Глава 7 из романа "Мистерия точка ру".
Действие происходит на рубеже 89-90 годов прошлого века...
***
Над конструкторским бюро, где наследственный интеллигент Сидоров исполнял обязанности ведущего специалиста, нависла грозовая туча. Ее появление было вызвано таким общеизвестным экономическим явлением природы, как инфляция. Тучу называли «сокращением», произнося это слово сдавленным свистяще-шипящим шепотом, сопровождаемым гримасой ужаса и предчувствием непредсказуемости.
Сидоров, однако, поглядывал на тучу с ледяным спокойствием, поплевывал на всеобщую панику и даже плотоядно улыбался, предвкушая плановую командировку в столицу, совершенно упустив из виду ее совпадение по времени с Рождеством Христовым. За два дня до отъезда Сидоров спохватился, совершил несколько вялых телодвижений относительно железнодорожных билетов и гостиничной брони, но, убедившись в неотвратимости Судьбы, перестал дергаться и засобирался в путь.
Накануне вояжа Сидоров распил с коллегами по отделу бутылку какой-то импортной бормотухи и бурно распрощался со всеми, втайне подозревая, что по возвращении не досчитается многих…
Вагон, соответствующий купленному билету, напоминал рефрижератор. Среди заиндевелых искрящихся стен Сидоров обнаружил дюжину пассажиров и необозримое количество религиозной литературы. Купейное радио тоже вещало о чем-то божественном, всепроникающем и на полной громкости. К ночи Сидоров почувствовал себя вдребезги обалдевшим – как в институтской молодости после экзамена по научному атеизму.
К утру трансляция прекратилась, но вместо желанного сна под стук колес в голову лезла всякая чертовщина, вспоминалась жена, что-то прячущая в ящике антикварного комода, и хотелось выйти на ближайшей станции. И все же Сидоров прибыл по назначению.
Отметив командировочное удостоверение и прописавшись в гостинице, посланец провинциального НИИ вдруг обнаружил отсутствие зубной щетки, мыла и прочих бритвенных принадлежностей. Время было не столько поздним, сколько праздничным, ближайшим торговым точкам было явно не до проблем жаждущего чистоты интеллигента, поэтому Сидоров оказался на Красной площади в надежде отовариться в ГУМе. Здесь ему снова не повезло. Чтобы обрести душевное равновесие, Сидоров соприкоснулся с мужиком, продающим кагор на вынос, и присоединился к праздничной толпе. На углах и в подворотнях колядовали пионеры, позабыв снять красные галстуки. Возле недореставрированной церквушки горели свечи, баритонил поп, а добропорядочные христиане с внешностью партийных функционеров яростно осеняли себя крестным знамением...
Описав круг, Сидоров снова попал на Красную площадь. Невесть откуда перед ним выросли трое в штатском, заломили руки за спину и молча втолкнули в машину, чтобы вытолкать из нее на Лубянке, гостеприимно благословить резиновой дубинкой и впихнуть в камеру предварительного заключения.
Оправившись от шока, Сидоров обвел взглядом сокамерников и не поверил в реальность происходящего. Справа от него на грязном бетонном полу сидел известный писатель, автор книги про Ваню Чонкина. Слева прислонился к скользкой стене легендарный диссидент, про которого сочинили частушку: «Обменяли хулигана на Луиса Корвалана. Где б найти такую *лядь, чтоб на Брежнева сменять?». Диссидент обнимал за плечи еще одного, милого сердцу Сидорова писателя, подарившего миру «Невозвращенца». Дальнейшее обозревание камеры ввергало Сидорова то в панический ужас, то в панику от собственного бессилья, то в бессильное бешенство: среди заключенных не было ни одного незнакомого лица. Точнее сказать, столичный бомонд был налицо. Телеведущие, артисты, режиссеры, журналисты, правозащитники, политики дышали одним спертым воздухом вместе с ним, провинциальным инженером, случайно оказавшимся в нужное время в нужном месте.
Пару часов спустя весь этот «бомонд» оповестили, что они, вместе взятые и каждый в отдельности, подозреваются в краже века, а именно: при живой и относительно трезвой охране из мавзолея бесследно исчезла мумия вождя мирового пролетариата! Потом их вызывали по одному на допрос, производимый истерично орущим полковником с массивными усами и тремя костоправами в штатском. В ожидании своей очереди Сидоров судорожно подбирал слова, из которых можно было бы слепить хоть какое-то подобие молитвы. Мысленно прочитав свое послание Господу раз двадцать, Сидоров почувствовал себя гораздо лучше. Как ни странно, именно его корявое словотворчество дошло до ушей Господних, и случилось чудо. Содержимое камеры вытряхнули во двор и, не извинившись, отпустили на все четыре стороны.
Выйдя на площадь, Сидоров замер в недоумении. К тем самым дверям, куда его втаскивали силком и в наручниках, стояла многотысячная очередь добровольцев. Пролетарии, торговцы, экстрасенсы, панки, студенты, фарцовщики и рокеры – все пытались убедить сыщиков в своей причастности к данному преступлению, и каждый не стеснялся на описание самых невероятных подробностей.
Экстрасенсы уверяли, что загипнотизировали охрану.
Студенты клялись, что собственноручно прорыли тоннель от мавзолея до нефтепровода «Дружба».
Рокеры дрались с торговцами за право признать свою вину раньше их. Торговцы же, отстреливаясь от рокеров из газового оружия, изрыгали нечто кощунственное о разделке мумии на сувениры…
На углу в рукав Сидорова вцепился какой-то патриот в камуфляжной куртке; завращав красными выпученными глазами, он сознался, что прячет бесценные останки на чердаке дачи двоюродного брата своей третьей жены. И если он, Сидоров, не против… Но Сидоров был очень даже против. С ущербом для старенького пальто интеллигент вырвался из патриотических объятий и ринулся в гостиницу за вещами.
На перроне Сидорова окликнули. Родной до спазма в горле голос исходил из бомжеватого мужика в разных ботинках на босу ногу. Сидоров уткнулся в грязную бороду оборванца и расплакался. «Бомж» оказался земляком и бывшим коллегой Сидорова, уволенным из НИИ одним из первых за вольнодумство и глобальную беспартийность. А бомжеский вид интеллигент Суриков приобрел буквально за рождественскую ночь, попавши сначала на Петровку, затем в психушку. Братья по разуму прошли в привокзальный буфет, и Суриков поведал о ночном шоу, разыгравшемся в сердце советской психиатрии.
С вечера кареты скорой помощи начали доставлять необычных пациентов. Вскоре в приемном покое скублись промеж собой семеро Троцких, пятеро Куйбышевых и два кавказца с фамилиями Джугашвили. К полуночи кавказских однофамильцев стало намного больше, и они победили всех остальных, вплоть до каких-то Бухариных и Максимов Горьких. В женском отделении шла крутая разборка между Крупскими, Инессами Арманд и Коллонтаями. Катастрофически не хватало смирительных рубашек, санитаров и успокоительного. Медперсонал отбивался газовыми баллончиками, банками для анализов и спинками от кроватей. К утру внезапно все утихло, все резко вспомнили свои фамилии, адреса и национальности, но никто не помнил своих ночных аномалий. Всех сразу отпустили. И только ему, Сурикову, продолжавшему утверждать, что он Суриков, пришлось бежать, обрядившись в одежду некого Кирова, придушенного намедни Джугашвилями…
До поезда в южном направлении оставалось полчаса, когда к двум наследственным интеллигентам подскочил козлобородый коротышка в кепке, достал пачку старых кайзеровских марок и прокартавил:
– Товагищи! Помогите угнать паговоз, чтобы добгаться до финской г’аницы! Это кгайне важно для миговой геволюции!..