Мухи
Распадается душа
На болотах Ленинграда
Мухи красные кружат
За продуктами распада
Наблюдает не спеша
Отравляя все что рядом
Потерявшая царя
Помирает почем зря
Смотрит лично и внимательно
Как летит к чертовой матери
Как трещит миропорядок
Мухи белые летят
В Петроград из Ленинграда
Расстрелять меня хотят
Может так оно и надо
Объявляется декретом
Полыхающее лето
Лето красное прекрасное
Муха мертвая согласная
Полетать еще по свету
Помереть за то и это
Свободное место
Он умер Бог ему судья
И личный демон прокурор
Хотя не так с каких-то пор
Однако продолжает спор
Осиротевшая скамья
Вот пересядем ты да я
Вот и обсудим приговор
Вопросы вторые и важные
Присаживайтесь присяжные
Как интересно изнутри
То и другое говорит
Черная Аврора
Стоит безверия печать
На шрамах разума слепого,
Бездомность не находит дома,
И душам нечего терять.
Кресты вам в пику на церквах.
Под королевское безвластье
Сменяет карточные масти
Всегда козырный смертный страх.
И нет звезды на небесах.
Аврора машет бескозыркой,
А призрак тикает в часах.
Европа в черных поясах,
Как пораженная сибиркой,
Постит веселые картинки,
Пытаясь карту пересдать,
Но выдыхает только «ах».
Кончайте музыку плясать.
Когда идет большая стирка –
И прачке нечего терять.
Дания
дьяволы рождаются в раю
Не Дания
тираны сначала запрещают компартию
Гражданин 17
Птенцы отставного советского рода,
Хранившие имя ее,
Устала свобода томиться у входа,
Вошла под ребро, как копье.
С пробитыми крыльями вольные птицы –
Карманы свободы такой.
И дерево тополь стоит на границе
Одной деревянной ногой.
И ты, гражданин, пролетающий мимо,
И вы, человек-пароход,
И память, застрявшая в парках Максима…
Ну, здравствуй, семнадцатый год.
Ты будешь бастардом, ты станешь потише,
В пальтишке с чужого плеча.
Пусть лучше. Но песни такой не напишешь
И – нет, не родишь трубача.
Ночь в эдемском саду
В грязи по колено и рылом в пуху,
Припремся вываливать всю требуху
На белый рушник да под ясные очи:
Даруй нам спасенье от нашего, Отче.
Открой всезаветное слово свое –
То самое первое, а не второе, –
Привыкшие слышать твое «е-мое!»,
Мы рты распахнем и навеки закроем.
Скажи же на ухо – да будем молчать,
Как в жизни еще не молчали ни разу!
Ведь с губ запечатанных сломишь печать –
Ей-богу, оно станет каждому разным…
Но тихая ночь в елисейском саду,
Безмолвными яблони счастья растут.
Лишь утро бесплотного шелеста ловит
За облачком пара постскриптум: «…с любовью».
Паровозик
Бессонница, закутанная в плед,
Пыхтит дымком, как чахлый паровозик,
Как запасной, который не вывозит,
Которого и на путях-то нет.
Но он стоять боится в тишине.
Беги, беги, мой поезд «Как-нибудь»,
Там есть гора, волшебная слепая, –
Как на ладони видишь, просыпаясь,
Не дотянувшись пальцами чуть-чуть.
Но как-нибудь, однажды как-нибудь…
Когда зажгутся факелы сирени
И нежность бледно-розовых пионов
Осыплется на руки и ступени
В бреду счастливых, трепетных и сонных,
Влюбленных в жизнь и смертью обрученных.
Попутная
К жаркому лбу голубая звезда
Приложит холодный лед.
Не будет воды. Замерзает вода.
Впрочем, и это пройдет.
Глупое сердце сорвется с пете'ль,
Сколько сердец таких,
Севших в пустыне на вечную мель.
Какое мне дело до них?
Солнце Молохом встает опять
Сеять и жать детей.
Время любить и время терять,
Холод пустых горстей.
Высыплет зерна из рук Соломон
В лоно пустынь нагих.
Сколько за ними лежит времен…
Какое мне дело до них?
Нянчишь крупинку. Одну к одной.
Сеешь в песках расти…
Гиблое дело. Но Боже мой,
Дождиком освяти.
Судьба
………
Они сбегают – поезда,
Уходят по железным венам.
Стучит железная руда:
«Ах, непременно, непременно…»
Что непременно? Ни черта.
И сталь когда-нибудь сотрется,
Из рельса вытечет вода,
И бросит рыбой плавать солнце.
Но их уверенность в себе,
В размашистом биенье сердца…
Я даже думаю, судьбе
От выдоха не отвертеться.
Вздохнет и вздыбит хоть одну
Перетрудившуюся жилу…
Да нет, она не сторожила,
Так просто шла по полотну.
………
Такой был день – он слов не находил,
И плакал еле слышными слезами,
И моросил, беззвучно моросил
Об ангелах, ломающих крыло,
О самолетах ангелов над нами,
Про то, как зыбко все под небесами…
Конкретно – ни о чем, не рассвело.
………
В девчонке, в кукле, в самолете,
Не знаешь где или когда,
Как на дороге сирота,
Вдруг голосует: «Подвезете?» –
И подвезете, господа.
И ни копейки не возьмете.
………
Да это осень умирает
И корчится под каблуком
И паутинка золотая
Блестит на солнце золотом
………
На паутине дня постой,
На камне-голыше.
Смотри, как тает золотой
У неба на душе.
Не оставляя на потом,
Когда растает свет,
Снег вышьет крестик серебром.
Но снега-то и нет.
Ах, если б было, для чего
Иголками колоть
Не пальцы, не батист, не плоть…
Но снег занес его.
………
Там два окна на верхнем этаже,
Обклеенные праздничною ватой,
Глядят на зимний двор подслеповато
И света не пытаются зажечь.
Там два окна на верхнем этаже,
И ни одно ни в чем не виновато.
Как будто снег.
И можно пренебречь
Последней наступающею датой.
………
Сестра моя судьба моя
Чужая жизнь моя
С ней призрак прошлого живет
Похожий на меня
Мне улыбаясь в полный рот
Вдруг забежит вперед
Встает как лист перед травой
И смотрит мимо как слепой
И за руку берет
………
Куда-то шел и позабыл куда,
Морская птица с берега кричала.
Там остывала к осени вода.
И жизнь, не оставлявшая следа,
Такой бездомной птицей показалась
На стыке моря, неба и песка –
Когда кричит не чайка, а тоска
И разбивает волны о причалы.
………
Захочешь что-то о хорошем,
Трешь запотевшее стекло.
«Вот это белое в горошек
Тебе бы больше подошло».
Вдох
К зиме и вдох, и воздух даровой
У гешефтмахера отнимут.
Последний месяц жизни под рукой,
Почти такой же сморщенный, как слива.
Она цвела в земле обетованной
И лепестки роняла на ладони.
Еще вчера Мария или Анна
Прошла в саду – окликни и догонишь…
О мелочи торгуется душа
В базарный день у врат Урасалима.
И катится телега не спеша,
Но проезжает, слава богу, мимо.
Возможно день до ночи продышать
И сосчитать гешефт, придя домой, –
«На, отбери», надышанный тобой.
Очарованный
Застынет вдруг и на небе запнется
И опрокинет полная луна
Перебродивший сок ночного солнца.
И ты бы, очарованный, до дна
Пил из ковшом подставленных ладоней –
Когда рука чешуйки не обронит,
Не пронесет ни капли мимо рта…
Как говорила шепотом звезда,
Плескаясь в них без взглядов посторонних.
Так бы и ты глядел в нее часами,
И тайный знак чертил метеорит…
И рыба спит с открытыми глазами,
Но это ни о чем не говорит.
Невозможно
Мы шкуры звериные сняли в прихожей,
Оставили горы даров за порогом
И в дверь не стучали – стучать невозможно.
У синего входа, у самого края,
Навеки застыли, не переступая,
И взмахи считали невидимых крыльев,
И плакали счастьем, и выли бессильем,
И были зачем-то. При всем. Невзирая.
Сорочка
Осень берет город
Армией желтолистых
Крестит отрубленной кистью
Вспыхнувшие соборы
Скоро совсем уже скоро
Дунет воздушное kiss you
Ветер несут птицы
Бросят его в море
Пообещай сниться
В радости или в горе
Волнам качать на гребне
Лодочку наших ладоней
Песню тоски древней
Сердце мое тонет
Приснись на плечах птицы
Держи меня за запястье
Ангелов шьют на счастье
Сорочкою на ресницы
Допишется
Спешат по склону тучные стада,
Овечек осень подгоняет криком.
Тележка легкая несется в поле диком,
На сходе исчезая без следа…
Да, в общем, все допишется без нас.
Пора и нам за кучевым руном
По клеверу брести за облаками,
Считать барашков с мягкими боками
На пастбище молочно-голубом.
Пора и нам недописать рассказ,
Сухие листья сбросив на аллее,
И, запахнув тужурку поплотнее,
Поверить, что пастух кого-то спас.
Что добрый южный месяц обогреет.
Что хеппи-энд допишется за нас.
Мелодии забытых городов
Мелодии забытых городов.
Сон лебедя на уличных ступенях.
У них теперь привычка привидений
По приглашенью музыки без слов
И оживать, и звать неумолимо,
И проплывать по праву тени мимо.
…Я помню в солнце двор, еще не голый,
Паденье листьев у балетной школы,
Упрямых повторенье «раз-два-три»,
Всё повторенье… вот оно, смотри,
Как преклоняют призраки колени –
Воздушные танцоры за стеклом –
Перед давно остывшим алтарем.
Не перед ним – пред сохраненным в нем.
И как бы действо дальше ни пошло –
Как будто не удравши из балета,
Там на пуантах крутишь пируэты.
И хочется, чтоб треснуло стекло.
По случаю
Руки заломишь, забьешься в падучей,
Вкатишь предъяву веку –
Будет он волчий, будет он сучий
Всякому человеку.
Крепкой породы, тертого рода,
Бирка, порядковый номер:
«Сгрызен рожденный такого-то года,
По случаю этому помер».
Крик в пустыне
По жарким волнам кварцевого «вечно»
Рожденный плыть – двугорбым и плыви.
Во всех морях объявлен сумасшедшим,
Все маяки как Спасы на Крови.
Там дальше рифма требует любви.
Врут маяки, без компаса плыви.
Закрыты порты, Мунк для них заразен,
В его бреду мерещится оазис.
В конце концов, не ради ли «однажды»
Хранят молчанье каменные стражи,
Чтоб здесь обет безмолвия нарушить
И завопить: «Спасите наши души!» –
Когда за слово называют цену…
Твой сфинкс поет песочною сиреной:
«Все неизменно, кэп, все неизменно».
О кораблях и пустынях
Попасть в хорей Кассиопеи
И небо протыкать горбами
Должно быть пьяными богами
Чтоб тратить гелий не жалея
И караванщику созвездий
За ночью ночь влезать на гору
Когда они ответят хором
Когда взорвется и исчезнет
Не звезды не миротворенье
Всего лишь вспышка изумленья
Но кто-то выдумал ведь порох
И выстрелил без сожаленья
………
И вот уже лодка
По стыку пошла
Пустыни и неба
Руки и весла
Числа от такого-то
Года сего
Корабль пустыни
И море его