Ливень.
Размытые контуры.
Пятна цвета.
Племя существ, рожденных близорукими,
синхронно задирает головы к небу,
успевая увидеть
раздвоенный язык огненной гадины,
ужалившей планету из облаков.
Ливень. Поэзия падающей воды.
Что есть стихи?
Очки для слабовидящих душ?
Брак по расчёту между формой и содержанием?
Порой к расчёту примешана любовь
совсем чуть-чуть,
как туман к осеннему утру,
как оранжевое тепло к пляске огня... Господи, как льет.
Деревья стоят на задних лапах, словно зеленые щенки,
а туча широкой ладонью
треплет их мокрые головы. Станем под навес, вот так....
А верлибр?
Закоренелый холостяк.
Он еще не совсем стар.
Его взгляд еще провожает
прекрасные ножки
и порой к нему приходят во сне
уже беструсые демоны и
поспешно сбрасывают лифчики,
чтобы предстать
в своей неземной красе, чистоте,
невинном бесстыдстве.
И тогда
в нем пробивается рифма.
Или хотя бы ассонансы.
Или хотя бы ритм.
Ливень, ливень.
Живчики быстрых капель
несутся,
оплодотворяя давно издохшую грязь...
Старческая импотенция гекзаметров...
Рубленая
строка -
всхлипы гениального
э
пи
лепти
ка...
Белый ямб – мечты первой любви, которым не суждено сбыться...
Скаредное мужеложство стихотворных пародий...
Могучее рукоблудье патриотических поэм...
А, впрочем, о чем это я?
О чем?
Зачем изобретать непонятное?
Примерять очки слов на близорукие лица?
Будем проще.
Ведь счастье среднемыслящего читателя в том,
что сила его понимания
на порядок меньше,
чем мощь самомнения.
Вот и хорошо.
Лучше помолчим.
Порой молчанье – самая смелая из стихотворных форм.
Не зря ведь
столько поэтов умолкало в расцвете сил.
Может быть, ливень
это всего лишь холодная вода,
текущая за шиворот,
и никакой поэзии в нем нет.
Волосы липнут ко лбу.
Брр, какая гадость.
Поспешим же домой,
Чтобы переодеться в сухое,
выпить чашечку тухлого кофе
и, под амфибрахии грома за окном,
усевшись перед мутной линзой телевизора –
минус сто тысяч диоптрий --
снова, ненавидя и ругая, любить власть,
будто еще не налюбились всласть.
А за окном – свободнейшая из стихий -- ливень,
ливень,
все-таки ливень.