* * *
Красные вишни и рыжие лилии -
разгоряченное лето в разгаре!
Нотами воздух пропах в изобилии,
как древесина флотов Страдивари.
Сад мой зарос одичавшей малиною
и мелкоцветием сорной ромашки.
Множатся знаки, что праздник покину я -
не доиграв. Прихлебнув из баклажки...
Но в партитуре, что выткана птицами
на синеве полнозвучного лета,
светит ли - в паузе, фразе - продлиться мне?
Громкий вопрос. Не услышать ответа...
* * *
Когда бы даже раскололась книга,
жизнь не скрепиться просто не могла.
Высокий стиль и низкая интрига -
земные, милуй, Господи, дела.
Мир очень стар, и всё о нём сказали,
но с юной дрожью тянется рука
к цветному мелу, к пёрышку из стали,
к строению из мокрого песка.
О, время лепки крепости у моря!
Та память о мальчишеской руке
всё брезжит нотой, взятой априори,
и звуком - в глубине и вдалеке...
Ты долго пишешь книгу без названья
и в лучшем сне своём летишь без слов.
И проба речи, и исход в молчанье -
неотвратимость отклика на Зов.
* * *
От Рюрика до юрты Чингисхана
блуждает память по лицу ребёнка.
И том Завета, словно том Корана,
серебряной застёжкой мечен звонко.
Тонка настройка отрокова слуха,
и столь точны толчки его зеницы,
что все слои, все дуновенья Духа
его взросленью вправе пригодиться.
МукА и мУка на Руси едино
начертаны и только долгой песней
порою различимы. Но былина -
правдивей были, отрок, и чудесней!
И я тебе оставлю, птица Божья,
в наследство те запретные пределы,
к которым через верность бездорожья
моя шальная пуля долетела.