Не бронируя место в артелях, раздающих награды,
он на миг заскочил в этот мир – задержался на век.
Видно, Бог, ему дал сто сердец – раздарил все не глядя,
понимая, что – поздно, и уже невозможен побег.
Он менял города, и в пределах поставленной роли,
ускользал от обманчивых глаз и не искренних рук.
Перелистывал жизнь, ту, что весила три пуда соли,
а она всё толкала его в заколдованный круг.
На чужое, не зарясь, всё своё отдавал без остатка.
Кто-то мерил шаги серебром, он же – мельницей грёз.
И за каждым углом ожидала не простая загадка.
Он последние деньги тратил, молча, на букеты из звёзд.
По глазам била правда, облачённая в лживые платья.
Он сжимал кулаки, если где-то лилась чья-то кровь.
На последнем своём из сердец выжег вечное « свасти» .
Настоящая мудрость – беспринципна и понятна без слов.
Его время ломало, но в итоге на ничью согласилось.
А когда звёзды стали другими, он смеялся как шут.
И последнее сердце попыталось сделать вид, что разбилось.
Он не дал ему это,ведь, Его, всё равно, где-то ждут.
Над гирляндою лет он стоял, полубог, полу-нечто.
Зацелованный разум на мезинце ключами играл,
и с ехидной улыбкой говорил что-то тихо про вечность,
о бессмысленных шансах, если ты всё уже потерял.
В кинохронике чувств, вырывая моменты, в рыданьях
слёзы падали на пол, превращаясь в сухие моря.
Он не видел в лицо самых первых, хорошо зная крайних,
оторвал навсегда ото дна свои якоря.
Зачерпнувши ладонью на глоток занебесной воды,
отравил своё Я, провалявшись восемь суток в бреду,
он в оранжевой флоре был с творцами почти-что на ты,
а Они, как лекарство, уготовили суку-беду.
Просыпаться! – Привычно! Но вопрос – где, когда и зачем?
Если в хрупкой душе для надежды оставлено место,
зарубцуются раны от заведомо сладких речей.
Будет живо ещё безнадёжно последнее сердце.