Переводы из немецких
поэтов-экспрессионистов
начала ХХ века
Якоб ван Годдис
(1887 - 1942)
Друг
Ему в живот вонзил я сталь кинжала.
Блестел суглинок, кровью напоён.
То вопль взлетал, то тишина дрожала,
гас взор его, по-детски удивлён.
Жесток был путь к утраченному раю,
свидетелей казня. А день вставал,
на глади плиток кафеля сияя.
Могуч был полдень. Друг о нём мечтал.
2017
Конец света
С голов срывает шляпы ураган,
И в крик перерастает каждый звук.
Уносит буря крыши - треск и стук,
И мчит поток на берег, тьмою пьян.
Вот шторм! Копыта дикие морей
О землю бьют, чтоб дамбы прочь снести.
Дыханье рвётся в горле у людей,
И с поездами рушатся мосты.
2017
Георг Тракль
(1887 - 1914)
Чудесная весна
В тот миг, когда полудня ветер затих,
Я, лёжа на камне, увидел во сне,
Как в ризах явились ко мне золотых
Три ангела с вестью о юной весне.
О, чудо весенних сиятельных дней!
На пашнях – последние горсти снегов.
Берёзы склоняют покорность ветвей
К холодным и ясным зерцалам прудов.
Лазурною лентой блестят небеса,
И белые тучи неспешно плывут.
Смотрю и мечтаю – покой и краса!
И ангелы солнцу поклоны кладут.
И птицы звенят. Но, увы, неспроста
Плетёт бытие свою ловчую сеть:
И, прежде, чем сбыться успеет мечта,
Ты должен уйти навсегда, умереть!
2017
Воспоминания детства
Радостью солнечный полдень объят,
В воздухе гулы пчелиные зреют.
Платья сестёр за ветвями белеют.
Мальчик задумчиво слушает сад,
В книге страницу листком заложив.
Липы от зноя увяли, ослабли.
В небе парит белокрылая цапля.
Дрожь светотени, игра, перелив -
В лозах ограды. Вот в дом, торопясь,
Сёстры вбегают в ромашковых платьях.
Ветру из сада уже не догнать их -
Сник, пробиваясь сквозь зарослей вязь.
Мальчик погладил по шерсти кота,
Очи питомца блестят зеркалами.
Голос органа встаёт над холмами,
Ясен и чист, как небес высота.
2017
Полуденный шёпот
Солнце, осени теплынь.
Ветви мёд плодов роняют.
Полдень медленно ласкает
Плавных сводов высь и синь.
Блеск металла – смерти взгляд,
Белый зверь – зимы виденье.
Девушек-смуглянок пенье
Заглушает листопад.
Богу снятся колера,
Нежного крыла биенье.
На холмы бросает тени
Предзакатная пора.
Сумерки, покой, вино;
Звон гитары всё печальней
Тихий свет от лампы дальней.
Сон ли, явь ли – всё равно...
2016
Просветлённая осень
В богатстве сил уходит год,
в плодах багряных, в тяжких лозах.
И одиночество живёт
в тиши лесов златоволосых...
Крестьянин скажет: дай-то Бог!
Вечерний звон плывёт вдоль луга.
И мужество приходит в срок,
когда спешат все птицы к югу.
И с неба милосердья час
снисходит синею рекою.
И образов иконостас
молчанья полон и покоя.
2016
Запустение
Осенний ветер. Колокол стихает.
Прощанье птиц теснит мне грудь волненьем,
Когда они с печалью и смиреньем,
Паломники, в прозрачном небе тают.
Сквозь сумерки иду вечерним садом,
О стае грезя, светлой и крылатой,
И, полон невозвратных дней утратой,
Путь в облаках прочерчиваю взглядом.
И вновь повеет грустью запустенья,
Заплачет дрозд в крушине одичавшей.
В узор оград багрянец лоз вплетён.
И млеющих детей немые тени
парят бескровно над фонтана чашей.
И в синих астрах крепнет стужи сон.
2016
Грозовой вечер
О, багровый час заката!
Окна в отблесках раскрыты.
В гуще вязи винограда
Гнёзда призраков укрыты.
Пыль над стоком в танце взмыла.
Ветер в ставни ударяет.
Словно дикие кобылы,
Тучи бег свой ускоряют.
Лопнуло пруда зерцало,
Чайки с криками взлетели
Над окном. И всадник алый
Молнией пронзает ели.
Ночь вскипает синей кровью.
Визг за стёклами больницы.
Хлынул с маху дождь на кровлю –
Пенится, звенит, искрится.
2017
Альфред Лихтенштайн
(1889 - 1914)
Пророчество
Чую: мир охватят скоро
беды без конца и края.
Засмердят убитых горы,
Вспыхнет бойня мировая.
Помрачнеет купол неба.
Смерть, когтистый зверь, взъярится.
Люмпен ниц падёт нелепо,
Мимы вслед за ним, девицы.
Стены хлевов и конюшен
Рухнут - муха не спасётся.
Гей, накрашен и надушен,
Под кроватью задохнётся.
Целый мир лежит в руинах,
В страхе мост над Рейном выгнут.
Всех, виновных и невинных,
Муки гибели настигнут.
2017
Туман
Бескровные деревья тают дымом,
И мягко разрушает всё туман.
Дрожь теней, криков сдавленных обман.
И звери гибнут в омуте незримом.
Как мухи-пленницы, огни застыли тихо,
Им убежать бы, заметя свой след.
Но стережёт их хищный, жирный свет
Луны, несытой, словно паучиха.
Мы все, неотвратимой смерти вторя,
Растопчем дикой роскоши хрусталь.
И белые глаза ночного горя
Вонзим во тьму, в жестокую печаль.
2016
Эрнст Штадлер
(1883 - 1914)
Обращение
Я – жажда, крик, пожар, огня напор.
Душе – потока дней не побороть,
Кипят их струи, рвутся на простор
И шрамами былого метят плоть.
Ты – зеркало, где в круглой глубине
Искрит источник жизни и поёт,
И где взбухает на янтарном дне
То, что из тлена вскоре оживёт.
Моя душа сорвётся с высоты,
Сквозь полночь летней звёздной ворожбы.
А образ твой – величье красоты,
Знак вечности и оберег судьбы.
2016
Перевёл с немецкого
Сергей Шелковый
----------------
Сергей Шелковый
Один из десяти праведников
Дмитрий Михайлович Балашов - известнейшая фигура в советской культуре и общественной жизни последних тридцати лет двадцатого века. Учёный-филолог, фольклорист, исторический романист, поэт, историк и в своей поэзии, он - явление ренессансно-универсальной духовной генетики, человек безупречного достоинства, обширного интеллекта, глубокого и честного исследовательского размышления.
Он - достойный единомышленник историка-поэта Льва Гумилёва и сам - такой же неутомимый пассионарий своего времени.
Эти вполне заслуженные звучные определения его судьбы и его дела неслучайны, ибо во всех своих трудах, в своих исторических исследованиях, в полутора десятках своих исторических романов Дмитрий Балашов всегда опирался на лучшую, наиболее достойную часть средневековой русской истории - на период Господина Великого Новгорода.
Самый его страстный и наполненный чувством личной сопричастности к историческим событиям давних лет роман "Марфа-посадница" был посвящён периоду присоединения Новгорода к Московии. В нём ощутима и доныне неутихаюшая боль от осознания того, что история России в тот момент получила ещё один импульс движения по вектору насилия, имперской ненасытной экспансии на своём историческом пути на долгие
годы и века вперёд.
Об этой же боли и тревоге говорят и строки стихов Дмитрия Балашова, оставившего немалое, полное страсти и духовной энергии поиска поэтическое наследие. Речь в цитируемых здесь строках идёт о возвращении автора из поездки в Германию:
Завтра вновь полицейский кордон
И досмотра всевластье,
И всевластье тупиц, захвативших российский престол!
Завтра буду я дома
Раздавать довезённые сласти,
И о сыне своём хлопотать, чтоб живым из призыва пришёл.
Как неожиданно и как неизбежно по законам нелинейной логики возникает в последней строке цитаты тот самый сын Дмитрия Балашова, который в июле 2000-го года станет в новгородской деревне отцеубийцей, оказавшись Каиновым отродьем учёного и писателя!
И этот сын-Каин - совсем не случайный выплеск метафизической дьявольщины, но всего лишь ещё одна ипостась Московщины, подмявшей под себя в пятнадцатом веке Великий Новгород и заглотнувшей в последующие века ещё едва ли не одну шестую часть земной суши.
Седина и кровь - затих в рогоже
мудрый старец Дмитрий Балашов.
Каинов мороз дерёт по коже.
Рвётся вновь в душе багровый шов...
Багровый, кровавый шов сегодня, граница Московщины и Перворуси-Украины, пламенеет три года нестерпимой болью. Тысячи молодых воинов света, защитников своего отечества, погибают день за днём от "всевластье тупиц, захвативших российский престол", от их жестокости и подлости.
Думаю, что мудрый и благородный человек Дмитрий Балашов предчувствовал сегодняшний ход событий. За то и сгорел на корню его дом на Онежском озере в 80-ые годы. За то и был он в 2000-ом оперативно и умело, пусть и руками своего отпрыска-отцеубийцы, завёрнут после удушения в смертную рогожу.
Светлый ум писателя, человеческая душа Дмитрия Балашова продолжают жить в его стихах и книгах, оставляя надежду на то, что и сегодня десять праведников на одной немереной части земной суши, возможно, ещё помнят о Боге.