Андрис

 «Дмитрий Евгеньевич, вам письмо»!
«Алёна, я же вас, кажется, просил, меня не беспокоить», - ответил я, гневно взглянув на свою новоиспеченную подчиненную, отчего она слегка вздрогнула.
«Простите, Дмитрий Евгеньевич, я подумала, что это важно. Письмо от вашего друга…»
«Не надо думать! Думать – моя прерогатива, вы всего лишь должны исполнять все мои поручения; точно и в срок»!
Алёна гневно сверкнула глазами, явно хотела сказать что-то едкое, но вместо этого в глазах у нее появились слезы.
«Ладно, простите, Алёна, я сегодня не в настроении. Давайте сюда письмо, и идите работать… Постойте. Раз уж зашли, приготовьте сначала мне кофе, как я люблю».
«Дмитрий Евгеньевич, вы же говорили, что перестали пить кофе!»
«Идите же!»
«Мигом сделаю», - сказала Алёна, улыбнувшись сквозь слезы, отдала письмо и поспешила за дверь.
Я откинулся на спинку кресла, покрутил в руках письмо, которое почему-то было очень тяжелым, а затем бросил его на край стола. «Надеюсь с извинениями», - подумал я.
В тот момент во мне говорила злоба. Двумя неделями ранее мы с Андрисом повздорили из-за какой-то мелочи, и с тех пор не разговаривали. И вообще, в последнее время между нами происходило что-то странное. От былой дружбы не осталось и следа. Мы постоянно спорили, ругались, потом месяцами не разговаривали. Да и встречались преимущественно по грустным поводам, если надо было помянуть кого-то из ушедших.
Кроме того, мы с Андрисом стали очень разными. У  нас практически не осталось ничего общего: ни интересов, ни жизненных целей и устремлений. Да и были ли у Андриса эти жизненные цели? Кто знает. Когда я его спрашивал об этом, он либо отмалчивался, либо говорил:
«Давай сейчас не будем об этом. Тут в двух словах не объяснить. А слушать мой монолог часами ты не сможешь. К тому же ты не поймешь меня…»
И в этом он был прав, я бы не выдержал долгого монолога. Да и, честно говоря, мне не хотелось знать, что у него творится там, внутри.
С моими целями и устремлениями было проще. Мне, например, хотелось получить очередную звездочку на погоны и стать начальником, чего я и добился. А Андрис меня не поддержал. Он, внимательно меня выслушав, изрёк:
«Дим, пойми меня правильно. Я не против твоего карьерного роста, я против используемых тобой методов достижения цели. Это нечестно и подло!»
На что я ему ответил, а много ли он добился со своей честностью. И стал перечислять его «достижения».
В ответ Андрис сказал, что это всего лишь его мнение, не более того.
А ещё меня страшно раздражало отношение Андриса к тому, как я пью, сколько пью и где пью. На это я ему обычно отвечал:
«Не твоё собачье дело! Это моя жизнь! У тебя нет никакого права лезть в неё!».
И я так действительно считал, как и считал, что я не имею права лезть в душу Андриса против его воли.
Потом он обвинял меня в меркантильности и «тяге к халяве», что мне также очень не нравилось. И мы опять ругались.
Но сейчас, получив письмо от Андриса, мне было очень любопытно его прочитать. Однако была пятница, конец рабочей недели, к тому же не за горами Новый год, работы – край непочатый, и вообще мне хотелось понять, на кой черт он мне прислал именно письмо. Не мог позвонить что ли? Или он забыл, что XXI век на дворе?
Я взял в руки мобильник, посмотрел список звонков и перечень sms-сообщений, но от Андриса ничего не было. Проверил свою электронную почту – там тоже пусто. «Странно», - подумал я, и в этот момент вошла Алёна:
«Ваш кофе, Дмитрий Евгеньевич»!
«Спасибо! Соедините меня с Андрисом»!
А я тем временем погрузился в воспоминания, что для меня не характерно. Я, в отличие от Андриса, привык жить днем сегодняшним, не оглядываясь назад…
Как-то раз мы праздновали день рождения Андриса у него дома. Стол ломился от еды и выпивки. Настроение у меня было отличное. И тут у нас пошел откровенный разговор «о жизни». Точнее говоря, не разговор, а монолог Андриса. Ни до, ни после я не помню, чтобы он так много говорил. Он явно что-то хотел донести до меня. Но мне не хотелось портить своё настроение, поэтому я всё пропускал мимо ушей.
Увидев, что я его не слушаю, Андрис изрек:
«Извини, я, наверное, выпил лишнего, больше не буду».
А потом добавил:
«Дим, у тебя прекрасная система защиты. Ты никогда не узнаешь, что такое депрессия. Тебя ждёт долгая жизнь. Единственное, что тебя может погубить – алкоголь».
Вообще Андрис был отчасти прав. Если у меня возникают проблемы, я обладаю способностью абстрагироваться от них: смотреть на них отстраненно, словно это чьи-то проблемы, а не мои. Кроме того, я быстро стираю из памяти любой негатив.
Тогда меня слегка удивило, что Андрис, говоря, что меня ждет долгая жизнь, не сказал, что она будет счастливой. Не подумал? Забыл? Или…
Я рубанул напрямую:
«А как же насчет счастья»?
 «Не знаю. Всё зависит от тебя».
 «Вот и встретимся на том же месте через 50 лет. И тогда отметим…»
«Для тебя это вполне реально».
«Андрис, ты истинный прокуратор, истинный Понтий Пилат», - почему-то вырвалось у меня.
То ли я был сильно пьян, то ли у меня просто мозги переклинило, но эту фразу я за вечер повторил много раз.
После этого случая я прочитал немало про прокуратора, и при очередной встрече сказал Андрису, что на прокуратора он совсем не похож.
«И на том спасибо», - сказал он и слегка улыбнулся…
Кто бы мог подумать, но гораздо ближе к образу прокуратора в итоге окажусь я.
Прошло минут пять, а может десять. Входит Алёна и сообщает, что не смогла дозвониться до Андриса.
 «Что ж. Тогда подготовьте материалы для сегодняшнего совещания. У вас с Рустамом на это полтора часа. Потом можете быть свободны. Идите к семьям, детям или куда там еще».
«Странно как-то», - подумал я, и углубился в работу…

Настал понедельник: очередной ничем не примечательный серый промозглый день. Вхожу в свой кабинет, и мой взгляд сразу падает на письмо, лежащее в углу стола. «Вот память», - подумал я, - «как же я мог забыть».
Наконец я взял в руки письмо, аккуратно его вскрыл и задумался. Из оцепенения меня вывел звонок:
«Дмитрий Евгеньевич, срочно зайдите к Михаилу Николаевичу с докладом по последнему делу».
«Вас понял. Сейчас буду».
Вернувшись к себе в районе полудня, я, опять вспомнив про письмо, вызвал Алёну и попросил в течение часа меня ни с кем не соединять и никого ко мне не впускать, что бы ни произошло, и погрузился в чтение.

Письмо начиналось так.
Здравствуй, Дима!
Это мое первое и последнее письмо, адресованное тебе.
Предвижу, что ты удивился. Но понимаешь, есть такие вещи, о которых сложно говорить, поэтому я решил довериться бумаге.
Предвижу вопрос, почему не электронным сообщением? Отвечу – не хотел, чтобы ты читал практически в режиме one-line.
Когда ты начнешь читать мое письмо, я буду далеко отсюда. Мы больше никогда не увидимся, поэтому приношу свои извинения за вольные и невольные обиды, которые я тебе нанёс.
И ещё, у меня к тебе просьба, практически заклинание.
В приложении к этому письму история моей многолетней борьбы. Борьбы с жизнью и борьбы за жизнь. Думаю, что мой опыт, мои наработки в этом направлении понадобятся людям, у которых проблемы, схожие с моими. Пусть они их изучат, пусть вскроют мои ошибки, усовершенствуют мою систему. И может тогда станет меньше… ну, ты меня понял. Опубликуй, пожалуйста, приложение к письму там, где сочтешь нужным, лишь бы больше людей его прочитало…
А теперь настало время прощаться. Я многого добился, но не сумел победить. Однако я уверен, что мое поражение послужит основой победы для многих.
Здоровья, счастья, удачи и долгих лет жизни тебе и твоим близким.
Не поминай лихом.
Андрис.
Тут я всё понял. «Андрис, Андрис, ты всё-таки решился на это»… Я стал судорожно обзванивать морги, но везде отвечали, что Андрис Вольдемарович Мелнис к ним не поступал. Тогда я начал обзванивать больницы и, о чудо, в одной из больниц мне ответили:
«Мелнис, говорите? Да, поступил, еще в пятницу. А кем Вы ему приходитесь»?
В ответ на мои сбивчивые объяснения, мне сказали, что я могу приехать, но вряд ли успею. Хотя, кто знает. Мне поведали, что это уникальный случай. Человек, получивший травмы, несовместимые с жизнью, человек, который должен был умереть еще в пятницу, до приезда бригады скорой помощи, до сих пор жив. И это чудо.
Я сорвался с места, на ходу сказав Алёне, что еду в министерство, и помчался в больницу, захватив с собой письмо Андриса.
Стремглав влетев в больницу, я побежал в направлении реанимации. Но тут мне дорогу преградил человек в белом халате.
«Постойте, туда нельзя»!
«Доктор, не время для разговоров. Моя фамилия Цикин. Мне нужно срочно увидеть Мелниса», - сказал я и хотел оттолкнуть доктора в сторону, но в тот самый момент он произнес:
«Можете не торопиться. Вы опоздали. Мелниса больше нет. Пройдемте в кабинет, мне нужно с вами поговорить».
В кабинете доктор поведал мне, что перед смертью случилось ещё одно чудо: Андрис вышел из комы, пусть на минуту, но вышел.
Его последними словами были: «Цикин, выполни. Я всех прощаю. Будьте счастливы. Не повторяйте моих ошибок. Мама, бабушка, дедушка, я иду к вам».
«Удивительно, его организм сражался до последнего, но он не смог выиграть схватку за жизнь. Это было бы против всех законов физиологии и анатомии. Поверьте, мы сделали всё возможное и невозможное, но ничем не смогли ему помочь», - сказал доктор. - «Простите, как вас зовут»?
«Дмитрий».
«Дмитрий, а у него были ранее попытки суицида»?
«Да вроде нет. Но на грани бывал не раз. Сам себя называл пограничником».
«А как давно у него это началось»?
«Давно. Доктор, он периодически вёл схватку со смертью. На протяжении нескольких лет. Я был готов ему помочь, но при условии, что он сам захотел бы жить», - ответил я, поежившись.
«И вы считаете вашу позицию правильной»?
«Я считаю её рациональной. Человеку нужно помогать только тогда, когда он сам просит о помощи»!
«А если он нуждается в помощи, но не просит о ней. Что тогда»?
«Понимаю, к чему вы ведете, но поймите же, Андрис не хотел жить, давно не хотел»!
 «Вот что я Вам скажу, Дмитрий! Вы находитесь в плену иллюзий. Я врач. Мое дело лечить людей и спасать. Когда его привезли ко мне в отделение, после диагностики я сразу сказал, что он не протянет и часа. Но он жил, он боролся, а вы говорите, что он не хотел жить! Быть может он не хотел жить той жизнью, которой ему приходилось жить?
Вы, насколько я понимаю, его друг. И, похоже, вам не хотелось вникать в его проблемы. Так проще, не правда ли?»
«Да как вы смеете…»
«Смею»!
«Простите, доктор… Ах, да, вот еще что. Андрис написал  мне прощальное письмо, а в нем есть приложение, в котором он делится своей борьбой за жизнь. Он считает, простите, считал, что этим может помочь делу спасения людей со схожими проблемами, и просил, заклинал меня где-нибудь разместить эти материалы».
«Позвольте полюбопытствовать», -  произнес доктор.
«Пожалуйста», - сказал я и протянул ему несколько исписанных мелким почерком листков.
По мере углубления в чтение, выражение лица доктора менялось. Когда доктор дочитал последний абзац, я увидел, что он плачет. Никогда бы не подумал, что доктора могут плакать.
«А вы читали, что он написал»? – тон доктора вновь сделался строгим.
«Нет, не успел», - ответил я, а потом почему-то добавил: «хотя письмо получил в пятницу».
«Кем был по роду деятельности ваш друг»?
«Ученым-физиком».
«Если вы не возражаете, я могу вас избавить от обременительной обязанности распространения этого приложения. Я знаю, как с ним поступить.»
«Ну, если можете, пожалуйста, я не возражаю, лишь бы была выполнена последняя воля Андриса».
«Не сомневайтесь, будет выполнена. Ваш друг был необычным человеком. Насколько я понял, он не имел отношения к медицине»?
«Нет».
«Однако до многих вещей он дошел самостоятельно. В большинстве своем его действия были правильными. Написанное действительно может помочь людям… А вам интересно знать мое мнение, можно ли вашего друга было уберечь от этого шага»?
«Да, пожалуй».
«Если всё, описанное им, правда, в чём я не сомневаюсь, то, борясь в одиночку, он был обречён…»
«Ну, тогда он должен был нас, своих друзей, просить о помощи… Вы считаете, что это его единственная ошибка»?
«Да не его это ошибка, а, извините за слово, пофигизм его окружения. Он просил вас о помощи»!
«Он так написал. Покажите»!
«Да нечего тут показывать. Это читается между строк»!
«Он никогда бы не принял помощи. Он был слишком гордым»!
«Послушайте, как вас, забыл ваше имя…»
«Дмитрий».
«Послушайте, Дмитрий, создается впечатление, что мы говорим с вами на разных языках. Друг – ваш, а я, похоже, менее чем за час узнал о нем больше, чем вы за всё время знакомства с ним».
«Ещё бы, вы же первым прочитали этот документ. Я в беседах с Андрисом старался избегать таких тем».
«Вот даже как. Понимаю, что засунуть голову в песок проще. Боялись, что для вас будет обременительно…»
«Да, боялся. Зачем мне чужие проблемы?», - честно признался я.
«Ну и дурак вы, если не сказать больше. Ваша помощь должна была заключаться совсем в другом. Когда борешься с таким видом депрессии как у него, порожденной клубком чудовищных проблем, важно знать, понимаете, просто знать, что есть на кого опереться. Знать, что есть люди, которые любят тебя, ценят и понимают. А опереться в итоге ему было не на кого. Ему всего лишь нужно было ощутить тепло. Совсем чуть-чуть тепла. Но этого тепла ему не суждено было дождаться.
Он боролся один-на-один с проблемами, и, еще одно чудо, для меня необъяснимое, как он смог столько прожить, находясь, по сути, в вакууме. Значит, он всё-таки хотел жить, очень хотел, а вы…», - и тут доктор опять заплакал.
Повисла пауза.
«Я могу отдать оригинал, а себе снять ксерокопию».
«Спасибо, доктор, не надо. Раз вы беретесь выполнить последнюю волю Андриса, пожалуйста, я вам доверяю».
«А вы хотите узнать, что он с собой сделал?»
«Нет. Я догадываюсь»…
«Дмитрий, простите, но меня ждут пациенты. Я сейчас попрошу Елену, она вас проводит к Андрису...»
«Спасибо, доктор, не стоит. Я лучше его запомню таким, каким его знал. Не хочу видеть, во что он превратился…»

Прошло почти две недели. Наступила очередная серая промозглая пятница. Жизнь шла своим чередом. Я сидел в своем кабинете и изучал ворох документов, и тут заходит Алёна:
«Дмитрий Евгеньевич, вам просили передать газету».
«Спасибо», - сказал я, развернул газету и вздрогнул. Там было опубликовано приложение к письму Андриса с пометками, по всей видимости, того доктора, с кем мне довелось общаться в больнице.
И тут я подумал, что все же надо и мне сделать хоть что-то в память о друге, и принял решение тоже опубликовать материалы Андриса, но в их первозданном виде, без пометок доктора.
Когда всё было готово, я запечатал материалы в конверт и направил знакомому редактору, работающему в одном из издательств, для публикации, предварительно созвонившись с ним и обговорив все детали.
После этого я почувствовал облегчение, и стал с надеждой смотреть в будущее, ожидая, что в скором времени мысли об Андрисе меня перестанут меня беспокоить…

Вернувшись домой поздно вечером, выпив пару стопок джина за упокоение Андриса, я уже начал готовиться ко сну, как вдруг мне на глаза попало письмо, написанное Андрисом, и та газета, которую мне принесла Алёна.
Недолго думая, желая окончательно и бесповоротно избавиться от тягостных воспоминаний об Андрисе, я решил сжечь и письмо, и газету.
«Теперь, кажется, всё»! – подумал я. А оказалось не всё.
Перед сном я решил проверить свою электронную почту, но вдруг, даже не успев включить ноутбук, на своем рабочем столе я обнаружил какую-то странную тетрадь.
«Егор»! – крикнул я сурово племяннику, - «сколько раз я должен повторять: не захламляй мой стол! Иди сейчас же забери свою тетрадь, пока я не прочитал все твои секреты»!
«Что ты разорался, ничего я клал на твой стол»! – недовольно проворчал Егор.
«А это что»?
«Я откуда знаю»!
На шум прибежала Вика, моя сестра.
«Дим, ну что ты шумишь. Сейчас весь дом перебудишь»!
«Это твоя тетрадь»? – спросил я Вику уже спокойным тоном.
«Нет. А что это?»
«Не знаю. Я подумал Егоркин дневник с амурными переживаниями».
«Да что ты ко мне привязался!» - огрызнулся Егор, и густо покраснел.
«Дим, а ты что, даже внутрь не заглянул? А еще мент называется»!
«Поговорите у меня ещё»!
И тут я раскрыл тетрадь, и меня словно парализовало… Это был дневник, дневник Андриса. Как он попал ко мне? Мистика какая-то! Андрис не был у меня дома более полугода.
«Дим, тебе плохо? Что случилось? Воды принести?»
«Вика, не нужна мне вода, принеси лучше джина»!
«Да что случилось, в конце концов? Ты можешь объяснить по-человечески»?
«Ничего страшного. Егор, уже поздно, иди спать»!
«Ну вот, как всегда, сначала орёт, а затем выгоняет»!
«Спокойной ночи, Егор! Я очень устал, и тоже ложусь спать»!
Когда Егор ушёл, продолжая что-то бубнить себе под нос, и закрыл дверь, я вновь обратился к сестре:
«Вика, скажи мне, пожалуйста, ты виделась в последнее время с Андрисом? Он тебе никакие документы не передавал»?
«Дима, я виделась с Андрисом в последний раз, если мне не изменяет память, месяцев семь назад. Никаких документов он мне не передавал».
«Странно всё это. Как ты можешь объяснить, что его дневник оказался на моём столе?»
«Ты мент, тебе видней».
«Ладно, Вик, спасибо»!
«Знаешь, братик, мне кажется, это что-то очень личное, не надо читать дневник. Верни его Андрису, заодно передай ему от меня привет».
«Вик, никак не смогу. Андриса больше нет»!
«Как нет? Что ты несёшь? Такими словами не бросаются! Если поругался с ним – так и скажи»!
«Я серьезно. Я вам ничего не сказал, потому что не хотел, чтобы вы его увидели… ну, в общем, в том виде…»
«Его убили? Или автокатастрофа»?
«Нет, Вика, он сам».
«А как он это сделал»?
«Давай не будем об этом. Его всё равно не вернуть. Егорка не должен об этом знать. Давай ему скажем, что мы с Андрисом повздорили, а сам он уехал на несколько лет работать за границу. Не стоит травмировать детскую психику».
«Согласна.
Ладно, не буду мешать тебе. Надо чтобы ваши души пообщались без свидетелей. Завтра зайду в церковь, помолюсь за… Я не могу произнести эти слова. В голове не укладывается».
«Спасибо»!
Когда Вика ушла, я принес в комнату бутылку джина, понимая, что меня ждет бессонная ночь, и сигареты, хотя курю очень редко, и погрузился в чтение дневника.
С каждой новой строкой я всё больше и больше понимал слова доктора и осознавал, что совсем не знал Андриса.
Андрис мне всегда казался веселым, добродушным, остроумным человеком, в какой-то степени, даже балагуром, но чрезмерно эмоциональным и вспыльчивым. Он производил впечатление открытого человека. Он много о себе рассказывал, был готов обсуждать взахлёб практически любые темы. Но была одна область разговоров, которой он избегал, даже со мной и Юрой, еще одним своим другом.
Как-то раз, пару лет назад, мы втроём забрели в кафешку, и когда подошли к своему столику, Юра неожиданно выпалил:
«Андрис, скажи честно, почему ты не женишься? У тебя есть всё, о чём мечтают девушки. Ты хоть обратил внимание, каким взглядом смотрели на тебя те две девицы, что у барной стойки, когда мы вошли? Да они просто пожирали тебя! Или ты ничего не хочешь видеть»?
«Юр, это они на тебя смотрели», - скромно ответил Андрис, и углубился в изучение меню»!
«Нет, на тебя! Ты что, за дурака меня принимаешь»?
Андрис промолчал.
«Нет, скажи. Неужели тебе не хочется создать семью? Что тебе мешает?»
Я посмотрел на Андриса, и увидел, что он с большим трудом сдерживает слёзы.
«Почему ты с нами не откровенен? Мы же твои друзья. Вот я о себе столько рассказывал», - не унимался Юра.
«Ребята, скажу так. Всему своё время. Сейчас уже поздно об этом думать».
«Да что ты несёшь! Вчера, видите ли, ему рано: нужно учиться, встать на ноги, сегодня уже поздно. Когда же тогда надо»?
«Давай не будем об этом»!
«Как знаешь»! – обиделся Юрий.
«Ребята, не обижайтесь, обещаю вам, скоро вы всё узнаете. Сейчас скажу лишь, что я, наверное, не создан для семьи. У меня тяжелый характер, свои привычки и интересы. У меня уже сформировался «синдром холостяка». Да и зарабатываю я не так много, чтобы прокормить семью, в которой планируются дети».
Мне, конечно же, тогда хотелось услышать его откровения, но у меня и в мыслях не было, что для этого должно не стать Андриса. Может он именно это и имел в виду.
Тогда мы переключились на тему будущих детей, которую Андрис поддерживал с большей охотой.
Когда мы приступили к трапезе, Андрис, всё же поведал нам ряд своих любовных историй, но без временной привязки, и нам с Юрой стало грустно; мы прекрасно понимали, что все они относятся к подростковому периоду. Мы видели, как Андрис нервничает, чувствовали, что он недоговаривает, что было что-то ещё в осязаемом времени, и это что-то оказало на него столь странное влияние; что-то, после чего он решил отказаться от нормальной жизни, которой живёт большинство людей, поставив на ней жирный крест.
«Послушай, Андрис», - сказал я, не смея на него взглянуть, - «твоя скрытность в определенных вопросах порождает много слухов и грязных сплетен».
«Это каких же»?
«Ну, в общем, кто-то считает тебя человеком с каменным сердцем, а кто-то, ну, так сказать, человеком нетрадиционной ориентации, причем фантазии в этом направлении мне доводилось слышать самые невероятные».
«Человек с каменным сердцем? Не ново! Мне приходилось такое слышать и от школьной подруги, и от кузины. Что ж, со стороны, наверное, видней! Может и вы так считаете? Не стесняйтесь, говорите»!
«А что ты прикажешь думать? Общения с девушками избегаешь, личную жизнь не афишируешь»! – не выдержал Юра.
«Может, еще и в нетрадиционной ориентации меня подозреваете»?
«Мы нет, но многие другие подозревает».
И тут Андрис взорвался:
«Я не хочу и не буду никому ничего доказывать! Пусть думают, что хотят!!! Плевать я хотел на их домыслы! И вообще, я не понимаю, зачем строить догадки? Не проще ли задать прямой вопрос»?
Затем Андрис произнёс длинную фразу на немецком языке. Что он сказал, я не понял, но переспрашивать не стал. Только врезались в память два слова: «alein» и «Sicherheit».
После этого мы долго сидели молча, каждый погруженный в свои мысли…
Читая дневник Андриса, я всё больше и больше убеждался, что ярлык «человек с каменным сердцем» ему абсолютно не подходил. Да и ориентация у него была вполне традиционная. Просто его романтические устремления безжалостно растаптывались жизненными обстоятельствами.
Ещё одно моё открытие заключалось в том, что Андрис в каких-то аспектах не доверял даже себе. А может, даже боялся себя. Так, читая историю его взаимоотношений с одной девушкой, которая, как он выразился: «перепахала его внутренний мир», а в итоге, по всей видимости, стала одной из его многочисленных психологических травм, я увидел динамику развития, прочувствовал их взаимную симпатию, и вдруг... обрыв: протяженный кусок текста Андрисом вычеркнут. Что произошло? Почему Андрис принял решение расстаться с этой девушкой? Увы, на эти вопросы мог бы ответить только Андрис. Единственное, в тексте имеется косвенное свидетельство того, что она была его моложе? Но сколь это было критично? Нет ответа!
Очень большое внимание в дневнике уделено проблеме суицида и борьбы за жизнь.
Я всегда считал, что все суицидники – слабые люди, так как сам акт ухода из жизни равносилен сдаче, отказу от борьбы.
Но благодаря этой ночи, я понял, что это не всегда так.
Передо мной предстал сильный духом человек, способный без паники и излишних эмоций разложить «по полочкам» и расставить по приоритетам все проблемы и обстоятельства, негативно влияющие на его жизнь.
Он прекрасно понимал, что нельзя объять необъятное, поэтому некоторые проблемы он отбросил в сторону.
Так, Андрис решил пожертвовать личной жизнью, сконцентрировавшись на проблемах, по его мнению, имеющих существенно большую тяжесть последствий.
Из дневника Андриса я познакомился с понятием «долговременная структурная вялотекущая депрессия». Думаю, что это название – его придумка. Как это называется научно – не знаю, я далёк от психиатрии и психологии.
Андрисом были подробно проанализированы причины возникновения накрывшей его депрессии, также был обоснован выбор стратегии реагирования, разработан план уменьшения негативных последствий, даже разработана обходная стратегия. Всё, как в риск-менеджменте, которым он когда-то занимался.
Но Андрис понимал, что не может просчитать абсолютно всё. Было видно, что попадая во внештатные ситуации, ему приходилось действовать с листа, быстро принимать решения, рисковать, оказывать на грани, но всё же не срываться в бездну, переступив черту.
Тяжелее всего было читать те места, в которых он описывал, как подходил к черте, что при этом ощущал, и что творилось в его сознании. Несколько раз мне приходилось прерывать чтение, чтобы чуть-чуть развеяться: выпить и покурить.
Меня удивляло, нет, поражало, как Андрис умудрялся выскакивать из объятий смерти, в самый последний момент? И так много раз.
Когда случались небольшие паузы между обострениями депрессии, жизнь Андриса была ничем не примечательной; он старался жить как все. Ему не хотелось привлекать к себе внимание, но в реальности получалось так, что он достаточно час то оказывался в эпицентре тех или иных событий. Его это и радовало, и тяготило одновременно. Но по крайней мере, он в это время ощущал, что живой.
Однако как только начинался новый виток обострения болезни (да, я считаю депрессию болезнью), Андрис концентрировался на борьбе, выпадая на это время из обычной жизни.
Андрис чувствовал, что болезнь прогрессирует. Первоначально ему помогало то, что он был разносторонним человеком с множеством увлечений. Когда было совсем невмоготу, он с головой уходил в творчество, спорт или ещё во что-то. Но с каждым новым обострением у Андриса оставалась всё меньше увлечений.
Читая записи Андриса, я физически ощутил, как жизнь в нём постепенно угасала.
Создавалось ощущение, что для выхода из каждого последующего пике, Андрису приходилось приносить в жертву что-нибудь важное и ценное, фактически отрывая частичку себя.
Андрис отступал, но не сдавался.
Как-то я у него поинтересовался:
«Почему ты не хочешь обратиться к врачу? Ты же болен. Тебе нужна квалифицированная помощь. Сейчас и не такое лечат».
На что он произнес:
«Дим, я не сумасшедший. Знаю, что депрессии лечат медикаментозно. Слышал, что при депрессиях не хватает какого-то вещества, и его количество восполняется путём приёма определённых препаратов.
Но так лечится тело! А как лечить душу?»
На моё упоминание о психологах, Андрис только рукой махнул. Правда, поведал, что один раз, после потери последнего близкого человека, всё же обратился к психологу. Но был на приёме только один раз.
Ещё один раз он обратился к врачу неврологу, но только для того, чтобы с помощью медикаментов на несколько дней выпасть из обычной жизни. Ему нужно было приглушить воспоминания, связанные с суицидом совсем незнакомого человека, невольным свидетелем которого он стал.
«А вообще я сам себе и психолог, и психиатр», - любил повторять Андрис. «Я один, надеяться мне не на кого. Да и вряд ли кто мне может помочь. Разве что случится чудо»…
И вот Андрис подошёл к последней схватке. Ему было очевидно, что отступать дальше некуда. У него не осталось ничего кроме пустоты:
«Сейчас я напоминаю лист бумаги, который был когда-то исписан мелким убористым почерком, но потом буквы выцвели, и вместо слов осталась только размытая грязь. Я знал, что всё к этому идёт.
Из моего подсознания выплывает весь негатив, накопившийся за всю мою не очень долгую жизнь. И не просто выплывает, а бомбардирует меня, не давая передышки ни днём, ни ночью.
Две мои фобии, родом из детства, слились воедино.
Я постоянно чувствую дыхание смерти. Она идёт за мной по пятам, и ждёт, когда я оступлюсь.
Моё последнее яркое желание – иметь своих детей тускнеет. Да и что я мог бы дать своим детям? Надежду на будущее? А какое у них могло быть будущее? Зачем им нужен такой отец, который может наградить склонностью к депрессиям?
Я стремился помогать людям, но у меня больше не осталось сил.
Я подошёл к черте. Дальше отступать некуда.
Я никому не нужен. Это факт. Мне больше никогда не ощутить человеческого тепла.
Мой уход не станет ни для кого трагедией.
Дальнейшая борьба лишена смысла.
Я презираю себя, я ненавижу себя.
Ну вот и всё, я ухожу»…
Такими были последние слова Андриса в дневнике…
Когда-то он мне рассказывал про свои детские фобии. Их у него было четыре. От двух из них он смог избавиться, а от двух других нет.
Помню слова Андриса:
«Как-то раз, когда мне было лет пять или шесть, мне приснился сон, в котором я падал всё глубже и глубже в колодец. Проснувшись, я начал кричать, а потом изрёк: «Мама, я не хочу умирать».
Правда, на следующий день я уже забыл о том, что произошло.
Но лет в семь или восемь я из окна своей квартиры увидел покойника в гробу, и услышал тягостную похоронную музыку. В гробу лежал молодой человек. Тогда я сделал вывод, что, оказывается, умереть можно и молодым.
После той истории с покойником всё пошло как-то не так. Я стал очень часто видеть покойников, как будто судьба издевалась надо мной. Раз за разом я оказывался в то время и в том месте, где мне оказываться не следовало.
Так у меня сформировалась фобия мертвецов».
А вот другая история Андриса:
«Когда я был совсем маленький, я очень любил смотреть, как работают краны, одно время даже мечтал стать крановщиком.
Но в три года я увидел, как пьяный студент, сорвавшись, упал со второго этажа общежития…»
И это для Андриса послужило основой фобии высоты.
Теперь, глядя со стороны, как мне кажется, я нашел два просчета у Андриса.
В его дневнике записано, что он почувствовал слияние двух фобий только во время последней фазы депрессии.
Но, мне кажется, что это произошло намного раньше.
Как-то в момент особого откровения Андрис мне поведал, что ещё в юношеском периоде у него сформировалась странная способность, чувствовать места с негативной энергетикой, особенно те места, где случались самоубийства или были несчастные случаи, связанные с высотой.
Еще одним просчетом Андриса было то, что он сперва отбросил в сторону, а затем и вовсе похоронил проблему, связанную со своей личной жизнью. И именно это тяжело откликнулось во время последней фазы депрессии.
Но мне легко рассуждать, я в его шкуре никогда не был…
Я посмотрел на часы: было шесть часов утра. Спать уже не хотелось.
А я всё сидел и размышлял: можно ли было спасти Андриса?
Ответ вертелся на языке, но его было очень трудно произнести. А ведь доктор был прав. Получается, что Андриса окончательно добила его ненужность и отсутствие человеческого тепла. Его обычно воспринимали как того, кто всегда готов придти на помощь. Но никто в нем не видел, и не хотел видеть обычного человека, у которого тоже есть проблемы, который способен, как и другие, испытывать яркие чувства и эмоции, переживания. Ему тоже нужна была помощь, на которую он втайне надеялся, но так её и не дождался…
Весь день у меня прошёл как в тумане. Мыслями я постоянно возвращался к Андрису. А в голове у меня всё звучала и звучала написанная им песня «Когда уходит друг».
К вечеру мне стало совсем невыносимо. Я понял, что надо что-то делать, и решил сжечь дневник, так как перечитывать его повторно не было бы уже никаких сил.
Андриса уже всё рано не вернёшь. Поэтому надо постараться его забыть.
Я рассказал об этом Вике, и мы договорились больше не упоминать имя Андриса.
Но этой ночью во сне ко мне во сне пришел Андрис, и сказал: «Спасибо! Я на тебя не обижаюсь. Можешь меня вычеркнуть из воспоминаний. Будь счастлив»!
Андрис больше ко мне во сне не приходил, ничто больше не напоминало о том, что он когда-то существовал. И я успешно вычеркнул его из своей жизни.