Аннушке
(венок сонетов)
Она ушла из детства навсегда,
И бросила меня, и не простилась.
Она ушла. Так падает звезда,
Когда ты веришь — это божья милость.
И смотришь вслед. И чёрен небосвод.
И россыпи из звёзд чужих на небе.
Она ушла. И ни при чём развод.
И ни при чём слова в упрёк о хлебе.
Она ушла. До срока подросла.
Забыты годы, где мы были вместе.
Её герой разжалован в осла.
Отцу ли думать за плевок о мести?
Она ушла, как мать её, точь-в-точь.
Чужая. Взрослая. Моя кровинка дочь.
1
Она ушла из детства навсегда,
Ты там, остался с ней, где карусели,
Где «Баскин Робинс» вкусная еда,
Когда мы на него семьёй подсели,
Когда принцессу выше головы
Поднял и нёс на шее, как пушинку,
Когда и в зоопарке даже львы
Боялись проронить её слезинку,
Когда болезнь её — разрыв души,
И сердце вырывалось и стонало,
Когда её точил карандаши,
Когда на «много» думал — это «мало»,
Когда, у непоседливой в плену,
Готов достать был для неё луну.
2
И бросила меня, и не простилась.
Бывает так — я знал, но не со мной.
Как быстро её детство закатилось.
Когда же стал я порванной струной?
Когда же я не смог найти ответа,
И удобреньем стал я для цветка?
Мне не раскрыть извечного секрета,
У этой жизни нового витка,
Когда я потерял её обиды,
И слёзы, и мечты её поля,
Наверно, так же житель Атлантиды
Не мог поверить, что ушла земля.
И не покинул в страхе караул.
И чуда ждал, и в боли утонул.
3
Она ушла. Так падает звезда,
И заставляет всех смотреть на это.
Она ушла. Ведь кончилась еда,
И лишь стихи остались у поэта.
Она ушла во взрослость без мечты,
Той синей птицы, что поймал для дочки,
И все её обиды сочтены,
И каждая не терпит рифмы строчки,
И каждая готова растерзать
Отца за то, что пуст его бумажник,
Лишь вдохновения полна его тетрадь,
Он любит, и любви он этой стражник.
Она ушла. Обида не простит,
Отец любим. И любит. И пиит.
4
Когда ты веришь — это Божья милость,
И милостью ты Бога одержим,
Живёшь ты так, как будто всё приснилось,
У счастья тоже строгий есть режим.
В нём всё размерено до головокруженья,
В нём есть неудержимость высоты,
Когда под двести двадцать напряженье,
Когда ты даришь свет, тепло, и ты
Лишь только отдаёшь — не замечая,
Что только инструмент, что лишь мишень,
И не дождёшься даже чашки чая,
И приближенья даже на сажень.
Когда, чтоб встретиться, несёшь оброк,
И разбиваешь сердце о порог.
5
И смотришь вслед. И чёрен небосвод.
И ты слепец. Не веришь в перемены,
И правил алиментов душит свод,
И ты, как гладиатор средь арены,
Где жаждут крови — вот он, беспредел,
И где предел у тех, кто взял и бросил?
Когда твоих надежд строй поредел,
По горной так реке плывёшь без вёсел
И плот твой от порогов весь разбит,
А ты, наглец, мечтаешь плыть и верить,
По-прежнему отец и Айболит,
Любовь деньгами можно ли измерить?
Когда кругом из чувства круговерть,
То в материальном разве скрыта твердь?
6
И россыпи из звёзд чужих на небе.
И ты один. За что и почему?
И что теперь у дочери в потребе?
Любви какую предпочла чуму?
Нет времени. Желания? Чего же?
Что заставляет не сказать: «Привет!»
Я не раздет. Я будто бы без кожи.
И звёзд чужих меня изжарил свет.
Я вывернут, как будто, наизнанку,
И всё во мне, как будто, замерло.
Быть может, я её завысил планку,
И об неё сломал своё крыло.
И сердце ноет. Я любви подранок.
Калека от камней и перебранок.
7
Она ушла. И ни при чём развод.
И ни при чём разрыв на половинки.
И кто же он, тот самый кукловод,
Кто знает все ответы без запинки?
Губами дочери даёт на всё ответ,
И превращает дочь мою в гориллу,
Которая горланит сущий бред,
Лишь только в полушаге от перил у
Той роковой, чудовищной черты,
Когда сорвусь и кану в пропасть боли,
И там, на дне, увижу рыбьи рты,
Немых упрёков, что нас раскололи.
Отец. Дочь. Мама. Мама. Дочь. Отец.
Шампур развода. Он из трёх сердец.
8
И ни при чём слова в упрёк о хлебе.
Слова. Слова. Слова. Слова. Слова.
Они живые — это не молебен.
От этих слов, как бомба голова.
За что же так, словами рвать на части,
И части слов, как бомбы, разрывать!
И каждый день пинать словами счастье,
И слёзы вытравлять из них в кровать.
Я не могу всё это слышать снова,
И пульс держать на боли до утра.
Дочь выросла. И это ведь не ново,
Взрослеет и уходит детвора.
Она ушла. Взросла для трёх потреб
И нужен ли отца ей чёрствый хлеб?
9
Она ушла. До срока подросла.
В семнадцать, будто двадцать ей и боле.
Её купал. Осталась лишь зола.
Её катал. Перекати стал поле.
И жизнь и смерть отведал я не раз.
И умирал и воскрешался счастьем.
Меня всегда влекла гора Парнас,
И жизнь пугала близких безучастьем.
Я выжил. Пережил. Преодолел.
Отдал я кровь и землю ей насытил.
Из миллиона очень важных дел,
Я выбрал верность, непрактичный житель.
А верность, видно, нынче не в чести.
Предательством, хоть каждый день, части.
10
Забыты годы, где мы были вместе.
Где Африка казалась нам мала.
Свидания, как будто при аресте,
Преодоление, когда меня гнала
И загоняла жизнь в вонючий угол,
Я вырывался и рубаху рвал.
Чтоб заработать и побольше кукол
Купить для дочки. И девятый вал
Не страшен был, когда меня кромсало,
Я снова выжил, выжил неспроста.
И пусть не нарастил на пузе сало,
Не отошёл на шаг я от моста
И рвался к дочке я по выходным...
Но мост тот оказался разводным.
11
Её герой разжалован в осла.
Как больно ощущать свою ненужность.
Она с собой надежду унесла,
И у надежды даже есть окружность.
Я закруглён и, списанный на лом,
Ржаветь оставлен, словом искалечен,
Как часто в жизни шёл я напролом,
Как свято верил — я для дочки вечен.
Но нет. Увы. Заброшен и забыт.
И наша с дочкой разошлась дорога,
За верность, за любовь мою, за быт,
За то, что не Рокфеллер я от Бога.
А я от Бога только лишь поэт,
Который любит, но всегда раздет.
12
Отцу ли думать за плевок о мести?
Я всё стерплю. Лети, малыш, лети.
Пускай молва несёт дурные вести,
Не замечай обид ты на пути.
Пусть для толпы всегда твоя улыбка,
И ангел мой тебя, дитя, хранит,
Лети, малыш. Не залетай. И шибко
Не бейся головой. Судьба — гранит.
Я бился головой и я повержен,
Но только я не сломлен и не труп.
Меня хранит десятилетья стержень,
Моей любви. Из пересохших губ
Я вырываю возглас — "Улетай!"
Как принято у перелётных стай.
13
Она ушла, как мать её, точь-в-точь.
И сумасшествие, рождённое пороком,
Сорвало стыд. Лишь так уходят в ночь,
Когда луна следит и светит оком.
Так мать её сказала — есть другой,
И на руках оставила малютку.
Мир рухнул, и тогда я стал изгой,
И первый час надеялся на шутку.
А после месяца блуждания — возврат.
И дочь отобрана. И ультиматум наглый.
Когда в законе царствует разврат,
Когда отец, размазанный, не главный
И хмуро смотрит старый прокурор
И взгляд его, как истине укор.
14
Чужая. Взрослая. Моя кровинка дочь.
Семнадцать лет я был с тобою вместе.
Ты плакала — тебе не смог помочь.
Семнадцать лет, как будто при аресте.
О, сколько для тебя преодолел?
И стыд, и гордость, боль и униженья.
Шантаж и разведённой беспредел,
Когда беспомощность в груди твоей до жженья.
Когда на месяц вырывал в юга,
И задыхался от прилива счастья,
И с каждым годом дальше берега,
И каждый оставлял надежду в пасти,
И каждый год в душе такой надрыв.
И вот ушла, главу свою закрыв.
15
Она ушла из детства навсегда,
И бросила меня, и не простилась.
Она ушла. Так падает звезда,
Когда ты веришь — это божья милость.
И смотришь вслед. И чёрен небосвод.
И россыпи из звёзд чужих на небе.
Она ушла. И ни при чём развод.
И ни при чём слова в упрёк о хлебе.
Она ушла. До срока подросла.
Забыты годы, где мы были вместе.
Её герой разжалован в осла.
Отцу ли думать за плевок о мести?
Она ушла, как мать её, точь-в-точь.
Чужая. Взрослая. Моя кровинка дочь.
04.01.2014 16:14