Ночь. Иду меж домов, запуская в окна
Руки с глазами подкорковых восприятий;
Обжигаются светом и холодом,
Минуют стекла, молекулами прорезая
Ткани, не замечая боли, лишь
Странное ощущение инородного
Сохраняется в памяти клеток. Среди ниш
И парапетов я, брат сводный
Растений, гадаю, что будет, если солнце пробьется сквозь атмосферу
Нерассеянными лучами, если впитается в головы радиацией, если
Люди познают нерастворенный жар.
Кровли, стропила, балки будут расплавлены, каждый маленький дом,
Что обвязан цепями, несомый нутром и созданный, в наступившем "потом"
Окажется разрушаемым, и сбежать
Будет нельзя, как нельзя из ракеты, летящей в космос, выйти на остановке.
Остановки нужны для отдыха, брожения и разложения,
И то, в облегченном варианте существования. Ходили слухи, и кривотолки
Шныряли по ртам безногими мухами, мол, сокращение
Непринятия окружающего идет на пользу, сопротивление треплет нервы,
Видите ли, неприятно, непонятно, не нравится. Горькой
Слюной заедаю данное лакомство, потираю виски, выдирая волосы, бредя,
Впериваюсь в затмение. Хотя кто еще бредит в комьях,
Оставшихся от глинобитных лачуг с прошлого визита звездного ревизора.
Голые слизни на голом бетоне, наши отложения забиваются в зазоры
Поверхности, а наши зазоры забиваются пустотой. Говорят: застой,
Говорят: прогресс, говорят: мы вершим историю, перешагивая
Через межу веков. Все повторяется, как и чесание языками
О повторениях. Нужно быть смелыми.
Иду, запуская в окна руки; одежда пахнет горелым,
Под подошвой дымятся льды, тает снег вместе с покровами кожаными;
Скорей бы отделаться от наиболее крепко зажатой части – непреложно
Консолидированные черепные швы в безумии пляшущему таксидермисту
Отдать, танцевать с пивными кружками наперевес, без напитков, чистыми,
Без рук, без костей, волокон – дыханием настоящего.
Иду, это я здесь, я – подлинный, праздношатающийся,
Это я растворяюсь, достав червя через разрыв языка, глотки, неба
Змеистыми пальцами, искусанными на досуге, это я – нерадивый ребенок,
Думающий о побеге и том, как взору предстанет осиянный светом мир,
Погибающие установки дровами будут, трещать перепонки пожаром, и
Обшивки лопаться нежно-розовыми пузырями – будут. Ядовитые испарения,
Обволакивая пепельные и алебастровые статуи оболочек, бывших людей
Вместилищами, будут переработаны самой энергией. Тотально разоружение,
Повсюду, уже сейчас – так все на самом деле. Ладонями Амадей
Касается охладевших щек дитя со смешением в голове, шепчут
Вокруг ушей ветряные мельницы, запах голландских тюльпанов
Погружает в пряное, Сашка с пудовой тростью и матершиной, и вечер
Далекой киевской осени, скандинавская девушка, зелена игуаны…
Плачу на улице жидкими криками мириадов убитых, краской
Залит от смеха рожденных, отрады живших, теряю конечности,
С усилием подбирая, разглядываю не отдельные, алебастровые.
Улыбаюсь, а сердце стиснуто тысячей поместившихся вечностей,
И спутанные числительные не имеют значения.
Мне снились гробницы. Вдыхая миазмы – испарения
Повсеместные, затылком гляжу в фотосферу солнца;
Шевелятся, выпадают волосы, засыхает склера,
Перчатки смерти в сугробе, гниль, жир, кровь… Стерся.
Проникаю в подъезды, комнаты, исчезаю в скверах.
Вы не замечали, как пахнет горелым?
Keihne.
19-20.01.17