— Алло! Сыночек? Привет-привет. Как твои дела? Нормально? Ну и слава богу. У меня столько новостей накопилось, но обо всём по порядку...
Василий Николаевич почти бесшумно положил трубку в нескольких сантиметрах от телефонного аппарата. Ох уж эти несколько сантиметров… Признаться, он всегда держал трубку на некотором расстоянии от уха. Поступай он иначе — далёкие люди не стали бы ближе, да и каждое двадцать первое число месяца звонящая мама будто из автомата расстреливала давно ставшее родным безмолвие жилища. Священная тишина, поглотившая за последние двадцать лет слёзы-градины, почти звериные крики, звон периодически разбиваемой посуды — потому что никогда ранее не готовил, потому что нечеловечески уставал на двух работах, наконец, потому что просто хотелось.
С неровными краями — фотокарточка бабушки в рамке на стене. «Помнишь ли, какого цвета у неё глаза, мама? Знаешь ли, какого они были цвета в момент агонии? Всё верно, тебя не было рядом — как всегда. Тебя не было и на похоронах, как, с твоих слов, не было билетов на поезд. Раз я жил у бабушки с девятого класса, я был должен. А ты, мама? „Свекровка, не любила, к разводу с вашим папкой подвела“ — уверен, эта одна из тех пластинок, которые без конца. Но знаешь, мама, это не страшно. Не так страшно, как то, что тебя не любит родная мать. Тебе не доложили, да и я узнал случайно, но Вера на протяжении трёх лет после спродюсированного тобой развода наблюдалась у психотерапевта. Как думаешь, может, поэтому я не вижу своих сына и дочку? Может, потому я до сих пор один. Говоришь, у брата родился третий сын? Скороходовы купили новую иномарку? И зарплата выросла вдвое? Почему ты не чувствуешь, что мне всё равно — всегда всё равно… Третьего дня звонил Лёнька, говорил, жена подала на развод и, что страшнее, вместе с дочкой переезжает в Петербург к „хахелю“ и „новому папе Виталинки“. Он сумасшедше рыдал на моём плече, а я думал лишь о том, что в своём бракоразводном аду был один. Помню, звонил ему: каждый божий день трубка отвечала „ваш вызов отклонён“ и „попробуйте позвонить позже“. Он был на твоей стороне — на стороне всех вас, дорогие родственники. Бедная Вера. Прости, милая, прости, если сможешь… Так вот, мама, к чему я пришёл окончательно и бесповоротно: простить можно всё, кроме одного — равнодушия; простить можно всем, кроме близких. Пять счастливых лет под одним ипотечным потолком не прошли бесследно: рассказать, что означает равнодушие? Равную с чужими нам людьми душу. Безразлично-чёрную — и пустые глаза. Так сказала она, когда последний раз переступала порог теперь уже моей ( а зачем мне она?) квартиры. Так — наконец — скажу тебе я».
— Алло, мам