Так называли парижане башню, построенную инженером Эйфелем к всемирной выставке в память столетнего юбилея Французской революции (1789). Башня должна была служить входной аркой, и задумывалась, как временное сооружение, а именно: в первоначальном договоре с Эйфелем был оговорен демонтаж башни через 20 лет после постройки. Сам Эйфель называл «Железную даму» просто «300-метровой башней». Однако со временем всё изменяется, в том числе и названия, сия башня ныне называется Эйфелева, и является самой посещаемой достопримечательностью мира.
Башня была собрана из 18038 металлических деталей с использованием 2,5 миллиона заклёпок. Причём чертежи были настолько высокого качества, с указанием абсолютно точных размеров, что ни одно отверстие под заклёпку не дорабатывалось. В этом и во многом другом заслуга Эйфеля, его исключительного таланта!
Будет ли кто сегодня спорить, что Эйфелева башня – символ Парижа? Полагаю, что нет! И действительно, когда мы говорим «Париж», то сразу представляем себе Эйфелеву башню, а когда говорим «Эйфелева башня», то понимаем, что речь пойдёт о Париже.
Однако, мало кому известен следующий интересный факт! В 1887 году сорок видных представителей французской интеллигенции (среди них писатели: Ги де Мопассан, Александр Дюма – сын, Виктор Гюго, композитор Шарль Гуно), направили генеральному комиссару Всемирной парижской выставки гневный протест по поводу строительства этой башни. Привожу подлинный текст этого послания:
«Во имя подлинного вкуса, во имя искусства, во имя истории Франции, находящихся сейчас под угрозой, мы: писатели, художники, скульпторы, архитекторы, поклонники до сих пор безукоризненной красоты Парижа – с глубоким возмущением протестуем против сооружения в самом сердце нашей столицы бесполезной и чудовищной Эйфелевой башни, которую обественное мнение со свойственным ему остроумием, проникнутым здравым смыслом и чувством справедливости, уже окрестило «Вавилонской башней».
Не впадая в преувеличение, мы имели право заявить во всеуслышание, что Париж является городом, не имеющим себе равных в мире. Душа Франции, сотворившая эти шедевры, раскрывается в величественном цветении камня, восхищённые зрители стекаются в Париж со всех концов мира. Так неужели мы дадим осквернить всё это? Неужели влияние вычурной, мелочно - расчётливой фантазии конструктора машин непоправимо изуродует Париж и опозорит его? Ибо Эйфелева башня, от которой отказалась и торгашеская Америка, вне всякого сомнения – позор для Парижа.
Ведь когда иностранцы посетят нашу выставку, они воскликнут с удивлением: «Что это? И эту мерзость решили показать французы, чтобы продемонстрировать нам свой столь хвалёный вкус?» Они будут правы, когда будут смеяться над нами, так как Париж возвышенной готики превратится в Париж Эйфеля. Чтобы представить себе о чём мы говорим, достаточно вообразить на мгновение башню, гигантской, чёрной фабричной трубой поднимающуюся над Парижем. Она своей варварской массой будет подавлять Нотр – Дам, Сен – Шапель, башню Сен – Жака, Лувр, купол Дома Инвалидов, Триумфальную арку. Нужно представить все наши памятники приниженными, наши архитектурные сооружения раздавленными, совершенно пропадающими в этом ошеломляющем сне…
Чудовищная, бесполезная, смехотворная башня будет доминировать над Парижем, как гигантская труба. На протяжении 20 лет мы будем вынуждены смотреть на отвратительную тень ненавистной колонны из железа и винтов, простирающейся над городом, как чернильная клякса».
Однако, несмотря на этот протест, башня была построена, и имела потрясающий успех. За время работы выставки, это около полугода, более двух миллионов посетителей пришли посмотреть «железную даму». А к исходу 1889 года расходы на изготовление башни окупились на три четверти. Ги де Мопассан в день открытия ресторана на первом уровне башни (60 м, ныне ресторан «Жюль Верн») был первым посетителем и в дальнейшем частенько обедал там. На вопрос, зачем он это делает, если башня так ему ненавистна, писатель отвечал: «Это единственное место во всём огромном Париже, откуда её не видно».