В доме на берегу
после полудня
когда еще не разгулялся ветер
у открытого окна можно подслушать разговор
о кисточках и кремовых ботинках
о маргарине и молодом горошке
о петуньях и протекающей крыше
но из-за шумных листьев не разберешь ни слова о кораблях
в доме на берегу
в окне с чудесным видом на залив
каждую ночь горит свет
и на самом рассвете
кто-то уносит с подоконника старую масляную лампу
Белое безмолвие
в белом однокомнатном мешке
во всем белом снаружи
ни одной черной точки
крючка запятой на которой можно
господи заморозь ворону
пусть упадет
На закате
на закате когда шипят волны
и кричит камбала-солнце попавшая в чужое море
ты сидишь на берегу просишь сделать потише и ждешь чудо
не потому что веришь
просто забыл как кричат рыбы
Перед дождем
Белые барашки носятся по воде, предчувствуя дождь и море еды, заранее жирея на глазах.
Еда тоже что-то предчувствует, но из-за качки и катаракты, затянувшей небо, не может рассказать.
Оставляет переваривать недописанным и выходит в поле барашков. Ждать пастуха.
Он придет. Она не верит, но тоже не помнит, как кричат рыбы.
Прекрасный вид из окна
жил паук в новой однокомнатной квартире
круглого дома с прекрасным обзором местности
в любую сторону не выходя
дверь на потолке была с пластиковой крышкой
спасало хобби
он еще помнил как плести крепкую паутину
Кукушка
редеющий лес памяти
когда-то тут росло сумасшедшее вечнозеленое дерево
теперь только дурная кукушка кричит во сне качаясь на обломанной ветке и отбывая накарканный срок
каждое утро глухарь-лесник приносит тяжелый топор
и оставляет на сухой коре еще одну зарубку
Большой и наивный
под Новый год у черно-белого телевизора
с одним каналом семидесятых
включить прекрасный старый мир
если покажут Великолепную семерку
где-то на середине
в тебя попадет добрая шальная пуля
и все хорошо закончится
Персидский ковер
мы лежали на тяжелом восточном ковре
как персидские принц и принцесса
и останавливали летящие снежинки
посередине молдавской зимы
кто-то нас торопил
говорил по-русски какого черта
подвешивал ковер в воздух
и выбивал из него всю пыль
до последней крошки
с утра снова обещали снег
он до сих пор идет
они валяются на ковре и смотрят в небо
я стою с палкой и говорю
какого черта вы так долго возитесь
Жильцы пустого дома
*
разбуженная тишина смахивает осколки с подоконника
включает электрический фонарь и отправляется бродить по дому
болтая сама с собой всеми оставленными языками
где-то среди них должен быть один знакомый
его узнаёшь по ужасному акценту когда спотыкаешься у порога
они не меняются
*
однажды они заговорили на чужом языке
будто прибыли из давно утонувшего в песках города
разбили шатер на веранде и зашумели
вместе с виноградными листьями и ветром
оставляя голоса повсюду под ногами стульев
на бельевых веревках и в титановых зубах кофемолки
а мы сидели в гостиной и слушали как она перемалывает время
оно было черного цвета
но к этому они не имели никакого отношения
*
бабочки мертвая голова
когда-то они писали стихи и жили рядом
в многоэтажке интернета как все теплокровные люди
но потеряли прописку и время отобрало у них голос
иногда по старой привычке еще летят на свет шумного окна
попадая в пустую комнату
где даже воспоминания больше не хотят разговаривать
Принцесса и соловей
Когда в сказке родилась добрая принцесса и ей, как принято, подарили соловья, все пошло не так, сказка стала доброй и почти испортилась.
– Зачем мне соловей? – сказала принцесса и открыла дворцовое окно. – Пусть летит на волю, в замке слишком душно, – добрую принцессу все любили, даже истопник, который видел ее лишь издали в окне под крышей, если выходил перед сном посмотреть на звезды. По крыше замка всегда гулял ветер, а в большие холода злой мороз закрывал окна густыми ледяными лесами. И тогда печнику хотелось, пока не закончилась зима, поделиться всем теплом, какое только давала котельная, ежедневно сжигавшая без остатка королевские запасы дров и угля.
Дровосек и угольщик трудились не покладая рук и каждое утро заполняли ее вновь мешками лучшего угля и горами отборных дров. Они не меньше любили прекрасную принцессу – в королевстве других и не знали. Король с королевой кроме принцессы любили музыку, королевскую охоту и свое королевство, поэтому много занимались государственными делами и не могли иметь лишних принцесс – каждая принцесса требует соответственного отношения, внимания и любви. Иначе из нее не вырастет добрая королева. Пришлось остановиться на одной, но зато самой доброй и прекрасной.
Как бы там ни было, закрытая в замке принцесса распахнула окно, посмотрела на весело прыгающих по снегу воробьев и вдохнула щиплющий нос свежий воздух. У нее закружилась голова – тогда, перед тем как упасть в обморок, она выпустила из рук соловья на свободу. Соловей не разбился, а расправил крылья и молча улетел куда глаза глядят.
– Как же мы станем жить без его голоса? – спросили король с королевой. – В нем заключалась поистине волшебная музыка. И вот теперь она на свободе. Но как же мы? Неужели нам так и придется оглохнуть от полной тишины или, о, ужас, от плохой музыки?
И тут совсем рядом раздалась звонкая соловьиная песня. Оказалось, голос, бережно завернутый от ветра в шелковый платок, принцесса сохранила в кармане – сейчас он выскользнул, покатился по ковру и запел. От волшебной песни король с королевой, и все придворные, и все угольщики с дровосеками в королевстве счастливо заплакали и закрыли накрепко окна, чтобы больше ничего плохого не случилось.
Только соловей не смог вернуться вечером в неволю и остался с воробьями во дворе. Они по заведенной в королевстве традиции были добры, они даже поделились с соловьем остатками хлебных крошек. И еще последними уличными новостями, и предпоследними, и прошлогодними. Просто прыгать по снегу, не простывая, и жить без голоса он не умел. А воробьиный ему не подходил.
Но ничего плохого так и не случилось, когда-нибудь принцессе подарят еще одну певчую птицу, или он придется впору севшему на балкон юному воробью – всякое бывает в королевстве. Пока же сам по себе поет иногда чистый голос вечерами в замке и все плачут, как, бывает, плачут от счастья, и на всякий случай затворяют окна.
Туман
Прохожие взбадриваются, розовеют и продолжают двигаться с запомненного места. После перекура мир заработал в прежнем режиме, каждый действующий мирянин выпустил дым из легких, нащупал ногами твердую землю и старается соответствовать моменту. На глаза начинают попадаться знакомые букинисты.
Откин как Откин, только без книжки. Может, так и было. Немного похудевший, пересчитывает пальцы пустых рук и убегает писать свою. С каждым туманом в ней обнаруживается все меньше слов, но до полного выведения еще далеко. Никто из пробегающих вежливо не обращает внимания, сами на ходу приклеивают реставрированные страницы – в дыры родной памяти дует сильнее. Прошлое любит спорить, но замечательно штопает ветхие носки и платья.
Где-то под вечер бросаешь собирать на улицах знакомые следы, главное, цела обратная дорога – если две основные беды на месте, за остальное уже не так волнуешься. Со второй обычно все в порядке, ее слышно даже с закрытыми глазами, когда жизнь переводят в звуковой режим. Лежащий в порядке добрый старый мир находится быстрее, можно прогуляться не спотыкаясь.
У парковой клумбы, забравшись на мраморного дельфина, молча читает рожденные на природе стихи Ёжа Кин. Рожденные во время последней туманности, оттого пока не разговаривающие много. Скупо завернутые в чистый памперс мысли. «В пеленку» бы вышло афористичней, но отемпораморес. Древний дельфин заранее мраморно соблюдает тишину. Воробьи на всякий случай клюются первыми.
Издалека сильно кого-то напоминает. Пытаюсь вспомнить, где встречались. Нет, не вспомню, всегда путаю длинные фамилии.
Ёжа разводит руками и на память оставляет газете автограф. Не свой, конечно. Всех проходящих мимо – чтобы помнить. Я записываю, что читала. Тоже в свою газетку. Если потеряю, придется читать дважды – подумает, что где-то меня видел.
Чтобы не думал, считаю свободных дельфинов. Мрамор успокаивает. Но не досчитываю, в ползущем тумане кто-то предупредительно бросается газетным комком. Судя по дате, наступила зима. Он становится прожорливее. Люди бегут к дельфинам. Откручивают своих, спасая лучшее. В конце концов постаменты всегда пустуют. До следующего рассвета.
Накрытый свежей салфеткой город готов к ужину. Первыми приплывают белые акулы, после них остается много пятен. Сегодня он раньше времени и сразу по главной улице – туман…
Пальто
Когда в гардеробе разобрали все пальто, оказалось, что одно лишнее. Перед началом его точно не было. Гардеробщик знал. Вахтер ничего не знал – у него два своих, больше не застегнешь даже в самую морозную ночь.
До закрытия так никто и не пришел, только все разошлись. Совсем все, они проверили. Много раз, потом контрольный. И под креслами. В зале темно и пусто. На улице идет снег, но ничего не ездит, тоже темно.
Заночевали втроем – вахтер на работе, гардеробщик по совести, привидение из интереса.
Утром проснулось раньше всех, надело пальто и ушло. Перемытые чашки аккуратной горкой росли на подоконнике, сияя под первым солнцем. По ровному снегу тянулась узкая полоска следов.
– Маленькое.
– На каблуках.
– Ага. Тридцать пятый.
– Миниатюрное.