Он ни разу не назвал меня по имени, или по имени-отчеству, или по фамилии, хотя я почти семь лет проработал в журнале «Юность», который возглавлял он в ту пору, и встречался с ним почти ежедневно.
И относился ко мне он совсем неплохо: я почти ежемесячно получал от него благодарности то за публикацию неизданных ещё стихов С.Есенина или Д.Кедрина, то за новые стихи Н.Заболоцкого или Л.Мартынова, то за удачные подборки молодых поэтов.
Однажды я попал, мягко говоря, в очень неловкое положение, и мне грозили всякого рода неприятности по линии Союза писателей. Катаев знал об этом, позвал меня, побеседовал со мной очень тактично, поскольку вопрос был деликатный, выразил своё отношение к нему и ко мне:
– Дело сугубо личное, и я – имейте ввиду – не намерен принимать по отношению к вам никаких мер даже в том случае, если Союз писателей решит вас наказать…
Конечно, это было значительной человеческой поддержкой в такое нелёгкое для меня время.
И всё-таки…
– Послушайте, – обращался он ко мне обычно, – в этом номере опубликована прелестная подборка стихов Л.Мартынова. Постарайтесь взять у него ещё что-нибудь для следующего года…
Слово «прелестный» было одним из его любимых.
– Послушайте, – говорил он мне, – позвоните Евтушенко. Пусть он зайдёт в редакцию. Я привёз для него из Америки целый набор прелестных галстуков. Ведь он коллекционирует их…
Евтушенко он любил и относился к нему самым трогательным образом. Особенно нравилось ему умение последнего блеснуть точной деталью. Катаев говорил: «Это вкусно!..»
– Послушайте, – укорял он меня за чьи-то стихи, – это уже ни к чёрту не годится… Их писал слепой человек… А вот у Евтушенко попросите новые стихи – всё-таки он очень талантлив!.. Цепкий – всё видит!..
Нередко он бывал предельно циничен.
– Послушайте, – сказал он мне как-то в коридоре. – Вот вам стихи Александра Жарова, пошлите их в набор. Сразу! Там стихотворений пять – отправьте все!..
Я прочитал стихи и пришёл к нему:
– Валентин Петрович, а стихи-то у Жарова очень слабые…
– Послушайте, – согласился он, – конечно, слабые. Что же вы от него хотите – хороших он не писал никогда, откуда же они у него вдруг возьмутся?
– А зачем же нам тогда их печатать?
– Послушайте, он встретил меня на лестнице – мы живём в одном подъезде, – сунул мне свои стихи… Куда же их теперь девать?
– Вернуть ему, Валентин Петрович.
– Послушайте, но ведь он после этого будет нас поливать грязью на каждом углу…
– Ну и пусть поливает!..
Он недовольно и брезгливо поморщился, а потом согласился:
– Ну ладно, я верну ему рукопись… Но, послушайте, вы ещё совсем молодой человек и ничего не понимаете в литературных делах… Литература – это цепь компромиссов!..
Пожалуй, не менее характерен и такой пример.
Когда в середине пятидесятых годов постоянный интерес к творчеству Сергея Есенина неимоверно возрос, несмотря на длительное отсутствие новых изданий, и стихи его наконец-то стали издавать часто и большими тиражами, Валентин Петрович позвал меня в свой кабинет:
– Послушайте, – сказал он мне доверительно, – вы же прекрасно знаете творчество Есенина, любите его…
Я ответил положительно, потому что действительно знал с детства, помнил наизусть едва ли не половину его стихов.
– Так что же вы сидите, сложа руки?.. Вам нужно срочно садиться за стол и писать повесть о его детстве и юности. Я даже готов дать вам внеочередной отпуск для этого. И мы сразу её опубликуем!
– Но я очень мало знаю о его детстве и юности…
– Послушайте, и почти никто ничего не знает об этом периоде его жизни… А я вам, имейте ввиду, постараюсь кое-что подсказать. Ведь я был знаком с ним…
– Ну как же я могу писать, когда ничего не знаю?
Он удивился:
– Послушайте, вы – наивный молодой человек, ничего не понимаете в конъюнктуре… Если вы сейчас прозеваете, вас кто-то обскочет, и вы останетесь ни с чем. А если вы быстро напишете о детстве и юности Есенина, пусть даже весьма посредственно, мы немедленно опубликуем всё это в нашем журнале. Потом ваша вещь мгновенно выйдет отдельной книгой, и при этом – массовым тиражом. Её непременно переведут на многие языки и в нашей стране, и за рубежом. Вы станете сразу известным и богатым…
А вы не видите своего счастья, которое само просится к вам в руки… Этим необходимо воспользоваться немедленно. Это нужно и вам и журналу. Другого такого случая может и не быть!..
А иначе вы при всей вашей любви к поэту отдадите его в чужие руки, в руки ремесленников, которые всё окончательно испортят, да ещё и наживутся на этом…
После неоднократных его напоминаний и нескольких дней раздумий я всё-таки заявил, что писать так не смогу.
Тогда Валентин Петрович настоял на том, чтобы я поехал в Константиново (он даже отправил меня в командировку), посмотрел места, где проходило детство Есенина, познакомился с людьми, которые знали поэта и ещё проживали здесь или поблизости, и, может быть, вдохновился на работу.
Я действительно побывал в тех местах и даже встретился с другом его детских лет Сардановским, который показал мне небольшую тетрадку своих воспоминаний…
Но всё-таки я вынес оттуда очень мало полезного и твёрдо решил отказаться от написания повести. О чём и заявил Валентину Петровичу.
Он на меня за это обиделся и даже рассердился:
– Я думал, что вы – человек дела, что с вами можно серьёзно говорить… А вы на это совершенно не способны…
И он безнадёжно махнул на меня рукой…
Как-то я был свидетелем его разговора с одним литератором – точно даже не могу вспомнить сейчас, с кем именно.
Собеседник укорял Валентина Петровича за то, что журнал «Юность» даёт немало легковесных вещей, особенно детективов, в угоду нетребовательному, неподготовленному читателю и тем самым потрафляет низким вкусам.
Ответ Валентина Петровича помню хорошо:
– Да, мы печатаем нередко бульварную, дешёвую литературу. Но ведь её читают… Человек, обладающий хорошим вкусом, не станет на неё тратить время. Он прочитает в журнале что-то другое. А даже если и прочитает, она ему не испортит вкуса… Человек неразборчивый, с плохим вкусом, проглотит её. Но он прочитает и то хорошее, что есть на соседних полосах…
Этого правила он придерживался всё время, пока возглавлял журнал. И, как мы знаем, тираж «Юности» увеличивался почти в геометрической прогрессии…
Валентин Петрович был человеком настроения. Многое – в том числе и судьбы рукописей, поступавших в редакцию, – зависело именно от его настроения. Я неоднократно убеждался в этом. Особенно это сказывалось на отношении к стихам. Я даже однажды произвёл своеобразный опыт…
Как-то я попросил стихи для журнала у ставшего тогда уже достаточно известным поэтом и прозаиком Владимира Солоухина. И он дал мне очень хорошую подборку…
Сотрудники журнала знали, как много зависит судьба рукописи от настроения Валентина Петровича, и нередко, прежде чем зайти к нему с чьим-то произведением, разведывали, какое оно у него на сегодняшний день. И соответственно этому несли ему рукописи. Если хотели отказать автору, несли Катаеву, когда он был не в духе. Если же хотели «продвинуть», ждали хорошего настроения…
И вот я без всякой разведки пришёл к нему со стихами Солоухина. Они были настолько хороши, что я нисколько не сомневался в его положительной оценке. И только тогда, когда Катаев стал их читать, морщась и недовольно перелистывая, понял, что попал впросак, совершил ошибку, показав их сегодня.
Он явно был не в духе, и, видимо, то, что к стихам было трудно придраться, ещё больше раздражало его. Наконец он вспыхнул:
– Послушайте, – заговорил он резко и крайне недовольно, заметив в стихах одну небрежную рифму, – послушайте, я всегда верил вашему вкусу, считал его совсем неплохим. Но то, что вы сейчас мне подсовываете, просто безобразие… Посмотрите, он даже рифмовать толком не хочет… Печатать это – позор!.. Верните, немедленно верните эту рукопись автору!..
Я ушёл посрамлённый. А рукопись Солоухина положил в стол.
Там пролежала она около месяца. И вот снова, на этот раз узнав, что у Валентина Петровича хорошее настроение, принёс ему её.
В этот заход Валентин Петрович, читая эти же стихи, доброжелательно улыбался, приговаривая:
– Послушайте, да это же просто прелестно!.. Посылайте в набор всю подборку… А когда выйдет номер с этими стихами, вам нужно будет объявить за них благодарность!.. Послушайте, это действительно прелестные стихи!..
Кончилась вся эта история нелепо и грустно.
Вся подборка ушла в типографию. Пришла вёрстка. И я с радостью сообщил об этом Солоухину. Он пришёл в редакцию, вычитал свои стихи. И казалось бы, всё должно было кончиться хорошо. Но не тут-то было…
Уже в вёрстке Валентин Петрович снял все стихи с подборки – они попались ему под руку, когда он был не в духе. Мне пришлось объясняться с Солоухиным. Но, к сожалению, он увидел в этой истории какую-то игру и даже мою вину…
Подобные резкие и неожиданные повороты у Валентина Петровича случались нередко, и предсказать их было невозможно…
Как-то позвонили ему из Ленинграда и пригласили выступить по местному телевидению – представить авторов журнала, поговорить о планах на будущее. И он любезно согласился. Была полная договорённость о том, что большая бригада авторов и сотрудников «Юности» во главе с ним приедет в Ленинград.
Но перед самым отъездом ещё раз позвонил Валентину Петровичу кто-то из сотрудников телевидения, извинился и сообщил, что командировочные всем выплатят в самом Ленинграде, а пока надо приобрести проездные билеты на свои деньги. И тогда Валентин Петрович страшно разгневался:
– Я отказываюсь ехать!.. Я не такой богатый человек, чтобы тратиться на проезд!.. И мои сотрудники—тоже… Это, в конце концов, безобразие, неуважительное отношение и к ним и ко мне!
И сколько ни объяснял ему работник телевидения, что проезд будет оплачен полностью, Катаев наотрез отказался от этой поездки…
А бывало и совсем по-другому…
Журнал «Юность» выходил тогда в свет с большим запозданием: не первого числа, а в середине или даже в конце месяца. Валентин Петрович решил навести порядок и добиться, чтобы каждый номер поступал подписчикам первого числа. А редакции он пообещал:
– Если мы выпустим к сроку номер, я устраиваю за свой счёт в «Праге» банкет для всех работников редакции и типографии, от которых зависит его своевременный выход в свет.
И действительно, когда нам удалось выпустить номер журнала в срок, он устроил роскошный банкет в «Праге» более чем на пятьдесят человек.
И денег у него на это хватило…
Редколлегия «Юности» собиралась в ту пору довольно дружно. За чаем. Чтобы чаю всем и на всё время её работы хватало, Валентин Петрович сам купил огромный самовар, и не электрический, а настоящий – на углях, который разводили во дворе Союза писателей.
В редколлегии тогда были И.Андроников, Г.Медынский, Н.Носов, М.Прилежаева, В.Розов. продолжительность её работы зависела в основном от того – присутствовал или нет на её заседании Ираклий Луарсабович. Если его не было, все вопросы решались в течение полутора-двух часов. Если же он присутствовал, она затягивалась на три-четыре часа.
Ираклий Луарсабович успевал в это время рассказать десятки былей и небылиц, анекдотов, успевал спародировать выступления многих поэтов и прозаиков, передать их жесты, мимику, интонации. Благодаря ему на заседаниях было весело и шумно. Пожалуй, один Николай Николаевич Носов улыбался очень редко. А если и улыбался, то лишь иронически и чаще в адрес Андроникова…
Странное дело, но как раз в это время большой популярностью пользовались его «Приключения Незнайки», его весёлые рассказы. А у него самого было недоброе, неоткрытое, как у его героя, лицо. Было в нём что-то жёлчное. Особенно пристрастно и недоброжелательно относился он к стихам о любви:
– Зачем это нужно забивать голову нашему юношеству всякими любовными историями с поцелуями! – тянул он занудно, чуть в нос. – Это всё необязательно.
У нас даже подшучивали, что Николай Николаевич разрешает любовь только до первого поцелуя…
Не хватало чувства юмора очень честному, но слишком прямолинейному Г.Медынскому. Сказывалась, вероятно, его прежняя педагогическая работа.
Мария Павловна Прилежаева, в прошлом тоже педагог, была тоньше, ироничнее.
Всё это надо было уравновесить, привести к общему знамеметелю, найти золотую середину при самых разных мнениях о каком-либо произведении.
Валентин Петрович умел с этим справиться – где с помощью удачной шутки, где очень серьёзно, тактично.
Иногда он всю ответственность за публикацию какого-то произведения брал на себя полностью, даже вопреки мнению подавляющего большинства членов редколлегии. Особенно часто это бывало, когда решалась судьба произведений молодых прозаиков и поэтов.
Так, он неоднократно одбрял большие подборки начинающих тогда поэтов Олега Дмитриева, Риммы Казаковой, Николая Карпова, Владимира Кострова, Владимира Павлинова, Бориса Пуцыло, Дмитрия Сухарева, Евгения Храмова.
Очень тепло встретил он стихи Новеллы Матвеевой. А стихи необыкновенно ярко начинавшей Светланы Евсеевой принял с восторгом. «Юность» опубликовала тогда их в таком количестве, что хватило бы на целую книжечку.
Особенно привлекли Валентина Петровича стихи, в которых проявилось точное видение предмета, деталь.
– Смотрите, это же прелестно! – говорил он, цитируя особенно понравившиеся ему строки:
Я доила коров. Выгребала навоз.
И на рынке, где грубые вкусы,
Гребешки покупала для жирных волос
И стеклянные красные бусы.
Сложнее всего в журнале было с публикацией стихов, присланных из провинции. Их авторы не были достаточно известны, и «протащить» их стихи в номер было сложнее. Впрочем, Катаев не придавал особого значения известности и местожительству автора.
В то время были опубликованы подборки стихов воронежца В.Гордеева, куйбышевца Б.Сиротина, томича Б.Климычева – поэтов сейчас уже достаточно известных…
И всё-таки в журнале постоянно сокращалось место, отведённое поэзии. Сначала она занимала с десяток полос, потом постепенно эти сокрощения по полосе, по две в год довели её до минимума. И делалось это за счёт молодых.
Я-то знал, что сам Катаев всю жизнь писал стихи, правда, он ни разу не попытался опубликовать их в своём журнале, как это делали некоторые редакторы. Но место, отведённое поэзии, всё-таки убавлялось.
Я пытался отстоять свою постоянную площадь, и когда это не удалось, взбунтовался – написал обстоятельное письмо редколлегии с протестом против такого отношения к поэзии вообще и к стихам молодых в частности. Оно было достаточно резким и категоричным, и, честно говоря, я не ожидал положительного результата, собирался даже в случае неудачи уйти из редакции.
Обсуждение письма длилось недолго, но проходило бурно. Меня активно поддержали И.Андроников и М.Прилежаева. Г.Медынский сохранил нейтралитет. Отрицательно отнесся к письму только Н.Носов. он в категорической форме заявил, что «Юность» – журнал, который издаётся Союзом писателей, и делать его должны писатели-профессионалы.
Валентин Петрович отнёсся сочувственно к моему воплю о помощи, и мне на долгое время было отведено на каждый номер от восьми до десяти полос!..
А Ираклий Луарсабович, видимо, посчитав, что этим письмом я совершил подвиг, во всяком случае поступил честно, на каждой из последующих редколлегий восклицал, выступая:
– Старшинов не даст мне солгать!..
Что, конечно, настраивало всех на весёлый лад.
Журнал, работу в нём Валентин Петрович любил по-настоящему. Он сам читал многие рукописи, делал замечания, давал советы. В редакции бывал почти ежедневно.
Нередко появлялся в ней даже раньше всех сотрудников. Заглянув во все пустующие комнаты, направлялся в свой кабинет. И, проходя мимо милой секретарши Диночки Трусновой, спрашивал у неё:
– Ну что, Диночка, в лавочке-то нашей (так он называл редакцию) ещё никого нет? Никто не торопится работать?
– Никого нет, Валентин Петрович, – печально отвечала она.
Он тоскливо оглядывался, потом неожиданно улыбался и говорил весело:
– Ну ничего, появятся… Их нет, а журнальчик-то всё равно выходит!.. Вот так!..
Из живущих тогда поэтов Валентин Петрович уважал Николая Заболоцкого и Леонида Мартынова. Думаю, что и Бориса Пастернака.
Впрочем, о поэзии и поэтах мы говорили редко и бегло. Мне запомнился только один разговор, в котором речь шла о соответствии личности поэта его стихам.
Я считал, что в главных чертах это непременно должно быть. Валентин Петрович настаивал на том, что это вовсе необязательно.
– Вот, например, Степан Щипачёв, – пытался он убедить меня. – Его стихи – это стихи однолюба, призыв к верности, заверения в верности. А в жизни-то он цеплялся за каждую юбку!..
– Но ведь он поэт очень незначительный, как показывает время. Очень простенький…
– Может быть, может быть… Ну, а Багрицкий!..
– А что Багрицкий?
– Ну вы хоть знаете его морские стихи?
– А как же:
Сквозь волны – навылет!
Сквозь дождь – наугад!
В свистящем гонимые мыле
Мы рыщем на ощупь…
– Ну и «Контрабандисты»:
А ветер как гикнет,
Как мимо просвищет,
Как двинет барашком
Под звонкое днище…
– Знаю… Романтика моря… – соглашался я.
– Так вот, Эдик страшно боялся моря. Сядет с кем-нибудь в лодку, отплывёт от берега на три десятка метров и уже командует: «Давай, давай обратно, ветер поднимается, унесёт в открытое море – и каюк!..»
Вот вам и романтика моря… А ведь стихи настоящие!..
В этот день Валентин Петрович пришёл в редакцию крайне возбуждённый: ему предложили новый пост – главного редактора «Литературной газеты». И он дал своё согласие.
Валентин Петрович загорелся мыслью обновить газету, сделать её «читабельной», а инициативы у него всегда было предостаточно.
Он даже поделился своими соображениями, как постарается перестроить в ней работу, наметил, кого из сотрудников «Юности» возьмёт с собой, какие новые разделы заведёт на страницах газеты.
Газетная работа, конечно, суетливее журнальной. Но он готов к этому. И, продолжая строить планы, уехал за рубеж…
Вернулся оттуда, полный желания приступить к работе на новом месте, прикидывая и новое оформление газеты, и новую вёрстку.
И вдруг…
За время его поездки решение о назначении его главным редактором «Литературной газеты» было отменено. А объяснили ему это примерно так: журнал «Юность», который он сделал популярным, играет сейчас не менее, а может быть, и более важную роль, чем газета. Поэтому, мол, и решено было оставить его в «Юности».
Он, конечно, понял, что это лишь отговорка. Дело было в другом. «Литературная газета» во многом определяла литературную политику. Катаев был часто неуправляем, значит, и неудобен…
Обидевшись, он заявил, что уходит и из «Юности». Но его сразу не отпустили.
Кончилось это тем, что он в знак протеста перестал ходить в редакцию, не получал зарплату. Так продолжалось около года. Катаев полностью отстранился от работы в журнале.
Стало очевидным, что туда он больше не вернётся, и его просьба об освобождении от должности главного редактора «Юности» в конце концов была удовлетворена…
В «Юность» был назначен новый редактор – Борис Полевой.