Время это было суровое, но необычайно яркое и радостное. И, конечно, у Николая Семёновича Тихонова (он тогда был председателем правления Союза писателей СССР) было множество забот.
Но поэт выкраивал минуты и часы, чтобы передать нам, начинающим писателям, свой опыт, свои знания, свою энергию, – руководил поэтическим семинаром в Литературном институте. Семинаристов у него было всего трое – Ю.Друнина, В.Скворцова и я.
Занимался он с нами у себя дома, на улице Серафимовича. Занятия были построены необычно.
Чаще всего Николай Семёнович вёл с нами беседы, которые как бы не имели прямого отношения к нашим стихам, да и к поэзии вообще. О поэзии говорил редко, в основном тогда, когда мы задавали ему вопросы.
Помню, в частности, на наш вопрос о том, кого сейчас можно считать лучшим поэтом, он дал очень высокую оценку почти неизвестному в то время Л.Мартынову, у которого только что вышла книга стихов «Лукоморье». Из молодых он выделял Н.Бурову, которую по ходатайству его и В.Луговского, в виде исключения, приняли в Литературный институт, хотя она не окончила даже среднюю школу.
Николай Семёнович, будучи прекрасным рассказчиком, мог часами говорить о своих поездках по Европе, Азии, Америке, об альпинизме и альпинистах, о Ленинграде, о блокаде, о гражданской войне. Беседы эти носили непринуждённый характер. Проходили они обычно за чаем. Николай Семёнович часто шутил, старался делать всё, чтобы мы не чувствовали себя скованно.
Во время этих бесед он был действительно «праздничным, весёлым, бесноватым», убеждённым в том, что «про землю стоит говорить».
После двух-трёх часов такой беседы Николай Семёнович спохватывался, вспоминал о том, что у него есть какое-то неотложное дело, говорил, что с нашими стихами он познакомится в следующий раз и мы обсудим их позже.
Но в следующий раз, как правило, всё это повторялось.
Когда же наступал конец учебного года, он брал наши стихи и писал о них отзыв для института.
Один из таких отзывов у меня сохранился. И поскольку в нём больше говорится о недостатках моих стихов, чем о достоинствах, я считаю возможным привести его полностью:
«Николай Старшинов разделил участь многих своих однолеток. В молодые годы, когда жизнь открывается во всём блеске, ему пришлось надеть шинель, взять винтовку и встать на защиту родины. Это высокое стремление дало молодому поэту много того настоящего, из чего рождается современная поэзия.
Да, мы солдаты, и за нами право
О нашем поколенье рассказать…
Какими же словами он рассказывает о пережитом? Пожалуй, лучшее, что им сейчас написано, это большое стихотворение «Москва». Назвать это стихотворение поэмой рано. Оно может обрасти новыми строфами, получить более расширенный сюжет – оно окончательно не доработано, но в нём есть и чувство композиции, и уверенность, и переменяя голоса, и удачные строфы. Содержание его очень простое: герой – молодой человек – идёт на фронт, сражается, раненным возвращается в Москву.
Как и многие сверстники, Старшинов, много переживший и видевший достаточно, умеет выразить чувство, но самый стих временами небрежен и слово, поэтическое слово, полновесное, радостное, режущее новизной слух, далеко не в том почёте, в каком оно находится у взыскательного поэта. Но это общий недостаток молодых.
Им кажется, что лишь бы как-нибудь скорее выразить главное, а в какой форме – это уже не так важно. Но за всем тем у Старшинова есть настоящие стихи, молодые, тревожные, обещающие. Он ещё слишком молод, чтобы можно было его первые опыты судить с предельной строгостью. Ещё много у него исканий, от неустойчивости выбора поэтических средств, от молодости.
По-видимому, в ближайшее время он должен закончить работу над большим стихотворением «Москва», которое может стать первым значительным его произведением.
Н.Тихонов».
Упомянутого в отзыве стихотворение «Москва» сейчас у меня нет. В последствии оно было сильно переработано, расширено и напечатано в 1947 году в журнале «Октябрь» уже как поэма «Гвардии рядовой…»
Подобные краткие, но чёткие отзывы сыграли свою роль в нашей литературной учёбе.
Но, думаю, что и беседы за чаем не прошли для нас бесследно.