Подборка стихотворений в литературном альманахе "Многоцветье имён", выпуск 13, Киев, 2016 г. стр. 277.
Василий Толстоус
***
Никому ничего не надо –
лишь бы день после ночи шёл,
на рассвете поднимут взгляды:
солнце встало – и хорошо.
Ты родился, а кто-то умер,
кто-то свадебный стол накрыл.
Тот умён, а тот – неразумен,
третий – ласковый до поры.
И живут большей частью кучно,
друг за дружкой тайком следя,
из игры вышибая лучших –
потому и полно бродяг.
День и ночь воспевает женщин
стать мужская, пока юна.
Любит жизнь и мужчин не меньше
слабый пол по ночам, без сна.
И плодятся, и в войнах гибнут,
и болезни изводят их.
Может быть, заменить другими?
Не вопрос – это просто, вмиг.
А пока не решилось дело
и в запасе немало лет, –
пишет шкет на асфальте мелом:
«Я люблю тебя. Ты – мой свет!
Без тебя не прожить и дня мне.
В мыслях, в памяти – только ты».
И несёт юный рыцарь даме
свежесорванные цветы.
***
За окошком зелёная рощица
закрывает собой горизонт,
и, едва уловима, доносится
птичья песня с отвесных высот.
Будит сердце мелодия грустная.
Мелодичные птичьи слова
повторяет, качаясь без устали,
молодая лесная листва,
и слова, расшифрованы кронами,
переносятся вверх, к небесам,
чтобы там отразиться и волнами
с гулким эхом вернуться назад.
Понимаешь: слова очень важные,
ты писал их на школьной доске:
одинаково ясные каждому,
на родном для тебя языке –
и уносятся ветром и листьями
к мудрецам, накопителям дум.
А у них, средь единственно истинных,
слово «Родина» в первом ряду.
ДУША
В печи заслонка приоткрыта –
на чуть, на лезвие ножа,
и, словно бы из пара свита,
сквозит из щели вниз душа.
Плита на печке пышет жаром.
Огонь загадочно гудит.
Уютно к ночи в доме старом
пустыни снежной посреди.
Едва дыша, в тиши внимаю
вблизи явлению души –
она свежа, как ветер мая,
и, у огня застыв, дрожит.
Кладу краюху хлеба ближе:
«Возьми, поешь. Ведь голодна?»
И словно шёпот, ясно слышу:
«Спасибо, только мне не на…»
И всё – метнулась, будто пламя.
В печи как эхо – чей-то крик.
В трельяже – там, за зеркалами,
плывёт и тает женский лик.
Его охватывает что-то,
несёт незримое крыло
к заслонке, в чёрные ворота,
где льдом становится тепло.
Затишье стелется по хате.
Прохлада льётся из углов.
Мне восемь лет. Мир неохватен,
а грань – оконное стекло.
Январской ночи нет предела.
Трещит и бьётся жар в печи.
И дрожь заслонки то и дело –
как оклик жалобный в ночи.
***
Свободным махом перелётных облаков
летят сомнения в заоблачные дали,
и остаётся только свет. Ему легко
отпочковаться с поднебесной вертикали –
позволить ярче стать степному ковылю
и бросить отблески на вспаханную землю.
От цвета яблонь май подобен февралю,
но нежно тёпел и по-юношески зелен.
Прозрачно море. С ночи звёздной до утра,
как верный пёс, волна шершаво лижет пятки.
Весна не кончилась. Ещё её пора,
и ты блаженствуешь в нейлоновой палатке.
И размышляешь: гривы лёгких облаков
и мысли ветреные в воздухе растают,
войдут желания в недвижность берегов –
а жизнь течёт. Зачем? Неужто не узнаю?
***
Печальных птичьих стай
чуть больше в эту осень.
Давай у неба спросим,
быть может, это – в рай…
Друзей по небу клин
длиннее с каждым годом.
Нелётная погода –
недолго, до седин.
***
Я только сейчас,
в этот поздний час
понял, что впереди не двадцать лет,
что времени больше нет
и никогда не будет,
что утром другие люди
проснутся, что мой подъезд
будет одним из многих мест,
откуда я уже не выйду,
а те, чужие, не покажут виду,
что знали живого меня.
Не станет ни ночи, ни дня,
и я улечу в дальние страны,
где меня тоже не станет,
но где я хотел бы жить, пока жил.
И эти неустойчивые миражи,
наверное – всё, что увидят в зрачках
моих те, что найдут меня, но искать
не придётся – я просто усну за столом,
и лампы светящей стекло
стеречь будет сон в эту ночь.
А я вдруг увижу ушедшую дочь.
Она меня спросит серьёзно: «Зачем?»,
и звякнет в руке её связка ключей.
Но мне неизвестны замки те и двери,
хотя, несомненно, их стоит проверить,
узнать – вдруг открыты, иль заперты прочно,
и, чтоб отпереть их, достанет ли мочи.
Я стану шептать, но не выйдет дыханье.
Застынет, не сдвинется кожа-пергамент.
И крикнет петух третий раз на восходе
о том, что ещё один в темень уходит.
***
Не ходи, не заглядывай в окна,
не пытайся былое вернуть –
видишь: ставни захлопнуты плотно
для ушедших часов и минут.
Только изредка тоненький лучик
пробивается тайно к тебе.
Он расскажет о правде колючей,
или – сказку о жизни без бед.
Не ходи: то, что было – укрыто,
чтобы ты без волнения жил,
чтоб с утра озаботился бытом,
а не гнал от себя миражи.
Сердце может не выдержать муки
очной ставки изведенных лиц.
Скажешь – ты предавал не от скуки,
это жизни коварный каприз?
Не пройдёт отговорка. И взгляды
тех, что в прошлом, всё так же грозны.
Не найти утешающих рядом,
чтоб ослабили призрак вины.
Заколачивай окна скорее,
чтобы луч не прорвался извне!
Чтоб не снились верёвки и реи,
чтоб навек не остаться во сне.
***
Будь, родная страна, осторожнее:
в этих дебрях тропинка узка,
за равниной с травой придорожною
скользкий склон и урочище скал.
Ты босая – в полях славно ходится,
здесь же камни острее серпа.
Впереди замелькала околица –
не порезаться бы, не упасть.
Ты простая, но слишком беспечная,
телом крепкая, глазом зорка.
Знаешь: здесь, в примыкающей вечности
многих с карты слизнули века.
И околица рядом: да вот она –
там, где ёжатся крыши кошар.
Хлеб достала хозяюшка с противня –
запах манит и ноги спешат.
Но обманчива близость селения –
острым скалам не видно конца.
То ли сгустки с другими вселенными,
то ли сны мельтешат у лица.
Путь окончен обрывом над пропастью:
крыльев нет, чтоб свободно лететь.
Нет ужасней преграды на глобусе,
и в округе, наверное, нет.
А напротив, на сельской околице,
за коровами вышел пастух.
Над страной у обрыва проносится
свежей сдобы дурманящий дух.
***
За каждым днём такой же поспешает –
не отличить от канувших в ночи:
вослед жаре и с ней неурожаю
желанный дождь по крышам застучит.
В один из дней сестрица разродится,
и дом услышит первый детский крик,
да в год суровый сменится столица,
а ты и к старой толком не привык.
И так вот шатко, валко, без азарта –
струятся дни, и ты за ними вслед
сменяешь вдруг на цех родную парту
и пронесётся кипа скучных лет.
А в год, когда придётся оглядеться
и ахнуть, видя в зеркале себя,
ты будешь плакать, вспомнив речку в детстве
и стайку в ней резвящихся ребят.
И будет та же девочка-соседка
тебе платочком слёзы утирать.
Она теперь встаёт с кровати редко
и говорит, что рано умирать.
НЕРАЗЛУЧНИКИ
Нет, не придумано – так и было:
лет сорок мелькнули как день.
Меньше, чем прежде, страсти и пыла,
бессчётно седин в бороде.
Был он шахтёр, а она – рыбачка,
на воду любила смотреть.
Всё удивлялась: «Где же удача?» –
пропала, и будет ли впредь.
Вместе рыбачили на восходе,
глядели на воду вдвоём.
Он говорил: «Я больной, не годен»,
она предлагала: «Споём?»
и запевала: «Волна играет,
а мы у причала с тобой.
Этот причал – преддверие Рая,
он нам предназначен судьбой».
Она всего лишь сломала ногу,
сказали ей: шейка бедра.
Помолилась, как водится, Богу,
и Он ей ответил: «Пора».
Она не хотела: ей ведь было –
всего только семьдесят пять.
Он тосковал. Уходили силы,
и вдруг захотелось летать.
Он и летал, и летал далёко,
нашёл её в мире своём.
Она молода, струился локон –
в охотку летали вдвоём.
Она говорила: «Что ж я, дура,
не знала, что можно летать?!»
Утро встало весёлым, не хмурым,
и было им по двадцать пять.
Он улыбался недвижно, долго,
на солнце не щурясь глядел,
пока рыдали, шумя без толку,
живые хозяева тел.
***
Спасаться от возраста некуда –
ни крова в пути, ни угла.
От этих метаний – вот смеху-то! –
телесный расстроился лад:
то на сердце тяжко, то печени,
то ноги идти не хотят.
И белые тени замечены –
летят за обычными, в ряд.
И если обычные тянутся
и скачут меж кочек и ям,
то белые точно красавицы –
полёт их воздушен и прям.
Друг с дружкой они не общаются,
не пряча свою нелюбовь –
одни то у ног, то прощаются,
другие навечно с тобой.
***
От лучших дней остались негативы –
оригиналы жизни, полной сил.
На фото парень, с девушкой учтивый,
неужто – я, подтянут и красив?
А этот взгляд, и в робости бесстыжий,
что заставляет женщину краснеть!
Уже забыл, когда любил худышек –
те знать не знали, как готовить снедь…
Зато они стройны и востроглазы,
и так любили плотскую любовь! –
теряли сразу спесь и даже разум,
и шли по жизни следом за тобой.
На негативах жизнь совсем иная:
вся в чёрно-белом, словно в мире ночь,
хотя сирень цвела всё так же в мае
и облака бежали так же прочь.
А сверху небо – синее, большое,
в нём зрели тайны, звали и вели.
И было это сразу после школы
в забытом Богом городе Земли.