А я мечтаю умереть живой,
Не пряча боли за бесчувственным забралом.
Так, чтобы месяц над пробитой головой
И тьма ночная погребальным покрывалом.
Чтоб не смущаться ни бессилия, ни слёз,
Чувств угасающих за опиум не пряча,
И кожей чуять подступающий мороз
Да липкость крови,.. ускользающей,.. горячей.
А в шуме ветра чей-то голос — сквозь века,
Сквозь пятна бреда в лоскутках воспоминаний:
«Давным-давно… Во дни Ивана Дурака…
Жила принцесса, не вкусившая страданий.
И полюбился ей случайный человек,
Что обернулся статным принцем в одночасье.
Божился мамой, мол, любовь его навек,
Мол, впереди у них лишь радужное счастье…»
Смолкает ветер, занимается рассвет.
Я силюсь вспомнить: так за что же воевала?
И, как ни странно, на поверхности ответ:
За смерть достойную. Не много и не мало.
«А принц, как водится, колдуньей проклят был,
И обещания все побоку с любовью.
Её рифмуют по традиции лишь с кровью,
И кровью платит та, что некогда любил…»
Не знаю, право, уж достойно ли жила…
Не жду похвал и не ищу величья.
Лишь одного страшусь всем сердцем- безразличья
И «невстревания» в опасные дела.
Нам, на Руси рождённым, нет иных уделов,
Как только чувствовать с народом и нести
(Кресты ли, славу) всё сполна и без предела.
И через это подниматься и расти.
«Принцесса ж наша, исстрадавшись до конца,
Все перепробовав молитвы и отвары,
Перенеся побои, крики, свары
И обвинения от принца-подлеца,
Стоптав пятнадцать пар калош,
Четыре сердца
в боях за счастье до мочалок износив,
Забыв, что принц её и статен, и красив,
Однажды все-таки подумала: хорош!
И порешила, в довершенье, удавиться…»
А где здесь жизнеутверждающий конец,
И почему такая страшная «исторья»?
Что ж, как по мне, вполне счастливая девица!
Всё в жизни было: и влюблённость, и венец
(Терновый). Полное, так скажем, «Лукоморье».
И я не знаю, кто, чего от жизни ждёт,
Быть может, счастье для иных — «безе» и «сливки»,
Но мой вердикт — пусть жизнь пехотою пройдёт
И артиллерией проедет на загривке.