Любимая, зачем, как шпагой острой,
пронзила сердце мне своим уходом,
душа моя покрыта вся коростой,
закат сравнялся временем с восходом.
Офелия, любимая, как больно
знать, что тебя я больше не увижу,
я к правде не искал путей окольных,
идя по ним, я честь свою унижу...
Но честь презрев, не вынимая шпагу,
неужто я тебе такой был нужен,
похожий на плебея бедолагу,
который вечно с совестью не дружен?
Которому не ведом голос мести,
таким нужна постель и вкусный ужин,
и изредка, слова слащавой лести...
Тебе такой избранник был бы нужен?
Прости меня, быть не могло иначе,
поступок низкий честью не проститься,
что сердце безнадёжностью заплачет...
Не миновать того, чему случиться...
Не может БЫТЬ, когда НЕ БЫТЬ - всё может
и управляет миром лицедейство,
и совесть лицемерие не гложет,
когда везде в почёте фарисейство.
Я слепну, всё заволокло метелью
интриг за власть, подвохов, подлых бредней
и стала для тебя река купелью,
в которой ты нашла приют последний.
Твой вечный сон никто не потревожит,
по локонам твоим вода струится...
С каким несчастьем или горем может
любовь неразделённая сравниться?...
Зачем теперь мне конь ценой в полцарства,
когда со мною нет моей любимой,
любовь твоя была мне, как лекарство,
от всех невзгод защитою незримой.
Как после пира горькое похмелье,
теперь душа с рассудком в вечном споре
и соловей не усладит нас трелью...
Офелия, за что мне это горе?...
На иллюстрации картина "Офелия" английского художника Джона Эверетта Милле (1852 г.)