Очень хотелось бы, чтобы читатель послушал это:
https://www.youtube.com/watch?v=k0OI3fzcioA,
и это:
https://www.youtube.com/watch?v=
oQDvfRzu9Zs&list=RDoQDvfRzu9Zs#t=50
Исмаил
Поет и плачет долготелый тамбу'р,
Стонет он от тяжких дум,
Голос его из стальных струн,
Усиленный маленькой декой
К призывам прислушаться служит.
Вот качнется длинный гриф иногда,
Волны тихого стона издавая.
И вибрации струн захватив,
Крики их, дека, прямо в душу, впускает.
Медленно, как будто, с потерей сил,
Она вторит этим бойким струнам,
Те трепещут под щипками жесткого плектра
Частят и торопятся, быстрее, что-то поведать.
«Был музыкант, мой исполнитель, Исмаил
Также длинно тел, длинно рук, длинно шей,
Был неказист как-то очень.
И странно смотрелись мы с ним,
Правда в первые настройки минуты…
Посмотрите, я стройно сложен и скроен удачно.
Маленький корпус и длинный гриф,
Отделан слоновой костью,
На грифе лады вязаны тонкими жилами,
И перламутром отмечены блёстко,
А Исмаил неказист и даже смешон
Но когда он тронет струны слабым щипком,
Извлекая первые ноты,
Все затихнут вокруг,
Даже, кажется, упруго застынет воздух,
В ожидании продолжения он замирает» -
Как бы говорил, тамбу'р струнным звоном,
Только дека, стеная, от тяжести воспоминаний,
Голосом грудным напоминает…
«Фернандель! Фернандель пришел!» -
Кричали мальчишки.
На свадьбах им всегда привольно,
Возятся, бегают, шумят и громко смеются,
Создавая праздника суетные нотки.
И вот он вошел, осторожно, ступая высокими,
Как у цапли ногами,
Долгие руки держали тамбу'р,
Спрятанный в длинный, мягкий чехол
Из болотно-зеленого цвета шелка.
Сел в оркестровом углу, свадебной залы
И широко, так, всему миру, заулыбался.
Улыбался огромный рот,
Беззастенчиво, показывая крупные зубы,
Лицо его становилось еще более длинным,
Улыбалась тяжелая челюсть,
Прячась в тень, туда, ближе к шее,
И щеки покрылись дугами глубоких морщин,
Заключая толстые, красивые губы,
В многократные скобки, как намек на подтекст,
Чувственной души музыканта,
Улыбались навыкат большие глаза,
Отстраняясь вверх и вправо,
От тяжелых век, привязанных к впалым вискам,
Пучками частых, веселых морщин,
При этом он глядел чуть исподлобья, чуть виновато,
Улыбались даже брови, поднимаясь вверх,
Притесняя невысокий, весь в морщинах, лоб,
Туда ближе к ежику седеющих серых волос,
Говорящий, что обладатель его очень прост,
И в эту минуту Исмаил был совсем Фернандель -
Знаменитый французский комик.
Вот он стал из чехла вынимать инструмент,
Расстегнул первую белую пуговицу,
Из тех трех, что на клапане дна, поверх маленькой деки,
И тихо сказал – «Айниса, разреши сыграть мне…»,
И вторую ярко зеленую – «И ты Аппакниса..»
И последнюю выпуклую, красную -
« Гульниса, моя самая маленькая…»
Поднял голову и никому, в пространство, сказал –
«Это дочи мои пришивали…»
И потом он тихонько струны потрогал,
Мягким щелчком указательного плектра,
На секунду прикасаясь к отдаленным колкам,
И прошептал – «Ну вот и согрелись».
И заиграл, сначала негромко,
Все затихли вокруг,
И даже мальчишки замолкли.
А потом громко вскрикнули струны,
И запел тамбу'р обо всем, что есть в этом мире,
Это песни и пьесы мука'мов народных.
Хроники народа, его многовековой истории и будней,
Есть в этих песнях,
И обряды и сказки и хроники битв и походов,
Так давно и долго создавались они,
В виде музыкальных преданий,
Что там есть все от потопа всемирного и горя
От возможной гибели мира
И чудесного его спасения
Верой,
До современных обрядов,
От правил сабельного боя,
До состязаний поэтов веселых.
И много древних историй.
Легенды о несчастной любви
И жертвах за Родину.
Наказы для благоденствия и канонах семьи.
О подвигах народных героев.
Там есть и просто песни для певчей души.
Песни после покоса и на уборке,
Про чудо восходящей луны,
Из-за гор, что там грядой далеко на горизонте,
Засыпают под струями лунного света.
И как укладывается солнце на ночь,
Красным закатом, завтрашний день обещая.
Там есть и ролевые спевки,
Для жениха и невесты,
Для сватьев и подружек,
И джигитов, перед свадьбой, прощальные шутки.
И полные печали и страха, песня матери невесты
И обрядовые песни -
Проводов сына в дорогу,
Встречи невесты в дом свекрови,
Нарекание именем ребенка,
И печальные песни на смерть
И после похорон, скорбные.
Это мука'мы, душа и сокровище моего народа.
Он пел чуть прикрыв глаза,
Как будто видел все эти сюжеты,
И только подняв затуманенный взор иногда,
Кивком, механически отвечал на приветы,
Заходивших в залу гостей.
Но пропал, исчез Фернандель
Это был уже другой человек…
Носитель памяти, дум и мечтаний народных,
Он с тамбу'ром своим не давал забывать эти мука'мы,
Красотой и мастерством игры о них напоминая,
И чудесным строем, гармонии стихов и мелодий…
Но странно, не вязалось все это с одним слухом о нем.
Вот когда он играл и пел об этом все забывали,
И внутренне не верили и не соглашались.
«Что это правда, и так может быть?» -
Говорили, что с любого застолья
Кусочки хлеба он домой уносит,
Прячет на ночь в матрац и подушку
После тюрьмы это с ним и стало.
«Видно очень он голодал,
И пристала к нему эта странность» -
Говорили люди и печально головами качали…
Его брали тогда, в тридцать восьмом
Прямо днем, под конвоем,
В ясный день и совсем не так, как в кино,
Пришел особист, сам очень печален.
И часовой бочком, стесняясь,
Даром что с ружьем,
В комнату протиснулся вяло.
«На тебя написали донос,
Ты прости Исмаил,
Но отстоять мы тебя, не смогли» -
Бормотал конвоя боец.
Не спросил Исмаил,
За что и кто.
Только стал причитать –
«А как же дети,
Мои дети?
Ведь погибнут они без меня,
От голода просто,
Все пятеро.
Что же делать?»
Во дворе, уже закричал –
«Соседи, соседи!
Помогайте детям моим!
Я вернусь и в долгу не останусь»
Особист пошутил –
«Не боись, там работать будешь.
И сможешь им что-то послать…»
« Да? Это правда?»
Это в голову тогда Исмаилу и сильно запало.
Стал он хлеб собирать
И тщательно прятать,
Чтобы детям послать.
Сушил по ночам,
И в матрац к утру зашивал…
Так на этапе,
Так и в лагере, северном, дальнем,
Там где работал он, на лесоповале.
Странный был этот зэк.
Когда отряд заключенных
На просеку, весь взмыленный прибегал,
Подгоняемый конными стражами,
И все, натужно кашляя,
Человеческим лаем
Словно споря с собаками,
И громко сплевывая,
Валились наземь,
Он не долго лежал,
И казалось всем,
Совсем не хотел отдыхать.
Исмаил бесшумно вставал,
И шел к этим стройным, жертвенным соснам.
Ствол он каждой, нежно,
И скорбно, тесно обняв,
Что-то тихо, медленно и печально шептал.
Гладил ствол, по коре бережно хлопал.
И тихо, под ветром,
Можно было услышать –
«Не печалься, сестра,
Что же делать теперь,
Над судьбой у нас нет никакой воли.
Может быть, ты станешь большим кораблем,
И увидишь многие страны,
Да и маленькой лодкой, тоже неплохо.
Будешь детишек катать,
По озерной ласковой глади.
И послушаешь серебряных колокольчиков
Чистый звон - смех их громкий, задорный.
Или станешь балалайкой веселой,
А может и частью тамбу'ра,
И сможешь спеть обо всем,
Что есть в этом мире.
Ты прости, сестренка, этих людей,
Они, ведь, под страшной неволей…
Было странно, а может и нет,
В то время, когда в бригадах других,
Через день,
Калечились люди,
Или даже, задавленные, гибли,
В этой бригаде кто-то их надежно берег,
Или что-то их так сохраняло, что
Не пострадал, за все годы, никто…
А им это , казалось, совсем, невдомек,
Но никто Исмаила не туркал,
И зная о странной привычке его,
Ему хлеба кусочек давали,
Говоря, стесняясь –
«Для деток твоих приберег…»
Делал это, раз в неделю, почти каждый.
И каждый из тех длинных и тяжких годов,
Исмаилом делились на пять.
Были праздники там,
Кусочек хлеба, когда,
Раздавал он каждому,
Утром в бараке,
Улыбаясь протягивал
Серого хлеба сухарик,
И с поклоном шептал –
«День рождения, у детки сегодня»,
Дорогое имя добавив –
«У дочки, старшей,
Или средней, или младшей,
Или у сына, самого старшего,
Или самого младшего».
И пел а капелла кусочек мука'ма…
Так прошли пятнадцать годов,
Лагерей,
Поделенных на пять, для него.
И вернулся домой он в пятьдесят третьем,
С рюкзаком полным сушенного хлеба.
И был рад, все выжили дети.
И потом, многие, с песнями, годы,
Первым блюдом каждому гостю,
Был сухарик,
А потом уже многие яства…
© Все права: А. Мамиров, 2017 г.