Хорватский триптих
Далмация
Далмация, Ядран. - Сквозь дымку лет,
сквозь фимиамы истуканов Рима
всё побережье выпукло и зримо
за два тысячелетия ответ
открыто держит. Стены крупной кладки,
сторожевые башни городов,
Дубровника и Сплита, без усадки
стоят в дозоре. И без лишних слов
хранят свой выбор. Времени стремнина
развёрнута в пространстве столь светло,
что спору нет: на римские руины,
на круг славян и мир аквамарина
с небес благословенье снизошло.
От мела стен, от охры черепицы,
от мая в нескончаемом цвету
исходит тонкий запах медуницы,
струится то, что только в детстве снится,-
и радугой, и счастьем, - раз в году...
Всей яви ярь, Ядрана все излуки,
все цепи драгоценных островов,
наследуя, прими в зрачки и в руки
из дряхлых лап цезарианских львов.
Дабы над синью белые хорваты
на внятном, до кровинки, языке
для северского вымолили брата
ещё пять дней отсрочки от расплаты,
от краха долгостроя на песке...
"Всем расскажи - взывает баба Вука -
прекрасней нет Далмации моей!",
и в восемьдесят лет крепя науку
о ракии, живительнице дней.
"На завтрак рюмку и на сон грядущий -
все хвори пересилит, до одной!"
Ядран ярится, веют мёдом кущи.
Сажает "Дуглас" Лётчик вездесущий
и длит благое Слово надо мной...
В Дубровнике
«Мы, Тарабичи, все младолики!» -
говорит мне босняк Хайруддин.
Здесь, в Дубровнике, сущностей стыки
преломил, словно хлеб, Господин.
Дино с гостем – речист и радушен,
и болеет за сплитский «Хайдук»…
В Старом городе сыщем свой ужин,
шкипер Крюк, друг бродяжьих наук!
Нам, вернувшимся снова в Дубровник,
в тот же, Дино Тарабича, дом,
«Добро вече» - лепечет шиповник
невесомым своим лепестком,
розовея на круче Ядрана,
на отвесной бойцовой стене…
Длится таинство Божьего плана –
наяву и как будто во сне.
Посему – над обрывом соцветье,
жменю-дюжину пижмы сорву,
чтоб весь год златоглазые дети
мне аукались вновь наяву -
ярким маем над синью Ядрана,
Адриатики вольной волной…
Братец Крюк, завтра снова нам рано
стартовать. Так давай – по одной,
по одной лишь, по густо-багряной,
по заслуженной склянке вина!
Веет места и времени прана,
дышат в душу славян имена.
И хоругви хорвата упруги!
Здесь, где косно-опасен осман,
правят требу ядранские струги,
и плывут младоликие други –
шкипер трезв, да и писарь – не пьян!
Остров Хвар
В продолжение странного странствия, плавного плаванья,
проходя между пристанью Шолта и островом Брач,
достигает мой белый паром Твоей, Господи, гавани -
на попутной волне, на смешенье утрат и удач.
Приближенье к сокровищу Хвара, ядранского острова,
к сиво-пепельным рубищам тысячелетних маслин
ощущается свежей добавкой акцента-апострофа
к бесконечности ритма, что всюду велик и един.
Ты, мне славшая мэйлы и смайлы, не очень надёжные,
назначая свидания в неких ресурсах сети,
если б знать ты могла, как всевластвует тягой подкожною
не дающий покоя сквозняк, оператор пути!
Не затем ли и я умыкаю тебя у компьютера,
что меня самого солнцедар, ослепительный Хвар
в одночасье срывает с крючка, с поводка и цугундера,
виноградарь мой, сборщик олив, моцареллы овчар?
И пробившись на остров-Буян, не с одной пересадкою, -
самолёт, серпантина гудрон, внесезонный паром, -
собеседницей праздник украсив и ракией сладкою,
о любви не совру я, лишь скрипну, пост скриптум, пером:
ты не первая хворь моя, Хвар! Островной лихоманкою
въелся в душу и плоть ещё Хортицы дымный ночлег.
Но и даже не Сечь утирает мне рот самобранкою,
не пурпурные гидры Ядрана сверкают обманкою,
просто - голубю вслед, всё плывёт к Арарату ковчег...