****
А оно - ворочается в груди,
строит глазки, не хочет спать на бочку,
такое славное - ну почти как ты,
когда смотришь так,
что я становлюсь плюшевым мишкой,
очень неприличным плюшевым мишкой
полным всяких хулиганских мыслей,
касающихся нашей нравственности и морали,
направленных к тебе и в тебя,
и ты говоришь мне - не хулигань,
а я и не хулиганю, я лишь очень честный
озабоченный тобой медведь, -
внеси меня в Красную книгу,
в комнату,
под своё одеяло,
я даже обещаю руками не трогать,
и ты на минуту поверишь, пока не поймёшь,
что обещание не трогать р у к а м и - не для медведей,
и будешь смеяться, или дуть губы,
и делать вид, что мы вот прямо
не вылезаем из всего этого,
ну вот просто утомил тебя своими желаниями,
даже где-то достал (достал-достал,
шепчет моя нежность твоему телу),
а за окном пусть будет вечер,
такой вечер с дождём,
и пусть капли поют песенку тук-тук,
и рядом -слышишь?- тук-тук,
в такт нашим сердцам,
нашим прыжкам в глубину,
нашему цельному счастью,
и маленькому притворству медведя,
который строит из себя саму невинность,
но ты-то знаешь все его штучки,
все его круглоглазые штучки,
конечно, знаешь,
только не все,
я покажу тебе сегодня ещё одну,
очень наглядно,
очень по-нашему, -
когда не ты прячешься в джунгли,
а джунгли прячутся в тебя,
и потом выглядывают,
и строят глазки,
и не хотят на бочок,
ну, если только ты тоже,
можно на этот,
и - ещё ближе...
И тогда обрушиваются тропическим ливнем,
рисующим наши тела на всех встреченных днях,
нас, свернувшихся калачиком,
маленьким калачиком в ладонях неба,
которое греет его дыханием,
чтобы всё продолжалось,
и оно - продолжается,
и ворочается в груди,
или сидит тихонько в засаде,
смотрит лучисто и бережно,
загадочное такое,
трогая лапами изнутри
улыбаясь тому,
что мы есть...
И подмигивает заговорщицки
и тихонько...