Под Рождество чертовщина врывается в души,
только в невольной молитве спасенье и в душе:
матерьялизм оседлал непокорное сердце -
как Крокодил, остроумен и дерзок - как Герцен.
Люди толкаются всюду, борясь за подарки,
Парки - считай, кукловоды! - портачат в запарке:
рвутся, казалось, священные, вечные нити,
куклы стучат каблуками в разбитом корыте.
Главный чертяка - повсюду, и всех утешает,
якобы истины шепчет, прельщает вещами,
кадры тасует, как хочет, в бессчетных экранах
сети, разбросанной в мире по землям и странам.
К жалости он призывает и к пафосу, хитрый,
пряча лицо за прозрачностью слез и пол-литра,
с виду - свой парень, готовый дружить и хохмарить,
и вездесущий, как в душной курилке чинарик.
Бесы мордашки, смешливые, дерзкие, кажут,
в пудре и гриме их хитрые лица - не в саже,
газ выхлопной - словно тянется хвост за машиной,
туфли-копытца стучат по паркету невинно.
Тыщи пророков вокруг, проповедует - каждый!
Снег за окном превращается быстро в бумажный:
письма, статьи, завещания, сказки, доносы -
кружат, слепЯт и кусаются снежные осы.
Хлещет энергия, рвется словами из горла,
тело - в одежде, а дух бродит наглый и голый.
И беспардонный, поскольку еще обезьяний,
самодовольный, а если не так что - скандальный.
Впрочем манеры порой прикрывают природу,
но сэксапильность зовет ее вновь на свободу
и побеждает подспудно, везде, потихоньку:
тащит нечистая жертву и в сделку, и в койку.
Тьфу!... Но в далеком в хлеву на шуршащей соломе
женщина сына рожает в блаженной истоме.
Явится Он, всех спасающий, мудрый и жданный,
мир прояснеет и сгинут соблазны, обманы.
Пахнет просушенным сеном и кожей, и сыром,
светит луна сквозь прорехи на крыше и дыры,
дышит, незримая в сумраке хлева, корова,
тычутся носом в колено и звезды, и овны.