
Тщеславие хреновый стимул.

Как после радиорекламы ты королём ходил –
Счастливого приятно видеть человека!
Триумфик кончился и ты, как крокодил
Зелёный – от тоски – людоловецкий.


9. Стриптизёр №13

Но до стриптиза было в горкоме рандеву:
Там день семьи готовили, нам, как поэтам,
Оформить праздник поручили.  Интервью
По поводу лито я у началки взял при этом.

Нам литобъединенье (чуму?) и ни к чему –
Я понял вмиг: ценнее – хоккеисты.
(И за какой-такой неразличимый ум
такое кресло у страхоманной киски?)

Мы сотворим литобъединенье на дому:
Мы  молодые силы соберём Нью-Чебоксарска.
Ты был бы удобреньем, Саныч, мы дерьму
Хвалу возносим: лентяй – не исписался!

Пиши! В моих пародиях – бессмертие твоё!
Тогда же Ник мне встречу назначает.
Готовил встречу нашу ты: год? два? Жуёк
Воистину! Обижаешь чо, начальник?

Я, может, самый гениальный графоман.
Но Николаю я помочь действительно обязан.
Стихи мы отшлифуем, до блеска – вот фирма!
(Тебе поэмку эту не читать – опасно!)

Живи, мой бывший друг, не зная ничего.
Я наконец-то друга отыскал навеки.
Ты обжирал его да оставался с ночевой…
(Потомки милые, вы Барину не верьте!)

Бредёт мой друг, он ищет брод в огне,
Но в боли брода нет! За что же мука?
Помочь бессильный я впадаю в гнев!
А ты, котяра, возле тёрся да мяукал.

«Учиться надо! Не боги жгут горшки!
Поболее партийности!» Трепач. Дешёвка.
Мог стать ты меценатом городским –
Стал профзавистником. Дело не в деньжатах

Тех, гонорарных. Талантам помогать! –
Вот лозунг общества разумных, дядя.
Зарою я поэмку эту вот, как томагавк –
Для радости людской талантик даден.

Невесело живёт весёленький поэт!
Но мировая скорбь моя, как поза…
Как Николай мне б месяц поболеть:
В страданиях я понял бы какая польза.

Он волком по ночам не воет на Луну,
Хотя ему – не нам! – так выть охота.
Всё, что могу я сделаю – не поленюсь:
Мы доживём в поэзии до ледохода.

Пока свобода слова больше на словах.
Поэт – партиен, он – в партии поэтов.
Развод оформил я и – спаси Аллах!
Но на успех поэта не тебе патентик.

Не Коркину. Он – гроб-поэт и журналист.
(Не у него ли под матрасом сборник Колин?..)
Они с подругой капитально зажрались.
Как подойти? Я подойду, как школьник.
 
Я первые стихи опубликую в 35,
А в 37 – загнусь духовно.
Я сосчитаю цыпочек и др. цыплят:
Семь раз пересчитаю, я – перестраховщик.

Стихи отправил по домашним адресам.
Прокатим по журналам мы подборки.
Найдётся благодетель, вроде Доризо:
Подохнуть не дадут позорно, подзаборно.
Не выйдет – мы рассказы сунемся писать.
Мечта: роман бы о рабочем человеке.
Коль – резчик, мебельщик, не попадёт впросак
Да ангел сам замолвит за него словечко.

Встретили мы Новый год у Николая –
Твой стриптиз эскизно я описал.
Спасибо! – правду ты свою калякал:
Твой род пошёл от глупых обезьян.

Ты вывернул себя – я искренность ценю,
Пусть твоя правда лжива, но – спасибо!
Раздухарился ты подобно пацану,
А я, как паралитик, вёл себя пассивно.

Чужую правду о себе не часто выдают:
Я рот разинул, слушал и понять пытался.
Как мог, я дружбу утешал, вдову, -
Она ревела, как глупая пацанка…

Ты крупная потеря, Саныч, для меня.
Подробности интимные я опускаю скромно.
Матроского – по тощему бы – сыпануть ремня,
Мой бывший друг, мой друг огромный!

Вон просит Николай всю правду говорить,
Что о стихах его мы думаем, братишки.
По правде, вещь такая: вся – негабарит…
Тебя орать просили мы, В.Б., потише.

Ты Николаю ахинею, Саныч, плёл:
В историю войти, хотя бы раком, хотца.
Строк Николая (всяческий) полёт…
«Всегда быть в маске!» - это о тебе поётся.

Поэт четвёртый я по табели твоей.
«Ну, какие ж мы поэты, бросьте!»
Подмять хотел бы нас ты, дуралей!
Любовь же к Николаю объяснимо просто.

«Ты прочитай о встрече, Николай, стихи!»
Вот что щекочет, блин, души подмышки!
Кто более баран? Кто наши пастухи?
Всё – черезпопово! Хороша мыслишка.

Есть где-то фото где Александрыч есть:
Вошёл в историю ты, правда, задом;
Лица не видно, лицо – большая честь!
(Блиндаж я твой и показал фасадом.)

Жил для себя – вот истина до дна,
Ты чувство юмора всё растерял, склеротик.
Лентяй, мечтатель. Без отсрочки нет и дня.
Так жизнь прошла, почти бездарно, вроде.
 
Лицо в поэзии важней, чем голова:
Безликость губит. Поэты, как китайцы:
У них и в мутной – раки-то – клевать!
Легко поэтишки словечками кидаются:

Кидают, как подкормку, чтобы легче клёв.
С нас время правду требует о жизни,
Эпоха требует отчаянных голов
И требует, чтоб мужики тянули жилы.

А ты умел тянуть только кота за хвост;
Душа твоя орала и кусалась.
Ты в дружбе всё пронумеровал, завхоз, -
Сам с номерком остался, Александрыч.

Мы с Николаем сделаем и не один рывок.
Своей души мечтами я не успокою.
Ты, Саныч, отойди – у тебя глаз кривой:
Веди себя скромнее, как поклонник.

Работать не мешай, раз нечем нам помочь:
У нас работы прорва, а ты сачок и трутень
Ты делапут, ты супердемагог и баламут,
Отстань от нас – наш путь далёк и труден.


10. Последний разговор

Не старый друг ты – старый дурачок
И с каждым годом всё дурней и вздорней.
Последним разговором надрочён и удручён,
Дружбишку полудохлую решил я вздёрнуть:

Реанимация лишь мучает её.
Давай расстанемся, хоть как мужчины:
Мстить подло, Алексадрович, ё-моё! –
Не мельтеши, прошу без матершины.

О мудрой старости – пустая болтовня!
Неужто я таким козлиной стану?
Ещё полезешь ты, иуда, поздравлять,
Когда меня с креста другие стянут.

Не путайся шакалом: отойди, прошу.
Нам с Николаем ещё долго топать.
Занялся б сочиненьем комброшюр,
Мой юный враг,мой недотёпа.
 
Смерть констатировать имеет право враг.
Я враг отныне твой. Отныне и навеки.
Лентяй, трепло, шестёрка и варяг.
Из уст его и правде вы не верьте.


10 (бис). Кольцо

Ты, похоже, Александрыч, бесконечен:
Суздальские страсти надо описать,
Тайны выдавать не хорошо, конечно,
Я их только Коле – он, как комиссар
Совести. Он нас с тобой рассудит:
Вот уж кто, пожалуй, видит глубоко.
Неглубокий русский на столе сосудик:
Мы втроём над водкой, вроде рыбаков;
Мы в гранёных лунках поджидаем рыбку,
Золотую рыбку истины нагой.
Не слыхал давненько твоего я крику:
Прыткий стал под старость Вова – а на кой?
Вот тебе уж хотца молодую девку:
«Перстенёк подсуну – дура не поймёт.
За полста любую, думаю, раздену…»
Молодые девки –старикашкин мёд!
Крошка надоела? Подарила рожки?
А тебе завидовал весь электроцех:
Так всех возбуждала молодая крошка;
Ждали, когда бросит – хрен вам в маслеце!

Человечинкой питаются красотки.
Мужикам, через неделю, целу подавай.
Мне никто не лобызал кроссовки:
У меня картошки только лишь подвал.

Как-то мне сказал ты: «Губы – молодые!
Как ты по ночам всё пишешь, а цветёшь?»
Не понять фанатика, дорогой Владимир,
Не понятен ангел, грешник из святош.

Я шучу, конечно. А когда ты в бога,
В маму божью и в мою понёс:
Не запомнил я квитанцию, убогий –
Твой словесный я отмыл понос.

И вот вновь я наслаждаюсь откровеньем:
Редко – даже пьяный – душу напоказ:
«На курорт поеду – встречу коровёнку…»
И так далее и без прикрас… 

Инструктаж запомнил: за полста бумажка –
Только чтоб бумажкою одной.
Ложный перстенёчек заиметь бы можно…
За полсотни – шишке – ноет между ног…

Завтра, с перепоя, ты уж и колечко
Разведёнке – дочка! – будешь одевать:
Убежит дурёха, уберёшь конечик:
Твой «автограф» Саныч, уж не для девах.

Пиита ты, точнее, мог бы стать:
Как ты в автобусе читал «шедевры»,
«В Ираке» вот – блистательный, как сталь!
А «Юбилейное»? Куда вам мои дебри!

Ты их читал с надрывом, со слезой
И в сотый раз я понял: графоман ты.
Я не смотрел, я слушал, как слепой,
Мне было стыдно: бездарный и Фома ты.

Не верил всё, что скоро твой конец,
Что глупые иллюзии давно пора оставить,
Что перспектив, как публикаций – нет!
Глупа, смешна мечта твоя о славе.

Мне было жаль тебя, ведь, может быть и я,
Вот так же, старый буду брызгать
Слюною сладострастною из небытия
Пытаясь выпрыгнуть. И вроде, близко
Той ямы край, а выскочить нельзя
И стенки гладки и скользки, как бочка
И остаётся раны лишь лизать:
Смиряясь, свернуться в ноль, в клубочек.

Я после краха профсоюзного спросил:
«В начальники выходит я уже не выйду?»
И ты плеснул на угли керосин:
«Не быть тебе поэтом!» Перспективный видик…

У Николая ты, коньяченный, кричал:
«Где хоть строка?! Ни строчки нету!»
Склероз спасает: вопил что сгоряча,
Не вспомнишь по утряне. Хорошо, конечно,
Так быстро забывать обиды, пустяки,
Но главного ты – крах свой! – не забудешь.
Дни до дебюта медленно текли:
Не скор из манночки небесной пудинг.

А ты ведь человек рождённый для успеха:
Газетная заметочка тебя преображала.
Я после отпуска. Всем пела Пьеха,
А мне коллега: карандашик в ухо – твоё жало.
Тебя цитировал: «Свои читаю – люди плачут!
А он и разобрать, что написал не может!
Я в год – одно, но я богаче,
Чем с прорвою стихов Тимошин!»
«Как после этого ты можешь с ним дружить?» -
Спросил коллега. Я: «Да мы не дружим…»
В душе у сокола живут ужи?
И под лицом мы прячем рожи?

Был козырь у тебя: ты помнил наизусть
Чужих полсотни да своих пятёрку.
Но главное: не как, а что из уст!
Как тут кадык оратора не дёргай…

Сказал ты как-то: «Я – хороший человек».
А я вот злой, но не злодей, однако.
Я не левак, я лишь чуток левей,
А ты – по рельсам стоптанным, бедняга.

Я третьего из троицы чуть не забыл,
Примкнувший третий был разнесчастным:
Сидел в тюрьме, себя чуть не сгубил,
Учился в институте, целил в начальство.
Не выдержал: безденежье, трое детей
(один в нагрузку – даму взял «с прицепом»).
Знал наизусть, для понта, свод статей:
В разделе, где дают «навар» за целку…
Ты после краха профсоюзного мне говорил:
«Мой юбилей справляли и кольцо пропало!
Эксзеки все, по совмещению, воры:
Он спёр его, трахомный, падло!»
Тобою репрессирован невинный человек;
Ты и в гостинице ему проверку сделал:
О чистой совести шёл разговор, а ты – ловец:
«Колечко, может, прихватил?» - судейским…
Тоном ты произнёс – тот ухом не повёл, однако,
Поскольку он не знал суть подковырки.
Делёж квартир: ему ты – выкуси-ка, на-ка!
Уж восемь лет квартиросъёмщик он в кавычках ,
Он – углосъёмщик. В трёхкомнатной вдвоём
С подругою, как на барже плывёте…
Никто не посягает, Александрыч, на твоё,
Но твоя совесть, извини, в блевоте…

К житейской качке, морячок, ты не привык:
Ты страшен был в периоды падений,
Ты ближних подминал, как броневик…
Подробности, как говорят, отдельно.

Вернулся с юга ты: не куришь и не пьёшь.
Последняя гулянка. (До альманаха.)
Попался ты в словесный переплёт,
Бежал от Николая, думал: «Ну вас, наху…»
          

11. 37 плюс-минус 1

В нашем деле никто не поможет
И никто не напишет твоё.
Пусть в поэзии будут Тимошин,
Разумов, Баринов (ё-моё!).
Твой рецепт: отбросить всё,
Одно оставить,
Над ним работать до потери сил
И в результате сотворить шедевр.

Я разве спорю, Коля дорогой?
Мы говорим с тобою об одном,
Но мой язык совсем другой
И лучше, если рифы обойдём.
 
Молчащие мы более поймём,
Чем громкоговорящие упрямцы.
И у ракет путь не прямой…
Мы – альманаховские сиамцы.

И нас с тобой ничто не разлучит:
Ни споры, не неприязнь чего-то.
Мне видимые глаз твоих лучи
Убьют во мне зародыш чёрта.

Наверно, я не стою дружбы, друг, твоей,
Но так судьба со мной распорядилась,
Что оказался у твоих дверей
Я – с чистотой очков и сажей бородишки.

Я думаю, что будет всё «хоккей»!
Я верю, что с тобою мы прорвёмся!
Со мною, правда, несколько сложней
И далеко до бешеных червонцев.

Шучу, конечно. Не до шуток мне.
Пишу вот объяснительную Валентине:
Верлибры, друг мой, не в цене –
Боюсь, чтоб голову не отвинтили.

Нет, друг, не зависть двигала пером,
Когда я море напустил пародий:
Я просто лишнее оттяпал топором
У современных благородий.

И мой фонтан количества иссяк.
Сгущёнку качества ещё я выдам.
Других, друг, тыкать мягонько в дерьмо
В природе человечьей, видно.

Воняет лучше, всё-таки, своё…
А пародист, он – дегустатор туалетный;
Его сравнил бы я с свиньёй
Грязь ищущей, даже, в пыли столетней.

А современных грязевых князей
Не долг ли выставить на осмеяние?
Но есть пародии и для друзей,
Полезное есть змееядье.

Я даром дружбы наделён, как счастьем.
И не хочу, боюсь я дружбы похорон…
Сказать, что Баринов ужасен,
Поскольку Разумов хорош,
Я не могу: ведь результат не ведом,
Чем путь наш кончится, мой друг.
И никого не оскоблю наветом,
И с психоложеством не намудрю.

Не мало тех, кто выполз на Парнас:
Плюющих в лица тех – внизу.
Не мало с жаждой: «Что про нас
Напишет он? Из чьих дуст уст?»

Я думаю, как город не попрёшь
Ты на лачуги местного значенья.
Во имя роз не топчут рожь.
Неплох и результат ничейный.

Кто не боролся – пусть помолчит,
Не единоборец с авторучкой.
Кто ей расписывается – молодцы!
А мы до пота с ней намаялись по-русски.

До скрежета зубов! До рвоты над столом!
До матершины! До слюней с соплями!
Читатель Разумова пусть услышит стон.
Золою злою стынем моё пламя…

Но сверхзадача, чтобы свою боль
Мы превратили, друг мой, в наслажденье.
Живое убивает скотобой,
Чтоб мы питались ежедневно.

Мы убивает душу для других
И пищу духа мы несём народу.
Не понимают этого лишь дураки
Да умники, чей ум – на роже.

Да, всё вернётся на кружки свои
И каждый, Коль, схлопочет по заслугам.
Что крикнут вслед нам: «Браво!» (?) «Суки!» (?)
Не гениальность нам потомок извинит,
Но даже ложь святую не простят!
Быть смертником за правду – выбор!
Со смертью плоти наш поэт не выбыл –
Искусство на поэтовых костях.
Сопротивляется бессмертью, как бетон,
Вся серость мира, косность, плесень:
Она приемлет гениальность песен,
Но после смерти гения, потом;
Ей запах трупный – лучший аромат,
Он (потом) и пожалеет и поплачет;
Бессмертный мещанин – судья-палачик,
А жизнь посмертная – печальнейший роман.

Что слава мёртвому Рубцову и Ван Гогу?
Её с червями Прасолов делил…
Молитесь мёртвому! – хорош девиз:
Живой – оплёван, мёртвый – богом?!

Явились роковые тридцать семь:
Пора, мой Коля, подводить итоги!
Я покидаю Музу насовсем:
Таких, как я, не любят недотроги.

Прощай же, Муза милая, прощай!
Ты лучшая из женщин, недотрога!
Как тёзка – Чёрный – вроде я прыща…
Ты заменила мне жену и друга.

Я не принёс тебе ни славы, ни деньжат,
Я тебя мучил нервотрёпкой ночью.
На юбилейный рубль – на дилижанс! –
Я благодарен тебе очень-очень.

Прости меня! Не славы я искал,
Не денег даже и не чина,
А справедливости. В ответ – оскал! –
Бил по клыкам я, как поэт-мужчина.

Клыков не выбил я, а пальцы раздробил:
Такой рукой мне больше не писать.
И кисть моя, как кисть рябинки,
Ещё чего-то ищет в небесах,

Точнее, голосует за любовь,
За справедливость, за свободу.
Кому бы подарить клубок –
Желающие в лабиринт! -- пока не поздно;
Не то я брошу в небо – стынь луной!
(Чтобы потом тянуться кистью…)      
А взялись за стихи, дружок, не ной
И собирай покрасивее листья.

И подари гербарий свой
Прекрасной даме, что именуют Музой.
Гербарий беден? – ты не вой:
Две трети у поэта – в мусор!

У стихотворца – редок и листок,
Который на ветру времён танцует.
Вот мне отпущенный лимит истёк –
Пора давать цеушки.

Сглотнуть свой горловой комок –
Последний тост мой – за Венеру!
После которого, чтоб я замолк!
И навсегда! Я в чудеса не верю.

Эпитеты мои: нелепый, злой.
Сравнение моё – лишь возраст,
Который ест мои глаза золой
И сердце наполняет болью острой.
 
Не тень великих я, я – тени тень! –
Парад их принимаю на коленях.
Стать Пушкиным на день? –
Да я от счастья околею!

О, Рафаэль! Твоя мадонна-мать
И моя мама, пусть, не лучше…
(Проверка слуха была на мат:
Я и тогда блажил уж, злущик!)

О, Моцарт! Чистейший гений ты!
Из мира твоего сквозь толщу самогона
К нам звуки небывалой красоты…
Прорвались пионерским горном.

И отразились, как гармошки плач,
Вой песен, смех частушек.
Выходит, не Сальери твой палач,
А то, что мир бездушен.

О, Байрон! Ты поэтов лорд,
Скорей, король, точней – генсек!
(Не растопил ты женский лёд
И не смотрел на жизнь через пенсне,)

И ты погиб, как истинный поэт,
В борьбе за справедливость и свободу.
Не кутал душу ты в шотландский плед,
Концов своих не прятал в воду.

Наш Пушкин! Первая любовь
Любого из поэтов, не поэтов.
Вот кто дошёл и до чугунных лбов:
Он бог и человек, при этом.
И сказка и прозрачный лес,
И полдуши у каждого живого.
Вот кто нас учит всюду лезть!
Он – поэтическая Волга!

Артюр Рембо! Зачем же ты, Рембо,
Разочаровался вдруг? Ты странный гений.
Поэт – Адам, он рычагом ребро
Своё: рычаг для падших на колени..

Аполлинер Гийом! – интернационал-поэт:
Ты эмбрион Рембо взрастил ребёнком,
Он Маяковского стал сыном. Располнел,
Как твоя слава, которую и гений ждёт упорно.
У нас ты дорожаешь в десять раз
И через двадцать издаёшься.
В 11 с полтиной срезали тираж,
А говорят: изжито идиотство.

И Хлебников не вовремя пришёл,
Как подобает гению и сверхпоэту.
О, скольких время стёрло в порошок!
И многих здравствующих песня спета.
Он всё бредёт по нашим злым пескам:
Несёт он в наволочке редкие подарки…
С дипломами и «дипломатами» таким вот босякам
Завидуют, но от судьбы такой бегут подольше.

Владимир Маяковский! Духовный мой отец,
За справедливость научи бороться
Так, чтоб потомок рявкнул: «Молодец!
В нём чёрного – одна бородка!»
Неужто ты почувствовал носищем дорогой,
Что скоро русской человечиной запахнет?
В 37-мом году всё примет вид другой.
Предупредительный твой выстрел не из-за бабы.

О, Федерико Гарсиа Лорка!
Гитарное имя твоё мы помним!
Мы – пресловутая галёрка! –
К нам долетают лишь осколки бомбы…
Но первым истинный поэт погибнет
От первых выродков фашизма.
Свобода – главная богиня!
Венера – без неё – фальшивка!

Дмитрий Кедрин! Ах, Дмитрий Кедрин!
С войны вернулся, чтоб тебя убили?!
Работа, доброта и скромность – кредо.
«Тихие танки» тогда по Парнасу не били…
На плагиате твоих я поймал идиота:
Золото тонет – всплывает дерьмо!
Судьба поэта – безразмерная идиома: 
Не ограниченная словом, могилой, тюрьмой…

Забыл. Любимый гений мой – Ван Гог!
Мне светит золотой души его подсолнух.
Вот кто за жёлтым был готов в огонь!
И голодать за истину он не считал позором!

Но не бывает правил без исключений:
Не дожил двух до роковых Рубцов –
Он самый молодой среди поэтов гений,
Средь поэтических купцов, скопцов, глупцов.
 
Нас гонит страх! Несёт нас страх!
Мы все бараны! Рабы мы страха!
Несправедливость – страхова сестра.
Мы прячем голову – виднее срака!

Всё лозунги (из-за пазухи) кричим:
Мы не поэты вовсе – рифмоплёты!
Тому есть миллион причин,
Но оправдания бесплодны.
 
О, если б люди не боялись, Николай,
Какую б жизнь они достойную создали!
Страх смерчем на Руси бы не гулял
И Грозного Ивана не сменил бы Сталин.

Пишу трясясь вот эти пустячки.
Ты пустячки читаешь и трясёшься.
В какое нас бессмертье трепетных таких?
Куда нас, как от корыта поросёнка?

Есть бог на свете! Имя ему – Страх!
Все остальные боги – пацанвою!
Никто не жаждет греться на кострах,
У стенки каменеть и шаркать под конвоем.

И что же я заимею в 37,
Кроме неврита, остеохондроза?
Ещё я с аппетитом ем
И половой поклонник дрожи…

Но чувствую: душа гниёт!
Душа поэта в сорок умирает.
Работы необходимый гнёт…
Мираж несуществующего рая…

Какая это мука быть Поэтом,
Людские беды вызывая на себя!
И презирать себя, при этом!
И через ночь дневалить, как сова.
 
А были времена и четырёх часов
Мне за глаза на сон хватало.
Сейчас и перекур меня бросает в сон –
Вино не то, не та и тара.

Давно вино уже не веселит…
И даже книги мне не в радость.
И бесит меня всё и очень злит,
А это всё весьма чревато.

Ночные думы записать мои
Я не решусь – они опасны.
Неверующая мать – молись! –
Я твоё горе, а не праздник.
 
Я не хочу, чтоб сын мой или внук
Вступил на путь трагический поэта!
Сие страшней пристрастия к вину,
Походки макаронной, рожи бледной!

Успею проводить в последний, мама?
Любовь детей моих меня страхуй!
Для счастья, Колька, надо мало:
Такая ряшка да такой вот буй!

Ну, а поэтам всё гармонию подай!
Подай им счастье всем и персонально!
Горды, заносчивы поэты, как господа!
А по существу – интернациональны.

Я всё о щепках, всё о лесе…
Как в лес волчара, не смотрю я за кордон.
Но что поделать, Коля, друг мой, если
Я в 37, как жёваный гондон?!

Так тяжело мне что-то не жилось…
А тут ещё советец Валентины:
«Ты б – к Мурашковскому!» Такая злость,
Что потерял я, Колька, ориентиры.

Спросил совета: «Может написать
Мне Эйзину, поэту-верлибристу?» -
«Не стоит! – говорит, а слышится: «Босяк,
Брысь ты!»

Я написал и получил ответ!
Такой ответ, что умереть не страшно!
Вновь под ногами я почуял твердь,
Плечо и локоть брата старшего.

Какую встречу, Коля, я имел!
С каким я человеком, друг мой, пообщался!
Румянцем я смахнул смертельный мел;
Ко мне вернулось вдохновенья счастье.

И я работал месяц, как господь!
Я «Гнёзда» создавал! И слава богу,
Что на больничном был: рабочий пот
Мне свет не застил – полная свобода!

Недели полторы да выходные плюс,
Да праздники, четыре дня отгульных.
(В рецензию я М., как в мишень плюю –
Не страшен критикан огульный,
Который месяцев, не помню, Коля, сколь,
Меня манежил. Может, с Валей в паре…)
Пять! – факсимиле он рукописи, что ль,
Творил или под попой парил?

Когда-нибудь я напишу роман
Под кодовым названием: «Нрзб» -
Огонорарюсь! – расшиперь карман!
И посвящу его любимому – себе!

Вот там-то я до мелочей всё опишу.
А троица: ты, Баринов, хреновый я…
(Вот Енгибаров был: поэт и шут,
И тоже – в 37! Так заменили новые!)

И нас заменят – особи не велики,
Хотя в масштабах города – ого!
Парнасовы вершиночки и нас влекли,
Но нам их не пятнать ногой, 
Поскольку были и достойней нас:
Да где они? Вот, разве, Шубин:
Сам не дошёл, но песни на Парнас
Народ донёс, се – не цыганский бубен!
И этот феномен и тоже в 37!
А мы прошли и выжили, братиша,
Как по подъезду твой-мой сосед,
Так что давай орать па-ти-ша!

И может Музочка к нам снизойдёт,
Как Мэрилин Монро – ровесница поэтов!
И оторвём от стула мы задок!
И выдадим, как Маяковский, кое-что про это!
 


12. Альманах

Поэты корректируют огонь:
Пусть не в пустую лупит царь-царица пушка.
Не за словесный с Николаем самогон –
А в сколько звёздочек коньяк покажет будущее.
И вот он вышел долгожданный альманах:
Вот мои шесть и восемь Николая.
Носила радость на руках меня:
Я, как с любимою, с ней до сих пор гуляю…
Большая радость, как баба-бой…
Быть может, через день я встретил в книжном:
Ты руку сунул – не живую! Что с тобой?
Тебя таким не видел я униженным:
Я руку мёртвую запомню навсегда.
И боль твою пойму: я мог бы стать тобою
И на лице твоём я не желаю заседать,
Тебя я понимаю, Александрович, до боли.
Тоска до тошноты знакома, Александрыч, мне.
И неизвестность стопроцентная ужасна.
Не претендую я на монумент –
Не выразив себя загнуться жалко.
По мелочам, как ты, я радоваться не могу
И титул барда местного меня пьянит, как водка.
Тремя заметками, брат, одолел ты немоту,
Ты больше б мог – сгубила лень, Володька!
В эфир меня ты вывел лет шесть назад:
На всю республику мои стихи звучали
Минуты две – эфир! – сорить нельзя.
Благодарю тебя, мой Александрыч, соучастник!
Счастливым был ты. Интервью твоё
По всей Рассеюшке «Маяк» рассыпал.
Как местные поэты мы шли вдвоём!
За книги и за помощь, Александрович, спасибо!
Но зависть – глупая! Я дурака поймал:
У Кедрина стихи он умыкнул, подлюга!
Чужое золото – соблазн, приман.
«Ну, это твой триумф!» - слова твои, как друга.
Ты удивил, друган: «Вот ты куда попал:
В «Литературную Россию», даже!»
А там – фамилия моя – след от клопа!
Мол, ты увековечен, дядя Саша!
Я удивлялся зависти твоей…
В «Речь русскую» ты посылал портянку
И не прославили тебя, и поворотец от дверей:
Вот так жил литературным партизаном.
И когда грянул наш действительный дебют,
Через неделю ты меня поздравил,
А Николая – нет. За это, дядя, бьют!
Иль наш успех Сократова отрава?
И табель твой о рангах в туалет пошёл
И с третьего ты места пал на минус третью.
По-разному воспринимают мой прыжок:
Такой волну восторга мне не встретить.
«Идейность – главное!» - ты говорил.
Не только боги на горшках сидят-то…
И Коля километрик сигареток искурил,
Чтобы до сути докопаться твоей, дядька.
Ты сталинской закваски патриот,
Нам – каждому! – под козырёк-то не охота.
Один там думает, другой – плешину трёт…
Мы не баранья, Александрович, пехота!
«И снюхались и спелись…» - точно думал ты,
На нашу дружбу братьев глядя.
Конечно, ты уже не пара молодым:
Тебе Ш., мой тёзка, ближе, дядя.
Но после альманаха и с Шуваловым развод.
Он в трестовской газете бард известный,
А у тебя заметка на жизни разворот:
Ты мелко плавал и во лжи над бездной.
И выбрал одиночество, как дряхлый волк.
Ободранную душу не стоит гладить.
«Зови меня Володькой или – Вовк!»
Как мы дружили! Эх, не стоит! Ладно…
Что было путного быльём не зарастёт.
Но что вот думал ты, мы не узнаем:
Не остановишь мемуаров – не Христос.
Ты испугался жизни, Александрыч, заяц.
Ты прятался, ты трусость оправдать хотел,
Мечту свою ты предал, как ребёнка.
Хреновенький был из тебя отец,
Хорошая лишь получилась бяка.
И сколько Николай попыток совершил,
Чтобы воскресли узы дружбы.
Плевал на них ты со своих вершин:
Тебе забвенье наше нужно,
Чтоб в тень уйти: здоровьем, мол, ослаб,
Уже участвовать в концертах не могу я.
Чтоб титул сохранить, нет, не осла,
А местного поэта, прошлое смакуя.
А надо было душу расшвырять
И книги по друзьям да с широтой по-русски.
Ты наши судьбы разворочал, как варнак;
Твоё хорошее – с плевком – в нагрузку.
Прощай, старик! Мне очень жаль тебя.
Твоей судьбы, клянусь, не повторю я.
Самим погублена – ужасная судьба,
Но смерть Иуды хуже смерти труса.

 
13. Вопросы по существу

Как-то встретился друг бывший Баринов
«В переходные годы живём…»
(Бывший друг подвески пропаривал:
Над серпом сейчас не жнивьё,
А… понимаю: очень обидно –
Жизнь прошла и бездарно, притом.
А дружок твой – я – упитан,
Свежих сил ощущает приток.
Не забыть поэтический вечер,
Где читал ты – который раз!? –
Два шедевра сбежавшие в вечность:
Аж смешочки хлюпали – грязь.
«Есть лирические. Много. Не буду».
А тебе подузыки: «Давай – вали!»
Ты в поэзии лилипутик,
Как таланты свои не хвали.
Перетёр ты их на диване…
Ну да ладно: хоре и хва…
На меня ты смотрел деревянно:
У меня в руках, как халва –
Сборник «Глина» -- мой коллосик…
Развалился он от пинка:
Материал был, правда, хороший –
Гений, жаль, обошёл паренька…
Быть же гением, кто же против?
Не дано-с, чай, чаво роптать.
На Парнас, что робяты, прётесь? –
Не про нас он, фраера в лаптях!
Настоящих поэтов немного,
Стихоплётов прорва у нас:
Их сортировать – морока! –
Многоязыкие, как иняз.
С Колей мы язык не находим:
Модернист и славянофил.
В западном копаться не охота.
На Парнасе Баринов не навалил…
Своё дерьмо воняет лучше…
Французские духи – Аполлинер…
Я не рассчитывал на случай,
Я – отрицательный пример.
Поэзию не перепишешь прозой –
Ритмично не поёт ручей,
Фонтан ритмичен – мини-польза,
Как от кукушкиных речей.
Как общий друг умел фонтанить,
Про переходные – ты помнишь? – говорил:
«Загнёшься, может…» - а? – вот так-то!
Фатально думал ювелир горилл…
Но добрый жест его я не забыл:
Раз обмывали мы разряд у друга,
От друга с другом зашли запить –
Уже не продают, а друг – утроба! –
Ему ведёрко среднее давай:
Не разливухи – самогона.
«Зайдём в кабак?» Позвал девах,
Грохнули водочки и я спокойно
Прилёг… головой на столе…
И, слава богу, Баринов усёк:
Он в ресторане – раз в сто лет
Зашёл разбавить томатный сок.
И вот тогда он нас, взаправду, спас:
Он в шею вытолкал нас, дураков, в фойе.
Подробности я все заспал,
Но доброту запомнил, как поэт.
А этот хрен моржовый так просил:
«Зайдём в кабак?» - так глазки строил:
Где мне за ним угнаться – паразит! –
Как у Горыныча: в нём  на троих да трое!
Но доброта… Ну как не уступить,
Когда вот так – как человека! – просят?
В блевотине таких бы вот топить!
Я разбираюсь, Николай, в отбросах.
На мне катаются кому не лень:
Едва знакомы – поручений куча.
А мне ведь одиночество милей –
Я только сам себе не скучен.
Другой закрыт на англицкий замок,
Что там в душе – не доберёшься.
Моя душа – моих дружб морг,
А вокруг морга: рожи, рожи, рожи
Людей случайных и никчёмных, Кольк,
И, слава богу, что меня нашёл ты!
Я – галерея бариновских наколк,
А цвет – измены – тушью жёлтой.
Ну, чёрт с ним, пусть один живёт:
Мешает третий и за бутылкой;
Для слова родились – не для зевот;
Уже он мёртвый, Коль, потыкай!
Нам надо, Коля, в Чувашии стартовать:
На чудеса надеяться не стоит –
У нас не экспортный товар,
Нам не заплатят славой неустойку.
В Москву пародии и басни повезём,
Всё остальное здесь оставим.
Мы – для цветов прекрасных чернозём.
Не инженер я, Коленька, крестьянин.
За вход в бессмертье платят кровью:
Для донорства я оказался жидковат.
Рубцами я научился по-коровьи:
Ни лошадиных сил, ни ватт.
Для сверхзадачи я отдался весь:
Я бросил жизнь к подножию Парнаса –
Не воспарил! – мой жалкий вес
Прижал к земле, не дал подняться.
Творец не может оценить себя –
Как мне хотелось в это бы поверить!
Что главное: талант? судьба?
Или – маститых двери?
Стучался в двери я – не открывали мне,
Через цепочку, кое-кто позыркал.
Мне твоя дружеская дверь милей;
Приятно быть у друга на посылках.
Стучался в двери Чебоксар и я:
Добрейшие и мне встречались люди.
Хвостом я авторучки не вилял,
Друзей не предавал Иудой.
Мои друзья – все! – бросили меня,
Последним ты меня, Мыкола, бросишь.
На почве графомании маньяк
Не я, но есть неразрешимые вопросы.
Вопрос мой первый: правда есть?
Но почему так плохо для неё живущим?
Как хлеб она поэтам, друг, не надоест,
Но ложь лекарством льётся в уши…
Вопрос второй: так значит, ложь нужна?
Наверное, нужна я склонен думать:
Ложь – терапия, ложь – нежна,
Жестока правда и от друга.
Ты говоришь мне правду, но свою.
Как защищать свою мне пред тобою, Коля?
Не подложила Муза мне свинью,
Хоть насвинячил, право, столько
Сколько иному написать за жизнь.
Но это всё отходы производства.
Поэтом не был ни один фашист.
Своих чернил не разбавлял я водкой.
Я голыми глазами на сей мир смотрю,
Но страшен голый мир и неуютен –
Гипнотизирует! А я, как всякий трус,
Залёг бы в логово… под юбкой.
В могиле, как в окопе прячется поэт.
Вопрос мой третий: о добре и зле.
Как за себя – за ближнего болеть?
Кто не запутался в мирском узле?
Добро старательно я делаю всегда –
Врагов всё новых наживаю.
Добро – Иисусовская высота
И на неё поэты не желают.
Не делая добра мы увеличиваем зло,
А делая добро без зла не обойдёшься.
Злодеев не уменьшилось число,
Не сократился контингент воров, *лядёшек.
Я для людей старался, видит бог,
Только за это люди уважают,
Хотя не пил и не любил футбол,
Ни ездоком я не был, ни конём и ни вожжами…
Я был поэтом, им я и умру:
Другим я быть не мог на этом свете.
Я жизнь свою не тратил на муру.
К моим прислушивались советам.
Не только ты мне говорил: «Умён!»
Стихи же пишет, как дурак, к несчастью,
Наверно, так ты восхищался мной?
Но это всё, дружище, частность.
А главное, а главное – стихи
Дошедшие до тысячи поклонниц.
А главное – писать не пустяки
И без расчёта: вот на это клюнет!
Писать, что думаешь, что ты перестрадал –
Любовь и ненависть переплавляя
В слова. Ты – на плоту Тур Хейердал!
На плотике стихотворенья  – главный.
Плыви, надеются и ждут тебя:
Ты нужен, ты спаситель, ты прекрасен!
А боль твоя, она твоя, тупа,
Мы – чёрную – стихами перекрасим!
И боли наслажденье сотвори.
Из заблуждений ты подаришь истину.
И только дамам на ушко соври,
А в остальном стальным будь и неистовым.
И от вопросов сложных не виляй:
Ты не ответишь – кто ответит?
Не для тебя карманный бильярд –
Стоящий твёрдо ты, поэт, на тверди.
Парить красиво можно в облаках
И с облачком в штанах летать над сушей.
Пускай тобой подкована блоха,
Не забывай, поэт наш, о насущном,
Что людям правда голая нужна
И о душонках, и о тушёнке тоже.
Душа поэта, как цветок нежна,
Но глас поэта звук не пустой же.
Призыв к борьбе, а не к смиренью,
К борьбе со злом, что в нашей жизни есть.
Страдать за ближних – путь к бессмертью.
А что большой поэт я – это лесть…
Шедевров нет у нас с тобою, Николай;
Твои удачи в баснях, в пародиях мои.
Не будем отношенья накалять,
О мире будем мы Фортуночку молить.
Как женщины, поэты – не друзья:
По силе равные – не дружат.
А сцепятся поэты – не разнять!
И всякий хвалит лишь своё оружье.
Договоримся: ловим только блох,
А то, что череп не арийский – ти-ша!
По-своему хорош, по-своему и плох
И на Парнас тропинок – тыщи.
Я, как сизифовский качусь валун:
Ну что ж, другой мой постамент закатит.
Пока числом я только и хвалюсь,
А у тебя – не вышиванье гладью?
Когда со мною спорит друг я делаюсь тупым:
С друзьями я не дискутирую – я помогаю.
Ты на тропу опасную, Колян, ступил
И я язык не прячу томагавком…
Держись, мой Николай, за Валентину Ильину –
Такой удачи дважды не бывает:
Ты отступи, чтобы махнуть в длину,
Меня твоё упрямство убивает!
Кому не кажется, что он чуток велик
И для работы этот допинг нужен.
Я в свою патоку, как муха влип,
А ты пластаешься, как алкоголик в луже.
Запомни, что цена нам, мягко говоря, не велика.
Собачий нюх меня, друг Коля, не подводит.
Моя поэзия – безразмерное вульгар;
Твоя, друг, -- минеральные, но воды.
Кому-то и поможет, может, -- не спасёт:
Стихов несчастненькие не читают;
В истории Поэзии мы – эпизод! –
Не докопались мы до тайны.
Лишь тайна создаёт бессмертные стихи.
Вот юмор наш, похоже, пригодится:
Приятные, полезные, но пустяки
От нас останутся. Фортуны ягодицы
Прекрасны тоже, чёрт бы их побрал!
А славы городской не отберут, дружище.
Надеюсь, сменит по перу собрат
Достойный славы, денег, женщин.
Того, что есть мне хватит за глаза:
Я от излишеств, Николай, страдаю.
В московские не выбиться князья.
Ответец вспоминается мне стародавний:
Ты много хочешь – не получишь ничего!»
Мне почему-то кажется: я проиграю
И мой настой – не мумиё, а мочегон;
Я только яда надавил из жизни килограммы,
А как лекарство сделать из него
Никто мне не подскажет и не надо,
И с фармацевтом Евтушенко не знаком,
Мне страшно: пропадут запасы яда.
Ужасно, если кто-то украдёт:
Травить начнёт слюнявых малолеток!
Трагический мой парадокс…
На шее – финишная лента…
А ну, к чертям! – конец не угадать,
Что будет, то и будет: на тахте, на нарах,
В больнице, под забором, на финкаре скота,
Но не на Западе, с наваром!


14. Несчастливые строки

Счастлив я, что подсмотрел мгновенья
Взлёта человеческой души:
Так, как ты не прозреть, наверно,
У меня потёмки – свет туши!
Я доволен: и моя частица
Есть в победе, Николай, твоей,
Радостью твоей я причастился –
Счастлив на земле творец!
Чтобы там не говорилось мною,
Но хочу я видеть сборник тот.
И моя душа, конечно, ноет,
Что меня не современница прочтёт.
Я построил здание большое,
Но в лесах оно – не смотрится пока.
Не намусорить в сей мир пришёл я –
В чём-нибудь приблизиться к богам.
Я шучу. Я, говоришь ты, лилипутик,
Легче выражаясь, мини-Маяковский я:
На Парнасик пацана не пустят
И его стило мне, вроде бы, кия.
Маяковский, здраво, идеал поэта:
Вот кто место своё чётко знал!
Современники мои кордебалетят:
Лишь в фамилиях в поэзии-то новизна!
Нет имён! Правда: двое-трое,
Что-то всё ж пытаются сказать;
Большинство поэтов рожи строит
И впадает в гонорарный лишь азарт.
Ты – в лаптях, я – в западных тапулях,
Что по сути, слабость, хренота.
В стаде мы одном, а наш табунщик
Евтушенко. Пастырь тот – баранина не та…
В гении Евгению хотелось –
Малость не хватило, как и нам,
Но своё он честно сделал дело.
Среди старших есть большие имена:
Роб. Рождественский, Ан. Вознесенский,
Ахмадулина – охрененный коллектив!
Мы подружкам заработаем на серьги,
Но на мантию бессмертных пролетим…
Мантия, понятно, дельтаплан хороший,
Но рождённых ползать – не учи летать!
Ты подумал: маска, а ведь это – рожа,
Но моя! Куриная, Коль, слепота?
Мы с тобой не женщины, не дети,
Разберёмся, правильно поймём.
Не учи поэзии, мой благодетель,
Знай хотя бы сколько я имён.
Из кармана ты есенинского вылез,
В Маяковского ботинок влез…
(Что-то с Музою мы разговнились:
Дальше не пойду я в этот лес.)

«Нам не дано предугадать
Как слово наше отзовётся…»
Песком текут, текут года,
Земную душу тянет к звёздам…
На звёзды заглядишься – в яму попадёшь.
Свернёшь с асфальта – береги, друг, шею.
Святой водою нас омоет дождь
Редакторских ответов. Отношений
Не усложним, не осложним, надеюсь?
И к твоим выводам я не приду – другой!
И надо помогать, но делом,
А не словами, Коля дорогой!
Слов к.п.д. и гения ничтожен –
Что говорить о нашей трепотне?
Мои стихи – моей души чертёжик
И над перпетуум я попотел,
А ты меня всё гонишь в клетку ритма:
Я – аритмичен, я сам – верлибр!
Дорожки на Парнас, как и до Рима,
Но редкие через болота не вели.
А ты меня на автостраду гонишь,
Чтоб евтушенкин сбил автомобиль?
Оставим методы в покое, кореш,
Хоть и сладка на автостраде пыль.
И надо трезво оценить значенье
Своих словес, словес чужих:
Без совести не легче, чем без денег,
Но ты, поэт, по-своему чешись,
Иначе скальп подаришь дураку,
Честь береги, как монахиня.
Твои слова прекрасные я сберегу,
Прости мои, мои плохие…
Я злой, конечно, но не злодей:
Злодейство и поэзия несовместимы.
Мы жизнь свою положим за людей,
За правду, за любовь. А стимул:
Не денежки, не слава – чистота
Святых идей и дел, и целей.
За Русь советскую очередной стакан
Вольём и за любовь нацедим.
Нет смысла жить на свете без любви,
Хотя б к паршивому котёнку.
Где нет любви, там нет обид,
Но осторожней – очень тонко
Что нас связало, милый Николай,
Связать не сможем, коль порвётся.
Такого друга я не встречу никогда.
Поэту нужен переводчик.
Ты только, дядя Коля, не учи,
Ведь дядя Саня всё прекрасно знает;
Рожает он, поэтому мычит,
Но в цвет дерьма не перекрасит знамя.
И если надо, он за Русь умрёт
Без трепотни и без истерик.
И Русь бессмертна, как бессмертен род
Людей российских: я – историк.
И взлёта моего ты, Николай, не жди:
Мой неопознанный объект, друг, отлетал.
У финиша придуриваться нет нужды –
Поэт кончает к сорока годам.
Я вот на прозу глаз свой положил:
Романа жажду о рабочем человеке.
Печь с человечиною беляши
Не собираюсь, господа коллеги.
Как и любви – поэзии – своя пора:
Я отлюбил – прощайте, люди!
Любое время трудновато для пера,
Когда ты в поиске, не в словоблудье.
Настало время предложить труды
И мой товар в ближайшее оценят.
И сяду я, как Гоголь, у трубы
И, может быть, спалю свой центнер.
Но ты мне «Избранное», Коля, подари,
Ведь мы когда-то вместе начинали.
Мне холодно у чёрной, друг, дыры;
Ты небольшой, но всё-таки начальник,
А я рабочий: был им и умру
И мнения народа мне известно:
О них поведаю я миру на миру –
От страха наблюдавший, как извёстка.
Но кто-то должен правду рассказать:
Для этого приходят в мир поэты.
Где трудно милуют – легко казнят.
Не защищают сердце партбилетом.
Не только здравицы, анафемы орать
Долг настоящего советского поэта.
Там разберутся: ставить в какой ряд,
Но мы обязаны бороться до победы.
Мы родились с тобой, друг, победить:
Давай же вместе к общей цели.
А чтоб друг другу не дарить беды,
Все наши споры, про себя, оценим
И при себе оставим до поры
Открытия музея первого поэта.
Ты мне такую дружбу подарил,
А я тебе импровизацию про это.
Храни её: она лишь для тебя,
Глядишь потом и пригодится вдруг.
Давай по осени считать цыплят.
Лишь с яйцами бы не остаться, друг…


15. Продолжение следует

Не Байрон я, не Баринов – другой
И до себя принизить не желаю.
Чтоб я ошибся, Коля дорогой!
Чтоб ты взлетел, как Межелайтис
Над нашим шаром голубым
В руке у ангела-акселерата!
Чтоб ты дошёл до золотых глубин –
Таланту только шушера не рада!
Но после взлёта следует полёт
Или паденье, дорогой мой Коля.
Чтоб капнул мне на лысину помёт
Орла! Я тюбетейке – школьник…
Мне плавки Маяковского – штаны:
Из  них не вырасту я, может, никогда.
Не твой ли бронзовый там далеко стоит?
Не мой ли – из отходов, ась, Николай?
Всё это шутки. Надо быть скромней,
Как Маяковский или же Есенин.
Жаль, мы с тобой не голубых кровей –
Не будем же собаками на сене.
И если истинный поэт придёт,
Мы встретим гения как подобает,
Не после смерти – вечный парадокс –
При жизни, не как нам товарищ Барин.
Есть недостатки, Коля, у тебя:
Ты патриот квасной, лаптёжный
И западный поэт тебе не брат,
И наши модернисты тоже.
Твоя поэзия, где рифма, ритм,
А ты без них попробуй, попиши-ка!
Сонетов ты боишься, что там говорить,
Не бойся, Коль, не будет пшика.
И перепробовать поэт обязан всё,
Вплоть до фигурных, как Вознесенский:
Тогда-то он отыщет свою соль
Иль по-другому – квинтэссенцию.
Я знаю: ты уходишь вглубь
И в глубине твоё лицо я вижу,
И мелкотемье вижу, я не глуп,
Уже не квас – квасную жижу.
Ты на подъёме, Коля, не сорвись:
Не превратится взлёт в паденье.
Твоя поэзия, конечно, не сервиз,
Но и шкатулки стоят денег.
На многих есть и только твой узор –
Заморский ты попробуй матерьялец:
Хорошему учиться – не позор,
Чтоб критики и други растерялись.
«Вот это Коля! Во, Колян, даёт!»
Уверенность придёт, что не удавят:
Редакционный вечен идиот,
Там тоже – со своим уставом.
Под иху дудочку придётся поплясать:
Без обязательной программы не возможно.
А ты, с упрямством, попадёшь впросак:
Раз в год послушайся Тимошина.
И то, что кровью сердца написал,
То карандаш редакторский не тронет.
Но не парят же сутки в небесах –
Спустись на землю: соображают трое…
И алкашам необходимо соображать,
Я ты упёрся, как (прости) ребёнок.
И если скажет Ильина: «Прощай!» -
То будет поздно и навеки поздно.
Ведь боль твоя столице не нужна:
Ей радость подавай да юморочек.
Надеюсь, речь моя по-дружески нежна.
Короче:
Ты не стартуешь здесь, но это, Коля, крах:
Не отступив к Москве – не взять Берлина.
Не переубедив, я совершаю грех:
Коль, отступи покуда поправимо!
Ты много о моём всё говоришь уме –
Плодами брезгуешь моими, видно,
Их не достанешь ты, когда на монумент
Я заберусь, а ты – внизу! Обидно?
Но это смефуёчки, а всерьёз:
Твоей удачи мне бы так хотелось,
Ведь я люблю тебя, пусть не до слёз,
Но впрочем, - это не мужская тема.
И драться из-за строчек, запятых,
Когда на карте – дело жизни?!
Как неудачно шутишь, Коля, ты
И это, Колька, нехороший признак.
И легче новое, дружище, написать,
Чем спорное отстаивать до хрипа.
Вглядись внимательно: что на твоих весах?
Храни в футляре душу – скрипка! –
Об стены и углы легко её разбить,
А на разбитой не сыграешь, Коля.
А как нас чешет против шерсти быт!
Да мы на кухне потеряли столько,
Сколько потратили на радость, на стихи.
На глупости не траться – усмири гордыню!
Бьют больно нас кнутами пастухи,
Чтоб мы от них загородились:
Ты – сборником, дай бог, кассетой – я.
Лишь после них свой гонор вздыбим.
Пусть выйдет повесть щипанной твоя,
Но выйдет! Об этом думал ты бы. 
Ну, а за мной, дружок, «не заржавеет» -
Всем, чем смогу я помогу, конечно.
Смири гордыню – помни мой завет:
Важней уступок результат конечный.
Мне, Николай, не надо помогать:
Я к помощи, мой милый, не приучен;
Я доверяю умным более врагам,
Не комплиментам дружеским певучим.
Я знаю слабости свои и без тебя:
Я 20 лет в них, дорогой, пластаюсь,
Свих «котят» своими, друг топя…
До примитива схема у тебя простая:
Вся заграница в образе врага!
У нас своих «америкашек» сотни!
А, может, тысячи… Рок-музыки река
Отравлена, но под неё танцуем сёдни.
Гангренные «америкашки» до пупка
И цвет утопленников – джинсы:
Я б эти джинсы до колен спускал…
И раскулачивал муз недвижимость.
Об этом можно много говорить,
Только слова словами остаются:
От этих слов краснеют лишь ковры,
Людмилы, Музы да Таюшки.
Свободы мнений не хватает нам:
Не любим мы чужих-то мнений.
Как от Китая защищается Вьетнам,
Так мы от них в позицию мгновенно.
Ты помнишь, Коля, как помог медведь
Крыловский мужику однажды?
Боюсь я: мух тебе доверь –
Ты лоб расквасишь дяде Саше.
Начальственные ноточки твои
Не по душе мне, Коля, право.
Вот был бы ты Хайямом, Навои,
Я бы кричал, как на концерте: «Браво!»
Так что, ученье, Коля, прекращай
Иль дурачка  ищи, учитель!
Мужик сурьёзнай я – Давид с прыщём:
Страшнее нападения моя защита.
Я знаю чётко, что мне защищать:
Ты книгу Красную мою читай-ка!
Тобою становиться на шиша:
Перед тобой разыгрывать спектаклик?
Вот Валентину взялся ты учить:
Брось, Николаша, дурочку валять.
Покуда в этом ты кино статист,
Запомни: Валентина – вариант
Судьбы, подарок, спортлото.
Второй удачи, Николай, не будет:
Тебе попался слиток золотой,
А не три буковки на блюде,
Которые получишь за упрямство ты.
Принципиальность не в борьбе за строчку:
Предотврати, во имя всех святых,
С пометами всё переделай срочно.
А может, правда, что поэты не друзья,
Особенно, когда на равных?
Но и поэту без друзей нельзя
И без друзей вино – отрава.
Ты умный, Коля, ты меня поймёшь.
Мой тонкий ум, как бритва незаметен,
Не то, что твой – сапожный нож!
Холодное оружье применять не смейте!
Холодные закуски и горячий чай,
Вот, что для дружбы допинг!
Все наши тренья невзначай,
Чтобы контакт был больше тёплым.
«Умру за правду!» - это мой девиз,
Свой – у тебя: не лучше и не хуже.
Своими слёзами, поэт, давись,
Но череп свой не делай уже,
Под общепринятый стандарт:
Шкатулка хрупкая – раздавишь.
Скандаль! Сандаль! Кандаль!
Клондайк души – не только даме,
А людям всем спокойно раздари,
Они потом оценят, после смерти:
На свете жили, мол, богатыри –
Нам, как они прожить суметь ли?


16. Предварительные итоги

Нет, я себя хорошим не считаю
И редко от себя я был в восторге –
Духовная и мне грозила нищета.
Пора нам, Коля, подводить итоги.
Я двадцать лет поэзии отдал:
Рулон бумажный я катаю в гору,
Как тот Сизиф, как тот Адам –
Прикрыл автографом я горе.
Но я до публикации дожил:
У многих даже этого не будет.
Я, как поэт, поэта честью дорожил:
Не клюнул я на конформизма пудинг.
Свою я «Одиссею» написал:
Я сделал много, жаль, что наспех,
О чём и рапортую небесам –
А не поднимут на Парнасе на смех?
Но я старался для живых людей:
Поэт поэтом быть везде обязан.
Конечно, были времена лютей,
Но и сейчас до чёртиков боязни.
Душою общества я был везде –
Душа народа – неформальный лидер.
У жизни общества не плёлся я в хвосте –
За раз осилить я не мог пол-литра –
Друзья мои умели зверски пить…
Работа же была, как драка – хуже…
Но это всё, как говорится, быт;
Для западных, как говорится, хрюшек.
Глаз, с завистью, на Запад не косил –
Мне Русь хотелось видеть чистой
И в меру и не в меру моих сил
Конюшни чистил я. Ну, а артисты
Кривлялись перед публикой они,
Её считая русским (дураки!) народом.
По-русски это называют – онанизм!
Красиво, чуваки, о людях врёте!
С друзьями спорить не любил,
Люблю рассказывать иль слушать:
Я больше слушатель, чем словоблуд,
А спор – опасная игрушка.
Когда расплавленный свинец
Льют в воду – застывают штуки
Похожие на истины в вине,
На драгоценности фальшивые в шкатулке.
И каждый убеждён, что он, он прав:
Мы каждый на своём баранами упёрлись,
Но тонкорунный не умней баран;
Слюна свинцовая – кляпом в горле…
Давай не будем спорить, Николай,
Рассудит время, толку что гадать-то?
Опасных тем не трогать никогда
И не переть на друга танком.
А мы с тобою спорим про стихи,
А это не серьёзно, Коля, друг мой:
Пусть нас с тобою дрессируют пастухи,
Стрижёт нас критикан угрюмый.
Навалом критиков и без друзей:
Славянофилы, западники – корни спора.
Словесная наивна карусель –
Не олимпийский вид спорта.
Традиции ленивым по душе,
А лень российская – притча во языцех
Производитель был: Е. Евтуше…
Как он работать, а не злиться
На непохожих, косорылых и т.д.
У нас поэты, как япошки – однорожи…
Я семинара Маяковского студент;
Не только для тебя я нехороший.
Я походил, потыкался щенком
В газету местную – четыре года!
Никто я без диплома – как закон:
Кыш, работяга! Чай, не под дых…
Знай своё место – у пивной,
А не в редакциях. Но – заходите!
И стёр с души я не один плевок –
На умных дураков я не в обиде,
Из них я сделаю когда-нибудь букет:
Вот будет хохма, мать родная!
Ник, пёр я на Парнас, как на буфет!
А Муза, как Даная, рукой – вот так, дурная…
К явленьям жизни классовый подход
Я делал, да выходит страшно:
Из тех, любой, похоже, не плохой –
По классу у братьёв страшнее ряшки…
На звание интеллигент диплома не дают
И прочие дипломы – сумма знаний.
Красоток не встречают по белью.
А ИТРы – разновидность знати? –
И требуют пред ними трепетать!
«Вы кем работаете?» - роковой вопросик:
Для них рабочий тёмный, как пятак,
Мол, заходите, как подачку бросят…
Я по фамилиям их после назову:
Плохая память на ФИО, но этих не забуду.
Момент поймал – я не зевун
И дебютировал, как будто,
Но то, что слесарь затесался к ним
Взбесило кой-кого и в результате:
Не доживёшь ты до своих, мол, книг –
Ты оловянный, чувачок, солдатик.
Я доживу, не доживу – другой вопрос.
Я не букашка ль без бумажки, без тебя?
Пожалуйста, учить меня ты, Коля, брось –
Эссе оставь, дружище, для ребят.
По правде (между нами) не рабочий я:
Я рядовой поэт, я им родился.
Страдаю я от не рабочего чутья –
Работать слесарем необходимость.
Потребность же души: писать, писать…
Но радостей у алкаша моих поболе…
Необразованный я не смотрюсь – босяк!
Где же содружество людишек равных?
Не нужен ум мой бездипломный никому –
Лишь любопытство глупых вызывать?
Я конский возбудитель? Баламут?
На авторучкином гвозде сова?
Считайте: сколько суток не доспал,
Сжёг сколько метров нервов, сигарет?
Да моя жизнь – жуть, на дому дисбат!
Как только умудрился не сгореть?!
Я и сейчас, друг, на пределе сил,
Я постарел душою капитально.
И если бы не альманах – я ноги бы носил?
Поэзии на верность и меня пытали:
Я не предал, не продал божий дар
И мёд и яд души я выдоил – чернила?
О, нет, я не восторгов ваших ожидал
И не о пустяках я, господа, черыкал.
Я мир хотел понять, понять себя
И роль поэта в нашем мире.
Твоим начальником хотел я быть, судьба,
И даже (иногда) – микрокумиром.
Но быть кумиром гениям дано,
Хотя Есенин (по табличке) лишь «известный»(?)
Пишу я богу на людей донос:
Они нарушили его заветы,
Не любят ближних, любят лишь себя
И правда не нужна – она их оскорбляет,
И что детишек меньше, чем собак,
Исчезли лебеди, плодятся *ляди.
Я как поэт стараюсь обо всём,
Хочу помочь моим тиражным
Любителям поэзии всем зацвести овсом.
Овсы цветут! Смешно? А мне вот, страшно.
Поэт людей учитель, поводырь
И сам он – жажда совершенства:
Его стихи – большой глоток воды;
Он – будущее, прошлое и современность;
Он триедин, как бог. Нет, я не о себе:
Я только я, что в попе алфавита
И мой удел смирнёхонько сопеть –
Не быть мне у Фортуны фаворитом.
И к сорока всё может так и станет:
Я, как и все, надеюсь на успех;
Читатель мой: рабочий иль крестьянин,
Интеллигент – я для тебя пел и сопел;
Взгляни на мир через мои очки –
Они не розовые, к сожаленью,
Своё перо о стены я точил,
А ты о стены греешь «женьку».
Между тобою и народом я связной:
Я на тебя надеюсь, мой друг читатель,
Приятно жить, товарищи, весной,
Зима – на прочность испытанье.
Перезимуем, что ли, Николай?
По календарику – начало лета.
Ты для меня, я для тебя – не клад,
Но это очень много: два поэта.
Давай отбросим к чёрту ерунду
Дурацких споров о добре и зле?
Ты сортируй свою, а я свою руду:
Вдвоём, ты знаешь, веселей.
И что мы выплавим: свинец, чугун
Иль для казны, вдруг, золотую штуку,
Другие разберутся, а больше: ни гу-гу
О красоте твоих-моих шкатулок.
И поздно нас чему-то, друг, учить!
Как и расти: за шею, что ль, подвесить? –
Не станешь выше – окочуришься, учти!
Давай за дружбу, Николай, по двести?
Прости мне колкости: я – иглотерапевт,
Я не художник зэковских наколок.
Ты на своём веку всё, брат, перетерпел,
Ты всё поймешь, мой драгоценный Колька.


 17. Друзья и недруги

О судьбе Отечества думать
Всех российских поэтов долг.
Кроме крыс, есть и золото в трюмах –
О пробоине рявкнет кто?!
Слабовато поэтов слово,
Но нужнее – не после драк.
Сбросим с палубы всякую сволочь –
Поумнеет и русский дурак!
На земле трудяга хозяин
И душа Руси – храм-на-крови.
Не прощаем, как тот, с гвоздями,
Нам врагов, как клопов травить!
Добротою своей развратили
Легион слабосильных душ:
Как болезнь сия по латыни
Я не знаю, но знает Евтуш…
За работу свою отвечаю
Я годами и не скулю!
Пусть же так отвечает начальник
За свою и куйню и муйню!
А с партийцев мы спросим втрое,
Коль умышленно сделан вред:
Мы публичный им суд устроим,
Чтоб в начальство не лезли впредь,
В авангард рабочего класса.
Больше гласности – не показух!
И судьба моя, нет, не клякса,
Лишь за трусость себя казню,
Что не смог я открыто плюнуть
Очень многим мерзавцам в лицо:
Брызгал только слюной, как полудой,
Не облил я ей подлецов.
А хвалить, Николай, прелестней,
Пятки выгодней щекотать.
Квасников послушай-ка песни –
Припеваючи жить скотам.
Долг пред Родиной, перед семьёю,
Перед будущим, наконец,
Партбилетом всегда со мною.
Но живём мы пока не в «кине»…
Не раскрашивать ржавчну надо,
А содрать, чтоб блестел металл.
Будет верно во всём порядок,
Как бы шторм за грудки не мотал.
Я боролся, борюсь и бороться
Буду с нечестью до конца.
У меня черна лишь бородка –
Своего не предам я лица,
Только выжму гримасу боли,
Коль пытать начнут дураки.
Моим братьям досталось боле:
Жаль, что нету теперь таких.
Таково моё кредо, Коля, -
Так что брось о добре и о зле:
Я всё это усвоил в школе.
Делать доброе – мой завет.
Если с задницы о человеке
Мы начнём, дружище, судить:
Вывод сделаем верный, наверное,
Только правдою будет – стыд.
Есть и творческие туалеты,
Где от шлаков чистимся мы.
Гений явится раз в столетье
И оставит на память – мир!
Ну, а в смертных дерьма хватает –
По нему, что ль, о людях судить?
Моя глупость останется тайной:
Про неё позабудь и ты.
Лопать мы колбасу горазды,
Но убойщиком я не пойду.
В человечьей искал я грязи,
Как зерно в навозе петух.
Можно ждать голубком подачки
И подачками, есть, живут.
Для кого-то я – неудачник,
Умник глупый, гороховый шут.
Для тебя, я надеюсь, поэт лишь,
Друг семейства и лично твой.
Споры, друг, на Руси бесполезны.
Делай дело, поэт, и не вой.
В споре истина не родятся –
Только выкидыш, Коля, друг.
Нехороший, как та редиска,
Но мои ошибки – не трюк
И удачи мои не случайны,
Только к ним попетлял мой путь,
И в конце я тот, что в начале:
Простодырый, нелепый, не плут.
Если мне суждено погибнуть,
Я хотел бы за Русь умереть.
Я хорошим дарю – по гимну,
А мне мерзавцам – частушный вред.
Я друзей своих, друг, не бросаю.
Кто помог я запомнил на век.
И в редакциях есть поросята,
Только помнится – Человек:
Тот, кто бросил всё, подключился
И за полчаса всё обкрутил –
Гурий Гурьевич, брат мой чистый.
А вот, Коркин, он что – кретин? –
Крестный твой – мой чёрный мужик:
В мои джунгли он не врубился!
Я в поэзии – что? – меньшевик?
Графоман? Фрайерок? Любитель?
Поэтесса Людмила Смагина
В «Глине» -- не одного! – не нашла:
В её мести какая-то магия,
Не просёк ее шустрый шланг…
А редактор газеты Молодцев:
Очень милый и свой человек,
На таких вот соседки молятся,
Только что он держал в голове –
Не узнаю: уже не редактор…
Что же новый редактор решит?
Я чужих стихов арендатор –
Пародиста страшен режим.
Вот и Симонова Людмила
Не пустила в печать стихи,
А рекламу дали: полмира
Не дождались побаски (хи-хи?).
Вот и Рита Кириллова тоже
С мухой спутала, может, меня.
А сама: ни рожи, ни кожи,
Для неё я точно маньяк.
Но нашлись для меня богини:
З. Романова, Р. Митрушкина, В. Ильина.
Память о них только смерть опрокинет –
Самые сладкие имена!
Был Айдаш: очень милый парень,
Он тебе напутствие дал:
Я два месяца кое-что парил,
Но дождался справки, амбал.
Воробьёва А.А. не забуду.
Не забыты: Захаров, Ухсай.
И хожденья не сродни блуду:
Локоточки,  курсант, кусай!
Я попробую все варианты,
Прежде чем отброшу перо
И меня обломают, навряд ли –
Я ведь битый Мальвиной Пьеро,
Дон Кихот – ты успел заметить.
Мы с тобой только начали, Коль,
А судьба – ещё та миледи! –
На авторучку её, как на кол.
Я надеюсь на нашу победу:
Споры в тайне давай сохраним,
Когда смерть сотворит побелку –
Её серость не смыть – хрен с ним!
Враг не может вреда наделать,
Что по глупости сможет друг.
Во живём! Мы с тобой не девки:
Т-с-с! – ухораковины вокруг.
Не заглянешь: что через десять
Будет с нами на этой земле?
Николай, на победу надейся:
За неё, как за Русь – умереть!


18. Донкихотствующий молодчик

За двадцать лет я много ли успел?
Все эти годы я стихами занимался,
Но мало тех, кого венчал успех.
Кто делает одно – наделает не мало.
Я технику, дружище, не люблю:
Технической карьеры я не делал.
Мне интересней цикл Аполлинера к Лу.
Мой – юный Маяковский – демон.
Поэзия, скульптура, живопись – любовь
Моя и тройка русская, дружище!
К домашнему столу я поставщик грибов.
Без книг не представляю я жилище.
Но на учение мне было время жаль…
Да и командовать я не умею, право.
От всех излишеств я дуром бежал
И лишь художникам кричал я «браво».
В любой работе есть, Коля, мастера
И все творцы, по существу, поэты:
Они свою судьбу не матерят,
Не стоит забывать про это.
А время подкатило бабки подбивать.
Мой айсберг напугал тебя, друг Коля?
А я на нём кричу тебе: «Виват!»
(Но критика его щелчком расколет…)
Я в море графоманства – сахарок
На чай – моим  читателям достанусь.
Исследователь пусть роет, как хорёк –
На родине он раскопает тайну,
Поскольку тайны, может быть, и нет,
Чего бы мне до смерти не хотелось.
Но кто он знает истинный поэт.
Меня погубит, Коля, мягкотелость.
И шушера гипнотизирует меня:
Ждёт когда первым вякну «здрасте».
Мне что угодно наорёт жена.
Перед тобой немею – страсти!
Я успокаиваюсь: нищим подаю…
Я от поэзии не отрекался:
Друзьям-поэтам первый мой салют!
А прочее – в быту без тараканов?
И цель моя, конечно, коммунизм:
Не ради этого, что ль, предки гибли –
Мы на крови борцов клялись! –
Им, павшим за свободу, гимны!
С людьми на равных я держу себя:
Сарби будь это, Эйзин, Евтушенко.
(Я для Е.Е., быть может, и сопля,
Но он меня бы расспросил душевно.)
Ты на него обиду не держи:
Таких, как Колька, по России сколько?
А у него работа и режим –
На письма отвечать, что ль, только?
Мне Винокуров, Боков, Марков А.,
П. Вегин до сих пор ответы шлют:
Ещё десяток надо мне смороковать –
Быть может, я, взаправду, пшют?
Вот Волобуева прислала комплимент:
«…в чувстве поэзии вам не откажешь…»
Тебя не вдохновляет сей пример? –
Такое получает далеко не каждый.
Вот Долматовский дал ответ тебе,
Ответят и другие – шли потоком.
Ты на своём веку ни то терпел –
Мы презентуем кое-что потомкам.
Мы только первые итоги подвели,
Дай бог, последние – там, на Олимпе:
Пусть рюкзачок наш не велик,
Но есть и кое-что и не из липы –
Из дуба, что любим тобой и мной;
На том аукционе всё оценят:
Вино души и мёд, и гной,
Чья лучше глина и чей цемент.
«Живи и верь!» - я верю в сборник твой:
Вперёд и выше к олимпийской цели.
Для пользы Николая я деловой –
Чего не сделаешь за чирик?
Всё будет, милый друг, о кей,
Покуда мы с тобою, Коля, вместе.
Мы свои страсти держим в кулаке,
Чтоб не держать под старость «пестик».
Ты на пародии-то не обиделся ли, друг? –
Иные шутки странно принимают:
Я их тебе и это всё дарю,
Но кто б перепечатал это, мама?!
На тему падаю, как стая саранчи –
После меня хрен не растёт годами!
Полезны пародисты, как грачи –
Их как Пегасов бы пугать кнутами…
Последний раз наш Александрыч всплыл,
Чтоб утонуть теперь навеки:
Уволился он с ТЭЦ, друзей былых
Он напослед  всех посетил, проведал,
Но только самых  близких позабыл –
Да чёрт с тобой! – мы не в обиде с Колей,
Уж больно много причинил обид,
Но это нам послужит школой…
И что же, всё-таки, заставило бежать? –
Не только старость и размен квартиры:
Был мелочным он, но не рабом деньжат
И пенсионных за глаза  хватило б…
А ведь мечтал он: кончу, поступлю
На журналистский – будет время…
В его-то годы, сбрасываться по рублю
И больше часа думать вредно.
А может, бегство в поисках земель,
Аплодисментов, ложной славы?
Он титул местного навечно заимел,
Но подкреплён он очень слабо –
На новый взлёт надежда не сбылась:
На новом месте он расправит крылья?
Слова его: «У Вознесенского-то, блат!» -
Его смешное и бессмертное открытье.
Последний в книжном помню разговор,
(Уже работает он в Чебоксарах),
Он говорил, как бы стелил ковёр…
(Брать будет скоро интервью косая
И надо часть грешочков замолить.)
«Давно не видел Николая – как он?
Сдал рукопись? Вы – молодцы…» -
Спросил и спрятался в свой кокон.
Во времена иные добротою не блистал:
Сдавали раз бутылки параллельно;
Слетал я в книжный – Конёнков – не пустяк:
«Даш троячок?» - распотрошил он оперенье:
«Червонец есть – не дам я разменять!» -
В займы трояк на час дать мне не мог он, чёрт!
Как неприятно Александрыч поразил меня.
А трёшник на «Мой век» мне дали. Молча.
Всё до копейки он любил считать:
Партвзносы жаль: «Сдал на машину!»
Не глупость глупость – нищета
И мешанина мещанина.
И с ним я попрощался навсегда.
Такое ли прощанье ждёт нас, Николаша?
А на мои «злодейства» твоего, друг, нет суда?
Мне Александрыч оправдания калякал…
Как говорят в народе: бог простит
И бог подаст, и слава богу.
Его подруженька блюдёт престиж:
Какой он дефицитик отхватил, убогий!
Вот уж взаправду: счастье – дураку…
У нас-то с нею, что за счёты?
«Цветёте всё?» - она же ни гу-гу
И раскитаила мне лазерные щёлки…
Такой вот солидарности и я хотел:
Будешь рабою – станешь госпожою.
Но жёны современные – не те:
Я их бы «Домостроем» да по жопе!
Но это всё, конечно, ерунда
И главное: мы действуем, а не сачкуем;
Гора Олимп, как небоскрёб, крута,
Но в яму не полезем – скучно!
Порою говорим на разных языках
И это нас, к несчастью, разведёт.
И у меня вся память в узелках,
И ты Федот, но может быть, не тот?
Я менторского тона не стерплю   
И ты не выше, друг, меня не ниже.
Крест для меня твой, Коля, плюс
И паста шариковая пожиже.
Самоуверенность не твой ли, Кол, порок?
Упрямство дикое не от неё ли?
Ты непохожих стал бы, Кольк, пороть! –
Кудимовой по поведению поставил нолик!
Одной гребёнкой всех бы расчесать
Мечтал не только из провинции поэт…
И умный разберётся, Коленька, чай, сам:
Колян, заткнись и ни гу-гу про это!
Всё, что я сделать мог, я сделал, Коль,
И твоего движения я катализатор.
И на своё стило сажать меня на кол
Нельзя так, Коленька, нельзя так!
Тем более, что со стихами кончил я:
Перехожу на прозу, дядя Коля.
Сидит недолго на цветке пчела…
Серьёзная не помешала нам бы школа.
Поменьше б лет, поболее бы сил:
Изломанный лежу радикулитом;
Прожить полсотни – длиннее не просил! –
Я бы свои архивы увеличил.
Что ж, первый экземпляр я у тебя забил:
Да здравствует твой первый сборник!   
Не нам судить в чём мы сильны, слабы,
А тем, кто пишет на стенах уборных.
Кончаю я импровизацию, мой друг;
Когда перепечатаю – не знаю,
Но сей подарок странный подарю –
Мной двигала не воля злая.
И всё отлично будет, Коля-Николай,
И мы сквозь дебри всё-таки прорвёмся
Ещё ударим мы в свои колокола
И кой о чём ещё шепнём потомству.
Так хряпнем за здоровье Ильиной:
Пусть эта женщина живёт до сотни,
Она поможет и никто иной,
Она для нас Афина на сегодня.
Твардовского ты помни, Николай, -
Его упрямство только и сгубило.
У нас с тобою ни двора и ни кола,
Но впереди – вершины и глубины.
И ради цели высшей уступить,
И даже отступить необходимо.
Мы, дуг мой, не из племени тупиц:
Они для всех твои «Колокола Хатыни»!
И я хочу, чтоб стих твой Николай,
Узнала Русь, хотя бы, 10 тысяч.
Пусть бариновы по углам скулят
И даже тискают актрисок,
Но счастья нашего им не дано узнать –
Отдать себя на радость людям!
Чихали мы на поэтическую знать!
Плевали вслед мы всяческим иудам!
И дружба наша долго пусть живёт
И может – до конца, чем чёрт не шутит?!
И пусть своих до чёртиков забот,
Но без забот о друге – жутко.
Спасибо, друг, за время  что отдал
Ты дегустации моих плодов незрелых,
Ведь ими подавился рецензент Адам,
Точнее, Мурашковский, но меня зарезал.
«На рельсы жизни бросить всё»,
А о последствиях не думаем нисколько;
Он из меня кровавый выжил сок –
Вот кто меня обидел, Колька!
И все твои-мои шлепки-щелчки –
Всё это дружеская критика-забава.
Он взял меня за горло, как чекист,
Он отомстил, как мстят за бабу.
Он петлю мне накинул, как венок:
Затянет ли её на мне, Коль, Валентина?
Неужто же мне то, что между ног?
За что такая мне судьба-*лядина?
Ведь шёл я к людям с жаждою добра,
Всю жизнь боролся я за справедливость.
Я понимаю, что во многом не добрал,
Во многих смыслах. Но сопливым
Вьюношей меня изображать
Из-за отсутствия и скромного диплома,
Я не позволю! Не ради барыша,
Не ради славы и апломба,
А ради справедливости, добра
И ради красоты мной лишь открытой.
Броди, читатель, средь моих дубрав:
В них заплутался только дядя-критик.
Да будет каждый, Коля, и самим собой;
Пусть будет личностью всем интересной.
Жизнь – за себя, за ближних бой
И прятаться от жизни бесполезно,
В ней побеждает личность и творец:
Они – живут, другие – существуют.
И нам с тобою, Николай, не озвереть,
Не сдрейфить и не мы дрейфуем.
Мы на земле и грешной и святой
Цветы мы собирали, грязь месили.
Мы жили жизнью сложной и простой,
Но наглой мы не поклонялись силе.
За правоту мы ленинских идей
Боролись против нечести советской:
Не для себя старались – для людей,
Не для забавы черни светской.
Оценят нас потомки или нет –
Не всё равно нам, даже и в могилах.
Мой сборник тощим будь, как партбилет
И мук мука да будет без мякины.
Конечно, если сбудется мечта…
Ну, а пока я, воин телефонный.
Потери я свои не подсчитал,
Но задыхаюсь я от трупной вони.
И даже нынешнее пораженье
В победу мою веру не убьёт.
Нас с Музой только смерть разженит
И только смерть мой прекратит полёт.
Лето и осень лежал на машинке,
Даже на Волгу не вышел разок.
Вы интервью возьмите у жинки:
Как и с чего начинают развод:
Год наш тринадцатый и високосный
Кончится скоро – год невезух.
Был я лишён удач незаконно;
Шёл сквозь него я как в тёмном лесу –
Русские джунгли не поджигают,
Редкий счастливчик их не прошёл.
Потный мой годик, год беззагарный
Я в телефонный стёр порошок…

А через три – твой год, Николаша,
Самый счастливый миг подарил;
Были с Людмилой минуты и краше –
Счастье твоё неповторимо, старик!
Как не порадоваться за лучшего друга?
Как за успех не глотнуть кое-что? –
Я ж не сексот, (секретный сотрудник) 
Чтоб под полою прятать костёр!
Рядом я с радостью друга оттаю
И наберусь на дорогу тепла:
Выпьем за Людочку, выпьем за Таю!
Только вперёд! И была не была!

1983-1987гг.