Играем с пятилетним внуком.
«Один цыплёнок, два цыплёнка, три, четыре цыплёнка, пять…»
Внук останавливается. Неуверенно говорит: «пять цыплёнков».
Числа до 10-ти он знает уверенно, но слово «цыплёнков» ему не нравится. И он тормозит.
При изучении русского языка, как иностранного пришлось бы объяснять, что существует счётный падеж – три шага, но пять шагов, а пятилетний ребёнок на родном языке сходу принимает «пять цыплят» и уже не перепутает, так и не узнав никакого счётного падежа.
Во всех случаях при переходе от «четыре столба» к «пять столбов» он будет искать и найдёт нужную форму.
Уедет в другую страну, будет двадцать лет говорить на другом языке, но уже никогда не скажет «у нас не было яблока, потом принесли семь яблока, но осталось двое яблоков».
Внук врангелевского офицера, выросший в Сан-Франциско, старательно выговаривает окончания чужими калифорнийскими звуками: «двадцать три судовые нормы», «двадцать пять судовых норм» – на Донбассе уголь покупает.
Его нянчила русская бабушка.
Я поступал в институт с парнем, который окончил венгерскую школу в Закарпатье.
Русский язык у него был не родной. Парень говорил: «Падает дождь».
Я поправлял.
«Почему дождь идёт, если падает?», – не понимал Сашка.
Я опять поправлял: «Почему дождь идёт, если ОН падает?».
«Зачем «он»?, – не унимался Сашка – про дождь говорим»
«О дожде, – Саша, – мы говорим о дожде».
Он сдавал изложение, вместо сочинения, как выпускник национальной школы, но всё равно провалился.
Есть теория, что у британца-немца-испанца вместо нейронной связи, которая отвечает у нас за суффиксы и окончания, образуется другая нейронная связь – «деньги-товар-деньги штрих».
Доказать или опровергнуть эту теорию пока не удалось, но что-то в ней есть.
«Их» язык лучше описывает бизнес-процессы.
«Наш» – несравним при описании чувства и природы.
Прекрасная избыточность русского языка прорывается в денежные дела – «Отчёт о прибылях и убытках».
Количественно-отделительный падеж – «получить убытки», «отразить в отчёте убытки», «получить прибыли».
В доиндустриальную эпоху все языки были избыточно прекрасны и сложны.
Для охотников-собирателей важно было так описать свой мир, чтобы соседнее племя не догадалось, где собака зарыта.
У одного индейского племени есть три формы глагола в настоящем времени.
«Пожар. Горит вигвам».
Если я сам вижу, что вигвам горит – первая форма. Если я знаю об этом с чужих слов – вторая форма. Если только слышу запах дыма – третья форма.
Дыма без огня не бывает.
Архаичные формы остались во всех языках, но романо-германские языки первыми пришли к упрощению. Сотрудничество и доверие стало полезным для выживания.
Технологии требуют быстрых и простых слов.
То же с религиями.
Пади узнай, какому богу молиться, чтобы дал урожай, если у Неба, Воды и Земли разные боги.
Единобожие решило эту проблему.
Но в начале 21-го века неожиданно опять востребована сложность и цветистость речи.
Читать на английском языке описание политической жизни невыносимо скучно.
И русский язык здесь празднует свою победу.
Но ещё лучше описать современное состояние человечества получилось бы у индейцев.
Все глаголы – в третью форму!
Никто ничего не видел, но дыма без огня не бывает.