мой личный Ла-Ла Ленд

Алекс Микеров
По гамбургскому счёту

Вот они - зная друг друга примерно два года -
расстаются на долгое время, если не навсегда,
за окном стоит солнечная погода,
у них обоих абсолютнейшая свобода:
у него в кармане приказ о сокращении штата,
у нее - пргласительный в Майами Эд Скул;
он едет на встречу, вспоминает все их немногие даты,
и размышляет о том, что те, кого мы любили когда-то,
по прошествии времени навевают сладостную тоску.

Он, как всегда опоздав, с улыбкою извинится,
достанет сигаретную пачку, и осечётся -
увидев табличку с просьбою не курить;
схватит меню, на пару минут найдется:
будет смешно мусолить несчастные три страницы,
громко сам себя спросит: «Что будем пить?».
Нескладно пошутит, что, мол, не следует волноваться:
всегда же можно вернуться;
словом, сделает все, чтоб не признаться -
он, который вообще не в силах заткнуться, -
как ему с ней приятно не-говорить.

У них с полчаса, но время здесь не при чем:
с ней - либо болтать обо всем на свете,
либо молчать ни о чем;
она из разряда тех, с кем он - кусок оголенной меди,
его пробирает, когда она просто поводит плечом.
- Слушай, как это странно…
Завтра между нами окажутся города -
да что города! - целые страны!
Пока они вместе, он себя ощущает богаче чем Крёз,
и это чувство даётся ему без труда,
как только она уедет, всё, чем он будет владеть всерьёз -
исключительным правом на "более никогда".

Впрочем, едва они деликатно поговорят, немного скованно помолчат –
у них не так чтобы много тем, которые стоило б обновить –
как он вдруг понимает: ведь есть и жж, и аська, и скайп, и чат -
так что смешно прощаться всерьез – только было б о чем говорить;
только все эти средства боль превращают в дешёвку, они мельчат,
но не в силах ни боль до конца отменить,
ни тот факт, что воспоминания, которые больше всего горчат,
слаще всего хранить.

Короче, они потратят время на пустяки,
поулыбаются, понарасскажут друг другу планов;
он ей, конечно, не скажет о самом главном,
он не поставит точку в конце строки,
как не поставил точку для их романа,
надеясь, дескать, что это добавит лоску,
когда их однажды где-то ещё раз пересечёт…
Пора прощаться. Она поправляет прическу,
он допивает свой мокка;
и вот тут ему действительно становится одиноко –
ещё до того, как приносят счёт.

Они выйдут на улицу - она с сумкой, он с пустотой;
поцелуют друг друга как старые добрые, разойдутся на шаг:
она смеётся, он любуется напоследок ее красотой, -
а в глазах вдруг чернеет, как будто вороны
целой стаей над ним кружат;
когда они расходятся в разные стороны,
он оборачивается ей вслед и пару секунд чего-то ждет,
словно чему-то должно произойти:
словно не здесь разойдутся у них пути,
словно она сейчас никуда не уйдет.

Ничего, конечно же, не произойдет.
Светит солнце, в парке громко смеются дети.

Жизнь идёт.

01.07-07.08.2009

шпионский роман p. s

Давай будем как стрелки часов:
расходиться, сходиться, пересекаться;
этот город действительно тесен;
ты будешь мной обретаться
из самых счастливых снов,
и из самых любимых песен;

мы же будем всегда, как берега у реки -
так бессмысленно близко,
так немыслимо далеки;
мы же будем всегда в зоне риска -
на расстоянии вытянутой руки.

Я же буду всегда вспоминать это лето:
с облаками, висящими низко,
с человеческой болью, возникшей так близко,
что всё личное гонишь из каждой строки,
чтоб случайно не выдать секрета,

и, всему вопреки,

вот, сидящие рядышком где-то,
мы - счастливые влюбленные дураки.

осень 2010 - 11.02.2011

art garbage 1

Когда они расстаются, не сбывается ни одно из ее пророчеств
по поводу его самых худших качеств –
он все так же остается суммой своих одиночеств,
она все так же суммой своих чудачеств.

Они ходят по городу, делают вид, что целы,
будто не их разъяли на составные части,
будто они не попали под дьявольские прицелы
дружеских соучастий.

Каждый спокойно дышит, не просыпается среди ночи,
рукою во сне нашарив излишек пустого места;
весело шутят - так шутят, впрочем,
из чувства внутреннего протеста.

Когда они расстаются - мир остается прежним,
не сходит с орбиты, не рассыпается в пух и прах,
он остается до безразличия безмятежным,
до горечи безмятежным,
до бешенства безмятежным;
а всё, что было - было только в сердцах их
да головах.

2010 – июль 2011

В какой-то другой реальности я не оказываюсь дураком,
я не оказываюсь слабаком,
я не отталкиваю людей —
и ночи мои там жарки, а дни — тихи,
и нет в помине вот этой жажды писать стихи —
поскольку живется счастливо и без затей:
мы приглашаем по выходным гостей,
планируем общий бюджет. отпуска.
детей.

В ещё какой-то реальности мы друг о друге и знать не знаем,
и мир там мною не упрекаем, не попрекаем,
но ты — уверен — и там красива;
я там женат, скоро в школу пойдет сынишка,
я так там счастлив, что даже слишком:
крутая тачка, жена и ксива;
и ты там тоже живешь спокойно
(и даже если бывает больно — 
не я тому состою виной),
но, в целом, дни там твои легки;
а у меня, кстати, ни одной
дурацкой мысли писать стихи.

Но мы оказались с тобою в этой
суровой реальности, с этой сметой
всех наших поступков, слабостей и страстей —
и этот мир нам диктует свои законы,
ставит преграды, растит препоны,
подкидывает трудности всех мастей;
плыть против течения два долгих года,
и не найти ни клочка подходящей суши...

теперь у тебя — покой, у меня — свобода,
а наша любовь догнивает остатком китовой туши —
на побережье какого-то затерянного залива —
я тексты вот эти леплю из её требухи,

но, как бы там ни было, как бы там ни было, слушай —
я рад, что у тебя тогда находились поводы быть счастливой,

а у меня теперь есть — чтоб писать стихи.

20.01.2012

Давай будет так: мы встретим однажды друг друга —
и не заметим,
верней — не узнаем. Мы вышли из этого круга,
из замкнутой этой системы воспоминаний —
мы больше не бредим
всем тем, что могло быть стать нами.
И с нами.
И между нами.

Мы не приходим друг к другу ни снами,
ни сладкой тоской, что под музыку рейва,
или — неважно — под музыку вальса,
вскипает под кожей, и нежно тревожит,
и режет осокой, и манит своей колдовской
мелодией сердце — мол, не уходи, оставайся!
и тянется нитью из памяти шлейфа,

тоненькой нитью, тоненькой, тонкою... тоньше,
чем луч, проникающий сквозь занавеску,
чем луч, в котором ты видишь пылинки,
чем луч, что растает на коже твоей, чтобы больше
уже не светить — во мне до сих пор эта нить словно леска,
как воздух, нагретый до блеска,
и лучше её оборвать, отключить эти link'и,

все эти — возникшие сами собой — гиперссылки
на вкусные блюда, мелодии, фразы,
дурные — и тем роднее, тем ближе — привычки,
которых другим я ни разу
не смог бы простить,
но тебе — без вопросов, и то как мы пылки
были с тобою, стирая пыль с полок,
ужин готовя; как не паролили лички,
но пороли порой чепуху, и даже грустить
мне было важно с тобою.
мне было нежно с тобою.
все это мне было нужно — с тобою.

Теперь это всё в режиме отбоя —
в тебе, во мне это всё в режиме стэнд бая —
бессмысленно всё погибает,
и погибает,
и погибает —
и никак не погибнет.

Ну, хорошо, давай будет так: время пройдёт,
и в нас обновится кожный покров,
структура костей, состав нашей крови,
слюны, различных желёз, сила, с которой в кулак
сжимаю ладонь, то, как бываю суров
к другим, и ещё беспощадней к себе;
изменится то, как из слов
я составляю анамнез всей своей жизни;
как славно, что время окажет услугу,
сотрет это всё: запах, повадки, черты.

Когда мы увидимся снова,
то, слава богу, станем чужими друг другу:

поскольку всё это буду, конечно, не я —
поскольку всё это будешь, конечно, не ты.

январь – 28.08.2012

На пару минут застыть, засмотревшись на фото:
хроника прошлых лет, непостижимая в настоящем.

Спасибо, все молодцы! Закончен сезон охоты!
Умылись, переоделись в удобное,
просим о некурящем

столике утром воскресным, пока - игриво,
другим незаметно - ладонью проводишь по пояснице.
- Что будете?
- Зеленый чай и темное пиво.
И на закуску...

Мне следует объясниться:

можно проснуться однажды - и рядом с нею,
подумать: "Ну и кошмар - приснилось, что мы расстались..."
и долго смотреть, как нежно она дышит -
из сна своего ко мне обратно не просыпаясь.

05.01.2013

Глянешь в зеркало – дернешься! Незнакомец
смотрит пристально – белее, чем смерть;
так выходят из комы – изо всех оконец
свет по глазам – как плеть!

Так идут по свету брейгелевские слепые,
шаря в воздухе: «Дай мне надежду, дай!»,
так бросают совет – вместо денег – скупые:
«Не страдай!».

Так голодные смотрят на крошки хлеба,
не поймавший синицу – на журавля.
Так бездомные смотрят на небо, небо
с них не требует ни рубля.

Глянешь в серую даль пейзажа –
вмиг внутри холодеет всё.
Я почти не помню тебя, я сказал бы даже,
что почти спасён.

Только изредка – к примеру, в дальнем конце вокзала –
твой мерещится силуэт.

Это память, столкнувшись со временем, в который раз доказала,
что его нет.

декабрь, 2011, Дели – февраль, 2013, Москва

А потом он неловко ловит её ладонь,
и аж вздрагивает, когда она выкрикивает:«Не тронь!»,
и в отчаянии ей зажимает рот,
прижимая к себе, к груди,
говоря:«Да, пускай, я не прав,
да, пускай, законченный идиот,
только не уходи!».
Она бьётся в ладонях его как огонь —
будто то, что есть между ними,
в спокойствии не живёт.

Или вот: он ловит его за плечо, вцепляясь до синяка,
и целует с размаха, чтобы наверняка,
чтоб язык рыбкой гуппи во рту взвился вдруг — неуёмно дик!
Чтобы он отстранился:
— А! Ты из этих...
Отпусти.
Дай пройти.

Затих.

Посвятил ему свой самый лучший стих.

Тьма ложится на город, как уставший за день — в постель:
гулко, вязко, гудят ноги и голова.

— Я люблю тебя, — произносит беззвучно тень:
в темноте память вяжет прошлого кружева.

Тишина тут такая — чуть какое воспоминание задень,

тут же бесконечной симфонией начинают звучать слова.

2012 — 09.04.2014

Когда мы были юны,
дешевым пойлом пьяны,
знать не знали стыда и вины.
Знали точно — скоро придет весна.
Ждали этой весны.

Когда мир вокруг нам был так велик,
мы хвалили свое болотце, что твой кулик.
И кривились от тех, кто твердил,
что узрел божий лик,
и в душе наступил покой.
Что нам до покоя? Он нам на кой?!
То ли дело —
гортанный крик.

Когда мы срывали горло до хрипоты
в песнях и спорах — с миром были на ты.
Не думали о пустоте,
потому что состояли, в сущности, из пустоты.

Пока мир вокруг меня вертелся юрким ужом,
то казалось — она скажет «Нет!», и будешь намертво поражён;

оказалось — что не смертельно, что узнаешь ещё десятка два новых жён;

будешь Фениксом, будешь множество раз сожжён.

Обнаружишь себя однажды
где-нибудь на перроне,
вроде счастливым,

но излишне нагруженным
опытом и багажом.

16.05.2014

4 коротких слова — и всё.
— И прошу — не ной,
насчёт того — переиграть нельзя ли?!

Нелюбящий для любящего — как Ной
для тех, кого на ковчег не взяли.

20.05.2014

Я спекся окончательно. Well done.
Во мне заел мой жизненный кардан.
Она давно по части дел любовных
имеет черный пояс, пятый дан —
не знаю, кто уж ей преподавал;
она гавайская волна, десятый вал.

Виндсерфинг этот мне не по зубам,
тут нужен опыт или прыть; к моим годам
я потерял одно, что до другого —
я не особо был по части дам.
Вернее, тело вечно порознь с сердцем:
любя одних, другим играл я скерцо.

Дай бог, чтобы однажды всё совпало —
чтоб больше мы не спали с кем попало,
чтобы не только до хотелось, но и после,
чтобы однажды наступила осень —
и двое пожилых, смешных, влюблённых
по лужам прыгают, смеясь, — и вдруг поймём мы,
что эти двое носят наши имена.

2006 — 06.07.2014

Со временем всё забывается,
остаются мелочи, в общем-то:
ямочки там, родинки, тоненькие ключицы.

Остальное не помнится ни черта,
да и нужно всё это было,
чтобы истине простой заучиться:

никакой любви нет важней, чем та,
что смогла с тобой приключиться.

19.11.2014

Модель предстоящей старости.

Все наши поцелуи и объятья переплавлялись в юбки, в кофты, в платья,
и в нетерпении трясущиеся руки
переплавлялись в пиджаки и брюки,
в счета за свет, за электричество, за воду
переплавлялись мысли про свободу.

И если что-то оставалось от любви,
то только ощущение, что жизнь

прошла не зря.

24.03.2015

другие жизни

Саше Царьковой

Так от случайного фотоснимка
нежность выворачивает наизнанку.
Всё нам думалось: сохраним-ка
наше прошлое — так ковыряют ранку,
и не боль, а такое, знаешь,
сладострастное чувство:
чуть жжёт, чуть ноет;
и не жизни лишает — сна лишь,
и под левым — немного пусто,
но живое, оно живое.

Да, живее погрязших в быте,
да, живее до дна испитых.
Ну признайся, что не забыть тех,
кто был дорог — один лишь вид их

пробуждает: цвет, звуки, запах,
ощущения, вкус, внутри нас —
целой жизни хранится слепок.

У него — никакого завтра,
и собой не возьмёшь на вынос;
и для многих звучит нелепо,

кто живет лишь одною жизнью.

17.11.2015

послесловие

Когда бы не работа и театры, сценарии, и пьесы, и стихи, задолженность по двум кредитным картам, грязь под ногами, холод, сквозняки; когда б не пахота на уровне азарта, и дни мои свободны и тихи внезапно стали, а не проходили в безостановочной (но радостной) борьбе — то я бы в этом бесконечном штиле, конечно бы, подумал о тебе.

Я подсчитал бы сколько километров легло сейчас меж нами, и тогда тоска вступила бы (почти что незаметно) — так что я славлю весь объём труда, которым каждый божий день сейчас нагружен, и даже пусть порой он бестолков, но это лучше, чем вытаскивать наружу мой страх всех неотвеченных звонков;
так после вспышки счастья жизнь лишь хуже становится — ну что поделать, что закон таков.

Когда бы я не падал в сон, как в бездну, стараясь от реальности удрать, но утром снова здесь — всё бесполезно: когда так много дел, то ни кровать, ни алкоголь, ни что потяжелее не станут выходом — да я и не хочу; я, в общем-то, лишь об одном жалею: что счастья взял себе не по плечу.

Когда бы мир мой не был столь наполнен, настолько ярок, интересен и богат на приключения, то я бы вечно помнил тебя — и жизнь тогда бы превратилась в ад. А так — ты лишь одна из глав; и даже главной, прости, тебя я не могу назвать; нам, правда, было весело и славно, но не настолько, чтоб теперь тут умирать.

И только где-то в сумраке осеннем несётся скорый поезд в Амстердам: мы там вдвоём — и этот факт уже мы не отменим,
и это то, что я забвенью не предам.

Декабрь 2015 — 31.03.2016