А помнишь -
небо над нашими головами
стелилось
изнанкой облачной,
обтрёпанной бахромой?
Играло со шпилями, куполами,
на крыши дышало,
вполглаза за нами следило,
куда-то спешило,
не оглядываясь, бежало...
Не убежало.
Адмиралтейское шило
небо насквозь прошило,
как бабочку на острие нанизало.
И небо внезапно замедлилось,
застыло,
на место встало.
И для усталого глаза стало
как ветхое детское одеяло -
в прорехах серого стынет просинь.
И отчётливо видно,
как вращаются в небе оси
(счётом их ровно восемь,
раньше было двенадцать,
но четыре уже не сыщешь и не починишь).
Оси от времени истончились,
стёрлись о мгновения, дни, века,
но пока
всё ещё мирозданию служат -
так горячая печь с изразцами в стужу
служит препятствием к побегу из дома
для ненаписанного покамест слова,
для простуженной нимфы,
для продрогшего дурака.