Сто восемьдесят лет назад начался смертельный
закат эпохи великого гения русской литературы -
Александра Сергеевича Пушкина, уничтоженного
в результате заговора ордена иезуитов.
Ночь с 25-го на 26-е января 1837 года. Мойка 12.
... Барон!
Позвольте мне подвести итог тому, что произошло недавно. Поведение вашего сына было мне известно давно и не могло быть для меня безразличным. Я довольствовался ролью наблюдателя, готовый вмешаться, когда сочту это своевременным. Случай, который во всякое другое время был бы мне крайне неприятен, весьма кстати вывел меня из затруднения: я получил анонимные письма. Я увидел, что время пришло, и воспользовался этим. Остальное вы знаете: я заставил вашего сына играть роль столь жалкую, что моя жена, удивленная такой трусостью и пошлостью, не могла удержаться от смеха, и то чувство, которое, быть может и вызывала в ней эта великая и возвышенная страсть, угасло в презрении самом спокойном и отвращении вполне заслуженном...
... Антоша, mon ami clair quittant de moi. Знал бы ты, как мне
тебя не хватало. Никого и никогда в этой сучьей жизни не было мне
ближе. Я даже могу предположить, что бы ты сделал, если бы очутился
рядом со мной живым – выкинул бы к чёрту чернильницу в форточку, а
бумагу эту сжёг бы на свече как пакостную крамолу. А может быть
сказал бы, что вся эта самодовольная воронья стая не стоит моего
мизинца и опуститься до обличения сей, злословящей за спиной,
жалкой толпы – унизить себя и, наверное, был бы прав, но, если не
разрубить именно сейчас этот злосчастный гордиев узел, то всё
будет продолжаться нескончаемо долго. Я просто не выдержу...
...Я вынужден признать, барон, что ваша собственная роль была не совсем прилична. Вы, представитель коронованной особы, вы отечески сводничали вашему сыну. По-видимому, всем его поведением (впрочем, в достаточной степени неловким) руководили вы. Это вы, вероятно, диктовали ему пошлости, которые он отпускал, и глупости, которые он осмеливался писать. Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного или так называемого сына; а когда, заболев сифилисом, он должен был сидеть дома, вы говорили, что он умирает от любви к ней; вы бормотали ей: верните мне моего сына.
... Помнишь наше лицейское братство? Бог мой, я разговариваю
с тобой, как будто ты жив... А ведь был бы жив – я пешком бы
пошёл сквозь ночь, чтобы обнять тебя, Дельвиг. Тебе не дано было,
узнать, что я женился на моей Natalie спустя лишь месяц после твоей
нелепой смерти, а ведь ты был для меня роднее её: только сейчас я это
ощутил в полной мере... Может это кара за моn cinisme moral?
Я чувствую, что теряю себя, становясь невероятным le misanthrope.
Посему, у меня нет иного выхода, как дописать это письмо и
завтра же отправиться на поединок, а ты не сможешь мне помешать
не потому, что уже почти шесть лет мёртв, а потому, что, даже
если бы ты присутствовал здесь живым и попытался связать
мне руки, то увидел бы в моих глазах такую твёрдую решимость,
смешанную с отчаянием, то обнял бы по-братски и благословил бы.
Может, скоро и свидимся мы с тобой, дружище, там, на небесах...
...Вы хорошо понимаете, барон, что после всего этого я не могу терпеть, чтобы моя семья имела какие бы то ни было сношения с вашей. Только на этом условии согласился я не давать хода этому грязному делу и не обесчестить вас в глазах дворов нашего и вашего, к чему я имел и возможность, и намерение. Я не желаю, чтобы моя жена выслушивала впредь ваши отеческие увещания. Я не могу позволить, чтобы ваш сын, после своего мерзкого поведения, смел разговаривать с моей женой и ещё того менее — чтобы он отпускал ей казарменные каламбуры и разыгрывал преданность и несчастную любовь, тогда как он просто трус и подлец. Итак, я вынужден обратиться к вам, чтобы просить вас положить конец всем этим проискам, если вы хотите избежать нового скандала, перед которым, конечно, я не остановлюсь.
Имею честь быть, барон, вашим нижайшим и покорнейшим слугою.
26 января 1837 г. Александр Пушкин.
Им поэту кровь пустить не терпелось.
Он дуэльное письмо вновь* напишет.
Мог бы плюнуть да порвать – эко дело.
Ан, судьба, порой, диктуется свыше.
Беспечальная жена – равнодушна.
Ей блистать бы на балах да куражить.
А сердечный бунт никто не притушит,
и, как дальше жить, никто не подскажет.
Светлым призраком возник мудрый Дельвиг**,
но и он отговорить вряд ли в силах.
И последний в ночь уйдёт понедельник***,
весь трагизм скрывая в тёмных чернилах.
Свечи – отблесками в ликах окладных.
Только к боли безучастны иконы.
И, похоже, в этом мире нескладном
соловьям не место. Место – воронам.
Вязнет взор в их серо-сажевых перьях.
Прячет стая стопки писем злосчастных.
В жизни нынче стало некому верить,
да и смысла нет искать непричастных.
Чёрный сумрак - вдовьей шалью на плечи.
Пусть случится то, что все ожидают.
Ведь любой поэт на свете – не вечен.
Он, как свечка - прогорит и растает.
Весь бомонд уже смакует облаву.
Жаждут пороха стволы пистолетов.
И не кровь качает сердце, а лаву.
Подо льдом уже не Мойка, а Лета...
А барьер уже прочерчен по снегу,
где внезапный жребий жизни не выпал.
Там заглушит петербургское небо
сквозь обрывки слов надрывные хрипы...
* - первое дуэльное письмо поэт написал
21 ноября 1836 года, но оно не было отправлено
барону Геккерну по совету Жуковского.
** По воспоминаниям Данзаса, Пушкин во
время встречи в кондитерской Вольфа и Беранже
вскользь упомянул о том, что ему в ночь явился призрак
Дельвига, и он разговаривал с ним как с живым.
*** последнее письмо Пушкина Геккерну было написано
в ночь с понедельника(25) на вторник(26 января).
На иллюстрации - все те, кто впрямую связан
с травлей поэта и так или иначе причастен к
его гибели.
Слева направо и сверху вниз:
Барон Луи Геккерн – прожил 92 года.
Император Николай Первый – прожил 58 лет.
Жорж Дантес - прожил 83 года.
Идалия Полетика - прожила 82 года.
Мария Нессельроде – прожила 63 года.
Иван Гагарин – прожил 68 лет.
«… Сообщением дня является трагическая смерть пресловутого Пушкина, убитого на дуэли неким, чья вина была в том, что он, в числе многих других, находил жену Пушкина прекрасной…».
Из письма царя Николая Первого сестре Марии Павловне, великой герцогине Саксен-Веймарской.
p.s.
Диалог Пушкина с духом Дельвига - лишь плод
воображения автора этого произведения.