Окруженный любовью родителей, бабушек, тётушки Светы, Владислав
за зимние месяцы окреп, подрос. С апреля месяца он спал в коляске на крыльце
с открытым личиком, которое так загорело, что когда снимали шапочку, то
белый лобик особенно оттенял загар щёк и носика. Рос Владик спокойным
ребёнком, не плакал, чем даже удивлял родителей. Единственно, что
беспокоило их - это то, что по ночам он ножками сбрасывал с себя одеяло.
А дом отапливался недостаточно хорошо, пол был очень холодным, стены
продувал ветер. К малышу вставали, сразу обувая валенки. Боялись застудить
сына, укрывали. Миша, жалея Люду, часто ложился с краю дивана и хотел
сам ночью вставать к сыну. Но мужчина, даже любящий, устроен иначе.
Люда чутко спала и первой слышала, как завозился сын, а Миша
продолжал мирно посапывать. Когда же Люда хотела перелезть через
него к сыну, то муж спросонья бормотал: «Я сам сейчас встану, ты спи,
не вставай, дорогая». Но сам тут же засыпал снова. Тогда уж Люда,
не обижаясь, вставала укрыть сына сама.
К 4 месяцам грудного молока стало не достаточно, и педиатр выписал
рецепты на детскую молочную кухню. Миша ходил за детским
питанием, приносил бутылочки с кефиром, творожок. Всё это бесплатно,
но ходить приходилось на Шелковичную улицу, далековато от дома.
В возрасте 6 месяцев, Владик за день выпивал: 4- 5 бутылочек кефира,
съедал 1-2 чайные ложки детского творожка, 1-2 чайные ложки каши
манной, половину желтка варенного куриного яйца, яблочное пюре,
пил 1 чайную ложку рыбьего жира, водичку с лимонный соком.
В мае месяце у него прорезались первые нижние два зуба. С раннего
утра и до вечера он был в саду, под яблонями и играл и спал днём на
свежем воздухе, окружённый заботой родных В июне, после успешной
сдачи Мишей экзаменов за третий курс, а Люда была в послеродовом
отпуске, молодая семья поехала в деревню, к дедушке и бабушке в
Пензенский край. В те годы не было асфальтированных дорог, уже не
летали самолёты - «кукурузники» в Пензенскую область, ещё не
ездили автобусы или маршрутки, поэтому добраться до Мокрого Дола
было очень сложно. В начале, семья ехала поездом до станции в
Базарном Карабулаке, затем на попутных телегах, редких машинах от
села до села. В те годы в деревнях не было частных машин, а лишь
трактор с тележкой, пара грузовых «развалюх», да у председателя колхоза
в наличие - «уазик», называемый в народе «козлом». Лето было жаркое,
вода быстро закончилась, выручали огурцы. Люда давала сыну огурец
без семечек, вместо соски, так малыш утолял жажду. Мама лишь следила
затем, чтобы сынок не откусил первыми двумя передними зубками
большой кусок и не поперхнулся. Вот очередная остановка в селе Арбузовка,
пошли вперёд пешком. Миша нёс чемодан, сумку с одеждой и гостинцами,
а Люда несла сына, который к 7 месяцам весил 8 кг. В селе Липовка повезло
отправить Люду с малышом в кабине самосвала до Чувашского села Шняево.
Посадив жену с сыном, Миша объяснил, что "от села ведёт дорога в гору,
затем пройдёшь лесочком, и начнётся Пензенская область, сразу же
увидишь впереди село Бегуч, в котором живёт сестра Рая. В селе каждый
покажет её дом, у неё и встретимся". К счастью, в те годы хоть и была
преступность, но не всеобщая и не повсеместная. В деревнях народ был
простодушным, добрым Люда спокойно шла, уверенная, что никто не обидит.
Выйдя из села, Люда перешла речушку, предусмотрительно, смочив водой
свой головной платок и панамку сына, от перегрева на жаре. Дорога стала
круто подниматься по лысому бугру. Лес был виден на вершине. Туда в
спасительную тень и вела дорога. Часто присаживаясь, отдыхая, Люда
медленно, но продвигалась вперёд, заботясь только о сыночке, который
уснул у неё на руках. Пройдя половину холма, она опустилась на горячую
землю отдохнуть. Она села так, чтобы заслонить собой от палящего солнца
малыша. Силы покинули её. Вскоре она увидела внизу вдалеке двух мужчин,
нёсших на палке что-то. Это шли Миша и его односельчанин. Мужчины
повесили тяжёлый чемодан и сумки на палку и бодро шагали. Посмотрев на
мирно спящего сына, Миша поцеловал жену, похвалил, что сообразила
намочить головные уборы в реке. Сам он тоже укрыл голову мокрой майкой.
Ободрённые встречей, они тронулись дальше вперёд. Это сегодня, в 21 веке,
по асфальту, да на японской машине с кондиционером, Владик доезжает от
Саратова до Мокрого Дола за 1,5 часа. Шагая рядом с мужем, дорога уже
казалась не столь тягостной. Шли с шутками, беседой. Люда ощущала
крепкое, надёжное плечо мужа. И вот они в селе Бегуч у Раи.
В комнате деревянного дома, с окнами, заклеенными от солнца газетой,
было прохладно. Поев деревенских, наваристых щей и выпив по кружке
парного молока с хлебом, испечённым в русской печи, все отдыхали за беседой.
Владику тоже дали молока, но, поскольку он впервые пил нестерилизованное
коровье молоко и очень жирное, то Люда разбавила его кипячёной водой.
В таком виде малыш перенёс его без последствий. Вечером приехал на самосвале
с работы муж Раи – Анатолий. Он отвёз молодых за 9 км в Мокрый Дол.
Теперь они были на месте, где их с нетерпением ждали Фрося и Иван, а
также половина села родственников. К приезду внука, дедушка распорядился
вбить специальный мощный крюк в поперечный брус на потолке и подвесить
люльку, чтобы можно было, не поднимаясь с дивана, качать спящего малыша.
Владик освоил быстро зыбку, ему нравилось раскачиваться в ней. Но, как только
Люда, думая, что он заснул, прекращала качать и сама начинала дремать, сын
поднимал головку, и требовал качать. Мишины сёстры: Надя, Нина и Рая
приезжали с мужьями в Саратов зимой, чтобы поздравить с наследником.
Но сейчас они все радовались за молодую семью, отмечали, как вырос и окреп
Владик. Из райцентра Русский Камешкир приехали сестра Нина с мужем
Иваном и детьми:4 летним Женей и младшим сыном Серёжей, который был
на две недели старше Владислава. Серёжа уже ползал быстро из комнаты в
комнату. Владик не ползал, но мог подолгу стоять у дивана и передвигаться,
делая шажки, держась за табурет, диван или комод. Дед Иван с гордостью
глядя на внука, говорил, что « Владислав - сын младшего моего сына,
поэтому он приехал не в гости, а в свой дом, он наследник этого дома».
Владик не на картинках видел и слышал теперь петушка, овечек, корову,
Люда часто ходила с ним лес, который был прямо за домом, за огородом.
Миша с Фросей косили траву на корм скоту, а Люда, посадив сына на одеяло
в тенёчке, прямо в скошенной листве собирала ягоду. Миша, когда
останавливался поточить косу, с любовью посматривал на дорогих ему жену
и сына, а Люда, держа за ручки сыночка, с гордостью любовалась работой мужа.
Он снял сорочку, косил с привычным умением, а мышцы «играли» у него на
груди в такт взмаха косой. Голубые незабудки и крупные белоснежные
ромашки, ковром стелющиеся вдоль лесной дороги, ласкали взор.
Всё это было вновь осознано Людмилой, как величайшее женское,
материнское, человеческое счастья. Владик быстро рос и развивался на
свежем воздухе и деревенском молоке. Он познакомился не по картинкам
в книге со всеми домашними животными. Люда и Миша помогали по хозяйству.
Когда картошку мотыжили, беленькая головка сына выглядывала среди
картофельной ботвы, а он сидел на телогрейке, прямо на меже и играл.
Огород тянулся метров на сто, до самого леса. Рядом с малышом сидела,
охраняя его, и, не давая скучать, собака «Найда». Однажды, пришлось
собирать картошку в холодный, дождливый день, поэтому малыша оставили
дома с прабабушкой Акулиной. Заглянув в переднюю, где оставались «стар да
мал», Люда обомлела, увидев, что сынок стоит на коленях и периодически бьёт
головкой об пол. Миша понял, что 10- месячный сын видел, как прабабушка
молилась перед образами, стоя на коленях, «била» поклоны, вот и он
повторял за ней. Однажды зашёл разговор о том, что пора бы Владислава
покрестить. В Саратове это делалось с большими предостережениями в церквях.
У родителей брали паспортные данные, и о факте крещения ребёнка сообщалось
на работы родителей. Миша и Люда были комсомольцами. Они приняли
предложение о крещении сына в деревне. Лето 1972 года было жарким.
Дождя ждали второй месяц. Травы пожелтели, картошка не росла, как застыла,
и ботва вся была вялая. Если на полив огурцов, помидор ещё хватало сил носить
воду из колодца, то картофельная « плантация» ждала только дождя.
И вот старушки собрались ехать за 20 км в овраг к святому источнику,
чтобы молитвами просить у Бога дождя. На рассвете, взяв с собой иконы, свечи,
а также узелки с нехитрой провизией в виде варёных яиц, картошки, лука,
да по бутылочки воды, уселись женщины в три телеги, и с молитвами обоз
тронулся в дальний путь. Люда недоверчиво смотрела полдня на ясное, без
единого облачка небо. Она удивилась, когда в полдень, сначала сквозь
солнечные лучи, вдруг закапал первый дождик. Возвратились наши
«богомолицы», уже промокшие под сильным ливнем. Как тут не поверишь
в Божью милость и в силу веры в Него? Напоил дождь живительной влагой,
наполнил силушкой поля и леса, и поднял ботву картофеля. Зацвел
картофельный огород розово-сиреневым платком на радость труженикам.
Урожай был спасён. Этим же летом случилось ещё одно редкое и красочное
событие. Однажды Люда почувствовала какое-то оживление, волнение в селе.
Женщины, собравшись по две, три стояли на нижнем порядке деревни.
Они возбуждённо разговаривали, размахивая руками, и всё смотрели на дорогу,
что из Татарского леса от села Бегуч. Затем, спохватившись, разбегались по домам.
Вот и до верхней нашей улицы прибежала соседка и рассказала, что едет
цыганский табор, « прячьте скотину, кур, загоняйте от пруда своих утят, гусей,
запирайте двери». Гуси и утки были помечены у каждой семьи своей краской.
Люда не сразу, но справилась с задачей с помощью длинной хворостины,
так как боялась, что гуси могут ущипнуть её, загнала их во двор.
Миша пошёл к лесу, где пасся привязанный к дереву бычок. Сама же Фрося
рылась в ящике кухонного стола, пытаясь найти хоть какой-нибудь замок,
чтобы накинуть его на входную дверь дома. В деревне в те годы не дома
не запирались. Чтобы указать отсутствие хозяев, вставляли палочку в петлю, или накидывали
крючок снаружи. Среди односельчан воровство не водилось. Найдя большой
замок, но без ключа, Фрося повесила его, так и не закрыв, на парадной двери.
Заходить в дом теперь надо было через хозяйственный двор, куда привязали
собаку «Найду», которая хоть и не кусалась, но громко лаяла. И вот заклубилась
пыль на дороге у леса. Все вышли из домов и смотрели из-под руки, вглядываясь
вдаль. Людмиле передалось волнение окружающих, и она с любопытством,
стала различать обоз из 6 – 7 кибиток и телег. Всё отчётливее были видны
расписные зелёные с яркими цветами, высокие боковины телег.
Рядом с кибитками бежали молодые жеребята и босоногие цыганята.
Проехав нижним порядком до края села, табор расположился у конюшни
на большой зелёной лужайке недалеко от пруда.
Люда, держа сына на руках, вместе с другими любопытными, пошла поближе,
посмотреть цыганский табор. Она не раз видела цыган на вокзале в Саратове.
Но то были грязные попрошайки, которые спали прямо на тряпье на зелёной
траве около рельс или на полу вокзала, откуда их гнала милиция.
Эти же вели себя достойно, давали рассмотреть себя, они, как бы, не замечали
любопытных сельчан. Цыгане дружно были заняты каждый своим делом.
Крытые кибитки поставили по кругу поляны, а над тремя тачками установили
высокий брезентовый шатёр. Изнутри купол шатра был как цветной ковёр.
Он был обшит головными платками. Или их частями, но конечно не новыми.
Там, где могла зиять дырка, была аккуратно пришитая заплата, подобран
цветок в тон. В молодые цыганята уже выпрягли лошадей и отогнали пастись,
поближе к пруду. В центре поляны, под руководством старого цыгана,
уже пылал костёр, и стояли, как стол, металлические «козлы». Над ними,
ловко орудуя клещами и молотом, трудились два самых крепких,
мускулистых цыгана. К ним подходили местные жители с просьбой
подковать лошадь, запаять прохудившейся чайник, другую посуду,
исправить тракторную деталь и др. Расплачивались за работу, кто чем мог;
и деньгами, и ведром картошки, и 3х -литровой банкой молока или
бутылочкой самогонки. Вечерело. Расстелив поблизости от костра огромную
клеёнчатую скатерть, цыганки накрывали обеденный «стол».
Первой к столу привели старую цыганку и помогли ей сесть на широкий
пенёк, отполированный от времени, привезённый с собой для неё.
Все цыгани расселись на траве вокруг еды, но ждали старого цыгана.
Вот он вышел из шатра, переодетый в красную рубаху, сел рядом с
пожилой цыганкой, наверное, матерью. После этого все стали кушать.
Сразу же заиграла гитара и молодые цыганочки, одна за другой,
как птички, повскакали и пошли по кругу танцевать.
Музыка и танец набирали скорость. Дети тоже пустились в пляс. На землю
опускалась ночь, но костёр ещё горел, и искры его рвались навстречу едва
появляющимся на небе звёздам, словно зажигая их. Свекровь давно унесла
спящего малыша домой, и Люда зачарованно смотрела, как спектакль,
на таборную жизнь цыган. Затем послышалось протяжное пение. Это пела
старая цыганка на своём языке, а остальные подпевали ей. Красивое,
душевное пение отзывалось в душах сельчан. У некоторых из них выступили
слёзы. Видимо цыганка пела о своей нелёгкой жизни так проникновенно,
что находила отклик у всех окружающих. Костёр гаснул. Все разбрелись по
домам. Люда долго не могла уснуть, была под впечатлением увиденного.
Наутро Ефросинья, уходя в поле на работу, предупредила Люду, чтобы замок
с двери не снимала и не выходила на улицу. Сегодня цыганки будут ходить
по домам, чтобы не только гадать, но и воровать. Люда уложила Владика в зыбку
спать, а сама села на кухне перебирать лесную ягоду для варенья. Только она
поставила таз с ягодой на огонь, как услышала лай «Найды», кудахтанье
переполошённых кур в маленьком дворике. Она пошла к двери, а ей уже
навстречу, со двора идёт цыганка с младенцем на руках и двумя цыганятами:
2х и 4х лет. Непрошенные «гости», не обращая внимания, на возражения Люды
пропустить их в избу, не умолкая, уже протиснулись на кухню. Слова лести:
«Какая ты молодая, красивая, дай руку, я тебе погадаю…» На отказ в
необходимости гадания, посыпались просьбы : «Дай картошки, луку, маслица…
Чтобы увести их из избы, где в передней спал сын, Люда позвала их в сени, где
насыпала прямо в подставленный подол цыганки и лук, и картошку, морковь.
(Раньше мешочки целлофановые были редкостью). Но у цыганки все продукты
быстро исчезали в складках юбки, а руки и младенца держали и успевали
хватать всё с необычайной быстротой. «Наложи деткам варенья.» Люда в
изумлении: «Да оно ещё кипит». Цыганка метнулась к двери в избу.
«Денег дай, красавица, сними серьгу, дай погадаю» Люда в отчаянии заслонила
собой вход в избу. К счастью, вернулась свекровь. Она быстро выпроводила
цыганку. Успокоив взволнованную Люду, Ефросинья вышла в сени и увидела,
что на верёвке, привязанной вдоль всей стены избы, там, где всегда при входе
вешали платки головные, полотенца банные, детскую одежду – всё было пусто,
как ветром сдуло после посещения цыганки. Исчез и бидончик с молоком, что
стоял в сенях на подоконнике. Ефросинья догонять и ругать цыганку не стала,
лишь сказала; «Бог с ней, пусть деток покормит». Обойдя село, цыганки
поживились, чем смогли, быстро собрались и тронулись дальше в путь
на село Пёстровку.
В деревне ещё долго вспоминали с улыбкой и шутками этот яркий эпизод
в их однообразной жизни. Вообще, за десятки лет пока Люда приезжала
в Мокрый Дол, она ни разу не слышала ссор, ругани среди сельчан.
Если хотели подчеркнуть чью-то оплошность, то делали это с шуткой,
выговаривали не обидно, не злобно, а тем более не дрались. Хотя и там
жили любители спиртного. Дед Иван был одним из них. Он клал печки
по деревням, а расплачивались хозяйки чаще не деньгами, а самогонкой.
Да и сама Ефросинья всегда готовила брагу, а как поспевала брага,
то гнала самогон. Он был валютой в селе. Стволы деревьев ли привезти
из леса тракториста попросить, пригласить ли единственного владельца
бензопилы, чтобы распилил деревья на дрова, чтобы колоть было удобнее
– всюду расплачивались бутылкой самогона. Вот однажды бежит Ефросинья:
-"Люда, разжигай скорее керогаз, ставь большой чугун, грей воду. Да неси ведро
холодненькой воды из колодца. Срочно две «поллитры» за три ствола надо отдать.»
Люда старалась поспеть, а свекровь уж другое задание даёт: «Муку разведи водой
и тестом тщательно края чугуна и вставленного в него блюда залепи, а сверху
миску большую с холодной водой. Воду холодную чаще подливай» Только Люда приноровилась к работе, а свекровь тем временем в бочке отмыла травой две
бутылки, как уже готов самогон. Налила Ефросинья мутную самогонку, ещё
тёплую в бутылки, заткнула плотно скрученной газетной затычкой и
поспешила за околицу к трактористам. Вскоре Люда увидела, как в проулок,
за их огород проволок трактор три ствола осин. На следующий день дед,
дождавшись ухода Ефросиньи на работу в колхоз, стал искать брагу или
самогонку. Все углы тщательно обшарил, но ничего не нашёл. Смущённый,
он спрашивает у городской снохи: « Люда, ты не видела, куда «Офрося» спиртное
спрятала? Ведь вы только две бутылки отдали за деревья, а там, наверное, ещё
оставалась самогонка? Или брага где у неё?» Люда не интересовалась остатками
самогонки, и, действительно, не знала, есть ли она и где. Раздосадованный Иван,
хоть и был он небольшого росточка, щуплого телосложения, но с кряхтеньем
полез под печку, где ухваты хранились, и в холодную печь заглянул, под кровати.
Огорчённый неудачей поиска, он с досадой ворча: «Эх, Офрося, Эх, Люда!»,
сел на лавку у палисадника и закурил. Миша вернулся с опушки леса,
где колол дрова, работая так же ловко левой рукой, как и правой.
Он узнал о поисках отца, вывел жену в малый дворик, где куры, утки, да
поросята купались в пыли, или щипали траву-мураву по краям у забора,
указал на большую флягу, стоящую в центре двора, на самом солнцепёке.
Фляга была накрыта драной, старой фуфайкой, загаженной куриным помётом.
В ней то и «бродила» брага. Петух любил взлетать на неё и с высоты гордо
оглядывать кур или громко кукарекать. Его за такое поведение назвали
в шутку «Наполеон». Так постепенно Люда познавала деревенский быт,
училась мордовскому языку, на котором разговаривали между собой в
основном пожилые люди, а молодёжь общалась, как и общая беседа велась
на русском языке. Однажды, как-то Люда шла в Саратове, и услышала
мордовскую речь, оглянулась. Незнакомые ей прохожие, женщина и парень
поравнялись с ней. Видимо, мать строго спрашивала: «Косо ярмак, ярмак косо?»
Люда поняла, что она спрашивает: «Где деньги, Деньги где?» Заметив, что
Люда понимает их разговор, женщина спросила её: «Тон Эрзя?», что означает:
«Ты мордовка?» Люда ответила: «Арась, мон рузава.», «Нет, я русская».
Удивлённые прохожие переглянулись и пошли своей дорогой.
Иногда, когда Люда в передней качала зыбку с сыночком, в задней комнате,
на кухне сидели за прялками три подруги: баба Фрося, кума Анна и Анна
Зотова и пели молитвы, кстати, тоже на русском языке. Под образами
лежало Евангелие на старославянском языке. Люда пыталась читать его,
но было очень сложно понять.
Позже она научится читать и понимать Слово Божье, выучит молитвы,
а пока она только видела, как Фрося не сядет обедать, не перекрестившись
и не шепча молитву. Когда вся семья садилась кушать, то Фрося в центре стола
ставила глубокую миску со щами. Все тянулись деревянными ложками, которые
были более глубокие, чем алюминиевые. Их несли от миски до рта осторожно
над куском хлеба, чтобы не пролить содержимое на стол. Да и не обжигались
горячими щами, только вынутыми из печи, когда ели деревянными ложками,
потому, что дерево не металл. Закончив хлебать щи, Фрося убирала пустую миску
и ставила в центр стола тарелку с расщеплённым на мелкие кусочки мясом.
Также не спеша, поочерёдно все брали мясо. Видя, что Люда не привыкла кушать
из общей миски с кашляющим постоянно от курения табака дедом, тянуться
через весь стол. Свекровь стала наливать для неё с Владиком в миску поменьше.
Люда была благодарна ей за понимание, и спокойно кормила сыночка и ела сама.
Мудрая свекровь видя, что сноха стесняется хозяйничать, а лишь занимается
сыночком, да помоет посуду, полы, стирает детское бельишко, придумала следующее.
Как - то собрались мужчины и «Авай» - так по-мордовски звучит слово мать,
сено косить в дальний «Попов» лес, а Люду спрашивает: «Ты сможешь что-нибудь
к обеду приготовить? Идём в чулан, я покажу тебе, где какие продукты лежат».
Зашли они в чулан, Ефросинья показывает: «Вот ведёрко со сметаной, вот бочка с
белой мукой, корзина с яйцами, масло топлённое, мешок сахара, а в погребе
картофель, капуста квашенная, в бочках огурцы солёные, в банках 3-х литровых
мясо соленое. Хозяйничай, молодая «стряпуха». Люда никогда не видела такого
обилия продуктов. Открыв банку с мясом, понюхав, она решила не трогать его
с непривычки, а сварила суп с лапшой и яичком взбитым, не забыла заправку
на топлённом сливочном масле с луком и морковкой туда добавить. На второе
нажарила картофель с луком на большой сковороде, а к чаю испекла пирог
«Шарлотку» с яблоками из 5 яиц, да с ванилином. Ещё свои работнички не
вернулись, а соседки унюхали аромат. Рая Зотова заглянула и шутит: «Что это
тут такое ароматное молодая «рузава» (русская) настряпала? Дай попробовать».
То забегут дочки старшего брата Миши, Мити: Маруся с Наташей: «Научи и нас
пирог такой печь». Пришли работнички, из леса, запах чувствуют в избе необычный.
Сели за стол, едят, похваливают. Иван говорит; «Ну, сын, не пропадёшь с такой женой»
Люда от радости, осмелев, по-хозяйски уж спрашивает: «А что на ужин приготовить?»
Но оказалось, мать, пока все спали, с утра сготовила в печи чугун щей, с мясом,
вымоченным от соли в воде, и кислой капустой, да такие вкусные щи у неё получились.
Ещё сварила в горшочке в печи кашу пшенную на сметане, с яичком, так что сверху аппетитная коричневая корочка. Не хуже пирога, вкусная каша. « А вдруг не смогла бы сношенька обед приготовить, что ж семье голодной оставаться?» Так и ужин был
уже готов, и молодая хозяйка стала чувствовать себя уверенно, благодаря мудрости Ефросиньи. В семье знали все православные праздники и, не смотря на загруженную житейскими делами жизнь, строго выполняли их. Люда, непривычная к этому,
могла затеять стирку детского белья, но свекровь мягко, но настойчиво напоминала:
«Люда, сегодня большой праздник, день Казанской иконы Божьей Матери, дочка,
отложи стирку до вечера, после обедни можно». И сама, одев чистый, нарядный
фартук, повязав праздничный платок, отправлялась посидеть с подругами,
такими же бабушками на лавочке у одной из них. Было непривычно видеть её без
работы. Эта невысокая, плотная женщина всегда была занята каким-нибудь делом.
Она хорошо шила, вязала, пряла. Она выпекала лучший хлеб в селе, поэтому ей
поручали соседи печь для свадеб, поминок. Даже бригадир просил её печь хлеб
для колхозной столовой, когда были проблемы с доставкой хлеба из пекарни
из другого села. Ефросинья очень любила петь. Голос у неё был сильный, низкий,
пела завораживающе. Её любимой была грустная украинская песня о Гале,
которую «заманили казаки, увезли с собою» Петь в селе любили и умели многие.
Был даже женский хор, который выступал на конкурсах в Камешкирском районе и,
как победители конкурса народной песни, однажды были в областном центре в
городе Пензе. Выступали они в сшитых своими руками мордовских национальных
костюмах, с узорной вышивкой на кокошниках и фартуках. В их репертуаре,
кроме русских народных песен, была и песня « Яблонька» на мордовском языке.
Талантливый, трудолюбивый, добродушный народ окружил Люду. Она с открытой
душой отвечала им тем же. Однажды ночью её позвали посмотреть местную
фельдшерицу, у которой было маточное кровотечение. Люда грамотно оценила
состояние больной, сделала ей необходимые кровоостанавливающие уколы и
посоветовала срочно везти в Камешкир к хирургам. А другой раз пришлось делать
уколы Бурёнке. Ветеринар не мог прийти после выпивки, а антибиотики назначил,
прерывать нельзя. Вот привязали корову верёвкой за рога к забору, Миша хвост
держал и оберегал жену от копыт, а Люда делала укол. Вот такая разнообразная
жизнь в деревне. Миша обычно, гостил у родителей не долго: оставит жену с
сыном на всё лето, поможет переложить заваленку у дома, крыльцо прогнившее
подправить, дров поколоть, и уезжал в Саратов. В институте, сдав очередные
экзамены, уезжал на практику с другими студентами в Александров Гай или
Перелюбский, Новоузенский районы. Он сравнивал свои родные благодатные
края и голые степи на границы с Казахстаном. Хлебушек там было выращивать
сложно, а жить без прохладных прудов, тени лесов ещё хуже. Зато он рассказывал
нам, какую красивую степь он видел весной - сплошь, до самого горизонта,
покрытую разноцветными тюльпанами. Он даже ухитрился однажды довезти для
любимой синие, алые, жёлтые, пёстрые тюльпаны, выкопанные вместе с дёрном.
Цветы были мельче размером, чем садовые, но прекрасные. Люда высадила их в
саду, ухаживала за ними, но на следующий год они не взошли. Видно условия им
вольной степи больше по нраву. Миша рассказывал,как воду берегли в цистернах
для верблюдов, для техники. Умыться самим другой раз не хватало воды, тем более
питьевой. Да там и принято было пить чай, разбавленный верблюжьим молоком.
Вот таким обросшим, как цыган, вернулся он однажды с практики из колхоза,
где в уборочную работал то на тракторе, то на комбайне. Он работал так, чтобы и
копеечку заработать и корм в деревню матери для кур, уток, скотины. Миша
привозил с попутными машинами в мешках зерна столько, что ещё хватало
поделиться с сёстрами. А какие трогательные, ласковые письма он писал жене
и сыну! Сколько нежных и заботливых слов, которые всю жизнь грели любящих
его и дорогих сердцу Люду и сына.Как не тяжела разлука с любимым, но каждое
его письмо бальзамом ложилось на истерзанное сердце Людмилы от тоски по
единственному, дорогому, милому мужу. Она много раз перечитывала их,
пересказывала сыну о том, как Миша любит их и скоро приедет. И вот появлялся
Он - большой, крепкий, сильный, добрый, ласковый, любящий. Сердце Люды
готово было выскочить из груди. Оно было наполнено такой светлой радостью,
нежностью и любовью, что ей хотелось, чтобы все окружающие её люди были
такие же счастливые, и любовь воссияла на Земле...
Люда успешно занималась неврологией, много читала, готовила по монографиям
доклады. Теперь она уже не боялась поступивших больных, грамотно ставила
диагнозы и обстоятельно обосновывала их. Её уважали коллеги. А ей было очень
интересно узнать, на каком уровне, в каком полушарии головного или спинного
мозга произошло нарушение. Ведь это помогало грамотно и успешно лечить
больных. Ей высылали ежемесячно из Екатериновской ЦРБ зарплату 145р.
Это были не малые деньги, если сравнивать её с другими доходами в семье;
пенсия у Клавы была 35рублей. Миша заканчивал 4 курс, став отличником,
и получал повышенную стипендию 28 руб. В деревне платили ещё меньше.
Всю жизнь проработала в колхозе Ефросинья, а получала, как и все колхозники,
пенсию 20 рублей. В селе помогало выжить подсобное хозяйство, а в городе –
экономия. Учебный год пролетел в учёбе и семейных делах. Весной сдали экзамены:
Миша за 4 курс, у него оставался ещё один год учёбы. А Людмила, сдав экзамен,
к диплому прибавила свидетельство о специализации невролога. Она съездила в Екатериновку, оформила отпуск, подала заявление на получение квартиры там и
вернулась, чтобы всей семьёй отправиться в Мокрый Дол. И так каждый отпуск они приезжали в деревню на свежий воздух, парное молочко, лесные ягоды и грибы.
Когда пришло время возвращаться, Ефросинья просила оставить внука с ней
в деревне, что и делалось, когда он стал постарше, школьником. Люда отправлялась
в неизвестную, новую среду одна, работать в Екатериновку. Владик оставался в
Саратове с бабушками Клавдией и Фёклой, и папой. Михаилу надо было отучиться
ещё один 5 курс, чтобы получить диплом инженера. (продолжение следует)