Сырое утро. Зимний дождь.
И голос в трубке телефонной
Из жизни неземной, бессонной,
Виденье? Искушение? Ложь?
Там друг погибший, но живой.
Смеется, шутит, как и прежде,
В военной форменной одежде,
Но не в пути к себе домой.
Грустит. Скучает о жене.
И презирает ту взрывчатку…
Не оставляет отпечатков,
Когда гуляет по стране.
Я выждал паузу, спросил:
- «А что разве вас везде пускают?»
- «Земные нас не замечают,
И даже те, кого любил.»
- «А Главный, как он говорит:
На русском или украинец?
Сириец или палестинец?»
- «Он понимает. Но молчит.»
- «А как вообще? Не сложно жить?»
- «Гораздо лучше, чем в учебке,
Надежно все. Добротно. Крепко.
Без жажды что-то изменить.»
Не понял я, зачем звонил.
И кто кому, все как в тумане.
Проснулся. Зябко на диване.
Все точные слова забыл.
Но голос светлый озорной
Звучал, как медный колокольчик,
Я говорить с ним не окончил,
Тогда, когда он был живой.
Его погоны, ордена,
Хранят взрослеющие дети.
Улыбку на большом портрете,
И память не сотрет война.
Своеобразный говорок,
Мой друг всегда был балагуром,
Он не боялся пули-дуры,
Он сделал Все.
А я не смог.