Пройдут года, и точно я измерю
поклажу жизни, что посильна мне,
и навсегда в судьбу свою поверю,
чтобы отдаться мудрой тишине.
Но как убью в себе глухую горечь,
что у неспевшей птицы песни нет,
что я пронёс свои любовь и горе,
как сетку с луком, сквозь кричащий свет?
Что не снискавший почестей корону,
неисходивший доблестных дорог,
я грустью никого своей не тронул
и успокоить никого не смог?
Земля моя, бездонно и бескрайне
ты в громовых свершениях лежишь,
как угадать, чтоб предрассветной ранью
мой голос верно вкрался в твою тишь?
Чтоб женщина печальная спросонья
услышала, что я на свете жил,
чтоб песнь, как извинение сыновье,
мне кто-то в сердце тесное вложил.
* * *
Я подавлял предательские вздохи,
сажал на привязь всяческие "ах",
чтоб быть во вкусе деловой эпохи
и чтоб не быть на людях в дураках.
Я постигал житейское искусство,
название которому "терпи".
Мои неосмотрительные чувства
некормленными дохли на цепи.
Прощайте, неподросшие собачки,
наивные кудлатые щенки,
и детский сон, что не подобен спячке -
мы в нём летали, вольны и легки.
И, сдержанная, со спокойным видом,
единственная жизнь пройдёт моя,
где я терпел, ничем себя не выдал -
как будто жил на свете и не я.