Жаль, но в старости нет одоления запахов –
ждёшь безпыльной стерильности и чистоты.
Но чем жажда сильней, жизнь бессильней заляпана
отпечатками памяти и суеты.
Только слух возвращается к детскому, к чистому:
слышишь птицу и только! Только плеск, только вздох.
Речи рядом идущего, оттолкнувшись неистово,
тают в небытие, означая Содом.
И опять возвращенье к истокам, физически
ощущаешь себя каждый миг, каждый час.
Но не мышцы упругость: наличие личности,
а всевластно всечасную боль-палача.
Всё как прежде течёт, всё как прежде меняется.
Постоянно лишь время, как символ конца.
Слышно, как тишина за окном обрывается,
и туман обживает стареющий сад.