Т.В.-З.
"Носи перстенек, пока
виден издалека;
потом другой подберется.
А надоест хранить,
будет что уронить
ночью на дно колодца"
И. Бродский
Венчание в церкви монастыря Св. Марии Магдалины – это было мое третье и последнее условие. Ты удивился, после моих многократных отказов, уверток, капризов и уловок ты, вероятно, ждал чего-то более экстравагантного, и, как мне показалось, слегка разочаровался: «всего лишь каноническая свадьба».
Я хорошо помню, как ты впервые появился в моей цветочной лавке. То было самое начало сентября. Охранник остался на улице, аккуратно прикрыл за тобой стеклянную дверь. Я взглянула на тебя – пепельные волосы с тонкими проблесками серебра на висках, темно серый внимательный взгляд, плотно сжатые губы, отработанное спокойствие и четкость движений, ослепительная белизна рубашки и костюм цвета топленого молока, идеально сидящий, естественно – индпошив. Я подумала, что предложила бы тебе желтые розы… но их редко покупают из-за дурацкого стереотипа. Ты представился и положил на гранитный прилавок свою визитку. Руки музыканта, ухоженные, на правой – серебряная гербовая печатка. Вежливость и краткость – у тебя ко мне деловое предложение и ты приглашаешь меня на ужин в «Мону Лизу». Конечно, я не отказалась от возможности поужинать в любимом ресторане.
А потом я чуть не подавилась, услышав это «деловое предложение». Оказалось – тебе необходимо жениться, и я «подхожу тебе по всем параметрам». Развернуться и уйти… дать пощечину, развернуться и уйти… дать пощечину, вызвать на дуэль, развернуться и уйти… я не сделала ничего из этого, сдерживаемая своим воспитанием. Я лишь посмотрела в твои глаза дольше, чем позволяли приличия, и сделала глоток вина, заглушая вязкой терпкостью обиду и давая себе время, чтобы укротить гнев и смирить оскорбленное самолюбие.
Это, по-твоему, будет совсем нетрудно. Вот список моих обязанностей – роль твоей жены, расписанная по пунктам с учетом, кажется, всех возможных нюансов. Что я буду с этого иметь? Вот второй список – мои права и возможности, как твоей жены. Нет, ты не читаешь мои мысли. Тебе предоставили информацию о кандидатках – ты её изучил. Значит, обо мне собирали информацию, трясли мое генеалогическое древо, вытаскивали скелеты из семейных шкафов и рылись в белье. Значит, у меня не паранойя – последние несколько месяцев за мной действительно следили, и мне вовсе не казалось, что в доме в мое отсутствие кто-то бывает, и вещи лежат не совсем так… Я не возмущена – я негодую!.. Но ты видишь лишь подрагивающие ресницы, приоткрытые губы и пальцы, медленно разглаживающие край салфетки. Ты наливаешь мне еще вина.
Возможно ли пересмотреть эти списки? Пересмотреть – возможно, изменить – нет. Ты сделал предложение и уверен(!), что я соглашусь. Ты знаешь(!!) мои мечты, желания, приоритеты. Я не только привлекательная и умная (о, комплимент!) женщина – я деловой человек. И я, конечно же, понимаю, что твое предложение уникально, что вряд ли ещё кто-нибудь когда-нибудь предложит мне что-то подобное. Так что я просто должна(!!!) согласиться.
Может быть, я никогда не прощу себе подобной импульсивности… может быть, потом, я тысячи раз пожалею об этом… может быть, я повешусь с досады посреди своей оранжереи… но все это будет позже. А сейчас я говорю тебе: «Нет». И млею, наблюдая, как вздрагивают и сильнее сжимаются твои губы, как темнеют глаза… и восхищаюсь твоим самообладанием.
Ты не привык слушать отказы и уж тем более не привык отступать. Неприступные крепости берут измором. Ты решил не оригинальничать. Каждый день посыльные доставляют мне мой любимый черный шоколад, вина, которые я вряд ли когда-нибудь попробую, книги, о которых я могу только мечтать, билеты в оперу, театры, галереи – все это я отправляю назад. Изо дня в день. Из месяца в месяц.
Всю предрождественскую неделю струнный квартет у дверей моей лавки играет Моцарта – с этим я ничего не могу поделать. Мне приходится просто наслаждаться музыкой, которая поднимает не только мое настроение, но и уровень продаж.
А потом я, как всегда, устраиваю себе двухнедельные зимние каникулы и, отказавшись от твоего приглашения в Шотландию, еду к кузине Басе в Польшу. Кузина, естественно, устраивает мне грандиозное «промывание мозгов», объясняя «на пальцах» какая же я «набитая дура». Меня совсем не трогают все ее колкости, я давно к ним привыкла. Но одна фраза меняет все: «Тетя Августа тебя бы не поняла!..»
Мне было три года, когда погибла мама. Год я жила в монастыре, пока тетя оформляла документы на удочерение. Она вырастила меня, воспитала, дала приличное образование и, в конце концов, оставила в наследство дом, оранжерею и цветочную лавку. Все это мелочи. Главное – она меня любила, принимала и понимала, как никто другой. И теперь только Б-г знает, как не хватает мне её любви, понимания и мудрых советов.
Я ни слова не говорю кузине, но решение принимаю. Остается только сообщить о нем тебе так, чтобы не пострадала моя гордость. И ты помогаешь мне.
Вернувшись и открыв лавку после каникул, я получаю от тебя лишь открытку. Ты поздравляешь с прошедшими праздниками, выражаешь надежду на то, что мое путешествие было приятным, и сообщаешь, что твое предложение все еще в силе. («Все еще…»?!)
А на следующий день – ничего… и потом… и после…
И, наконец, в канун моих именин, когда девушки гадают о суженных, ты присылаешь мне… желтую розу.
И я ее принимаю.
Так же я принимаю потом шоколад, вино, раритетное издание любимых стихов, приглашение в оперу и на последующий ужин.
Теперь все иначе: свечи, мягкий полумрак, деликатное соло скрипки. Ты молчишь. Действительно, к чему слова. Взгляд – внимательный холодный, как всегда. Наблюдаешь, анализируешь, ждешь подходящего момента, чтобы достать из внутреннего кармана пиджака черную (как ты узнал о моих заветных фантазиях?) бархатную коробочку, открыть, поставить передо мной. Белое золото, темные сапфиры – моя мечта. Я смотрю в твои глаза – отточенная сталь. Киваю и одновременно провожу кончиками пальцев по твоей руке. Ты отдергиваешь ее, словно от огня, но тут же сжимаешь мою ладонь в своей, целуешь… и окольцовываешь меня – стремительно, властно, почти ломая мне пальцы. Я сжимаю зубы и опускаю веки – не хочу, чтобы ты видел мою боль – не знаю почему.
- Теперь нужно уладить формальности, - говоришь ты, - мой адвокат свяжется с твоим. Тебе пришлют экземпляр брачного контракта.
-Не спеши. Есть несколько условий.
- Что?.. – твоя правая бровь изгибается недоуменно, демонстративно.
- Условия, которые должны выполнить мужчины, чтобы жениться на женщинах нашего рода. Разве этого не было в моем досье?
- Нет, - невозможно понять, правда ли это, но если да, то, может быть, ты еще многого обо мне не знаешь.
Сообщали ли тебе о роке, преследующем женщин нашего рода? Все они пользовались успехом у мужчин; имели друзей, поклонников, любовников, мужей, но не знали счастья в любви. Одни любили безответно, другие теряли возлюбленных при трагических обстоятельствах. Моя мать, желая спасти любимого от приговора, который он назначил себе, ответив на её чувства, бежала от него на другой конец света. Но, напоследок, вырвала у судьбы клочок удачи – в прощальную ночь забеременела мной. Неизвестно, удалось ли ей таким способом защитить моего отца, но сама она погибла ровно через четыре года после той ночи. Так или иначе, но для женщин нашего рода любовь становится не крыльями за спиной – а незаживающей раной в сердце; болью, от которой лихорадочно блестят глаза, алеют щеки и голос становится бархатным; тайной, которую так хотят разгадать мужчины, и за которую презирают и ненавидят дочери Евы.
- И какие это условия? – ты оживляешься. Игра становится интересной.
- Первое – выполнить завет бабушки, точнее прапрапра-какой-то бабушки. Письмо с точными указаниями хранится у моего адвоката.
- То есть, ты не знаешь, что именно надо сделать?
- Точно – нет. Знаю только, что нам необходимо куда-то съездить.
- Нам?
- Именно. Тебе и мне – вместе.
Ты киваешь.
И уже через десять дней везешь меня в ту, забытую Б-гом и правительством, румынскую деревню. Ты толкаешь повозку (конечно машина бы здесь не прошла) по грязевому месиву, называемому дорогой, по бесконечным ледяным лужам. После обеда начинается дождь, который к вечеру становится снегом. Начало февраля. Восточноевропейская зима. Всю дорогу я вглядываюсь в твое лицо – застывшую маску.
Когда мы добираемся до ночлега, становится очевидным – у тебя жар. Наша хозяйка, колоритнейшая старушка, укрывает тебя поверх одеяла косматым тулупом и приносит литровую кружку топленого с травами и медом козьего молока. Меня мутит от одного запаха этого коктейля. А ты выпиваешь все, до дна, не поморщившись. Бабулька довольна, говорит нам что-то и уходит. Мы ее не понимаем. А наш проводник-переводчик давно спит в соседней комнате. Тепло и лекарство делают свое дело – ты проваливаешься в сон. А я, хоть и устала, ворочаюсь и не могу уснуть, кажется, до рассвета.
Утром тебе значительно лучше.
Пообедав, ты отдаешь распоряжения нашему спутнику и начинаешь собирать вещи. Старушка суетится вокруг тебя, что-то воркует – перевести опять некому, но все ясно и так. Ты еще нездоров. И проводить в таком состоянии зимнюю ночь в развалинах замка – чистое безумие. Ты улыбаешься, сжимаешь в своих ладонях хрупкие бабушкины руки и смотришь в ее глаза. Старушка умолкает, крестит тебя со вздохом и отходит хлопотать к печи.
По одной из семейных легенд в этом замке жили мои далекие предки. Сейчас, глядя на эти камни и холмы, трудно представить, как выглядело когда-то родовое гнездо. И малопонятно, почему и зачем все женщины в нашей семье, собираясь замуж, приезжают сюда со своими женихами и проводят ночь в этих руинах. Да, и еще, с того момента, как солнце скроется за горами и до рассвета, нареченные должны молчать. Но это для нас не проблема. Ты сдержан. Я осторожна. Все наши разговоры – лишь обмен необходимой информацией. К тому же ты, оказывается, захватил с собой блокнот и ручку: «Переписываться не запрещается». Точно ничего не знал?..
Мы всю ночь проводим у костра, пьем горячий травяной чай из большущего термоса, едим кровяную колбасу и черный хлеб, разогревая их над огнем.
«Как ты себя чувствуешь?»
«Спасибо, сносно»
«Можно было подождать до завтра»
«Это бы мало что изменило»
«Зачем ты это делаешь?»
«Что именно?»
«Все. Ухаживания. Эта поездка, дорога… эта ночь»
«Надо»
А чего я ожидала?.. Впрочем, последняя надежда:
«Кому надо?»
«Мне»
Все. Продолжать бессмысленно.
А утром оказывается, что сюда летают вертолеты – за неумеренную плату, разумеется.
Следующие две недели мы общаемся редко и только по телефону. Старушка не зря тревожилась – ты, таки, заработал воспаление легких. Впрочем, это не мешает тебе прислать мне в день св. Валентина огромный торт в форме сердца, украшенный желтыми розочками. Сначала, я подозреваю, что твое чувство вкуса тоже болеет. Но успокаиваюсь, обнаружив в центре торта лиловый смайл. Читаю прилагающуюся открытку: «Поздравляю с днем влюбленных. Проведи сегодняшний вечер с удовольствием…» Ой, какие мысли мне в голову лезут! Кыш, кыш, противные!.. Не удержавшись, набираю твой номер. Голос у тебя сонный. Я извиняюсь, благодарю, тоже поздравляю. Ты угукаешь, постепенно просыпаясь. Последнее «угу» звучит уже достаточно бодро. И все-таки я спрашиваю:
- Почему смайлик фиолетовый?
- Потому что это твой любимый цвет, - отвечаешь ты тоном, констатирующим очевидность.
Не поспоришь. Я молчу. Пауза затягивается, становясь неловкой.
- Ты уже придумала, как проведешь вечер?
Ну, разве можно задавать подобные вопросы своей невесте таким предельно нейтральным голосом?! Мне хочется ответить остроумно, но на языке вертятся исключительно пошлости.
- Наверное, - отвечаю я просто, - позову подруг. Устроим девичник, посидим, поболтаем. Сто лет не виделись. Десерт уже есть.
- Девичник в день св. Валентина?..
- Да. А что?
- Ничего. Только попробуй торт до прихода подруг.
- Почему?
- Узнаешь.
- Что, не можешь сказать?
- Не хочу.
- Ну, раз не хочешь разговаривать – пока.
- Пока, - ты ждешь, когда я прерву связь. Ох, уж эта твоя проклятая неизменная вежливость.
Я слышу твое дыхание – вдох… другой… нажимаю кнопку.
Вокруг торта я хожу еще пару часов и, в конце концов, не выдерживаю – пробую. Мама дорогая, да он же марципановый – весь! Ням–ням-ням… А подругам я куплю пирожные.
- Какие еще условия? – спрашиваешь ты, не отводя глаз от книг на полках. Ты впервые у меня в гостях. Так и сказал: «Случайно оказался в твоем районе и решил, вот, напроситься на кофе». Ага, а фрукты и цветы захватил по дороге, так, на всякий случай…
- И сколько их всего?
- Чего? – уточняю я.
- Условий.
- Три.
- Прямо, как в сказке. Значит, ты – моя принцесса.
И я так своевременно прикусываю язык, чтобы не сказать: «А ты – мой принц».
- Теперь тебе нужно познакомиться со всеми, без исключения, моими родственниками, - отвечаю я, - а их у меня много.
- Да, я знаю.
- И что ты собираешься делать?
- Подумать.
Вот так, обмен информацией на сегодня окончен. Мы пьем кофе, ведем классическую светскую беседу о погоде, новостях, книгах... Ты благодаришь за гостеприимство и уходишь – первый визит не должен быть долгим.
К концу марта весна окончательно поборола зиму. Наконец, прекратились занудные дожди. Теплеет. Земля подсыхает. Небо светлеет. По ночам под окнами не смолкают кошачьи свадьбы.
Ты, как всегда спокойный и сдержанный (ну и что, что весна?..), заходишь в мою лавку. Пока я даю поручения помощнице и одеваюсь, ты стоишь у корзины с ландышами, парниковыми крупными, и, кажется, внимательно их разглядываешь. Когда мы уже выходим на улицу, ты спрашиваешь, известно ли мне, что ландыши ядовиты.
- Конечно, – отвечаю я, - а что?
- Да так… ничего. Просто… Завтра утром я заеду за тобой в семь – будь готова, оденься удобно, и элегантно, как для пикника.
Я уже привыкла к тому, как ты меняешь темы разговоров, но…
- В семь?! Ты с ума сошел – в такую рань. У меня завтра единственный выходной. И я намерена отоспаться.
- Нам ехать больше часа. Подремаешь в дороге.
- Никуда я не поеду.
- Разве ты не хочешь увидеться со всеми своими родственниками?..
- Что?
- Пансионат «Тенистая роща». Там большой банкетный зал. И поляна, на которой хозяева разрешили разместить цирк дяди Богуша.
Я не верю… У меня опять нет слов.
Я удивлена, восхищена и у меня нет ни сил, ни желания скрывать свои эмоции.
Ты наблюдаешь за мной, словно препарируешь. И я замираю под скальпелем твоего взгляда.
Застигнутый, ты опускаешь голову.
Ярко раскрашенные фургоны дядиного цирка я замечаю сразу. Пальцы у меня леденеют, сердце колотится от волнения. Мы въезжаем на территорию пансионата, по светлым песчаным дорожкам, прямо к крыльцу. Твою машину – этого дорогого и редкого черного монстра – тут же окружает детвора. Они, должно быть, тоже мои родственники, какие-нибудь племянники–племянницы, а я их всех впервые вижу. Ты помогаешь мне выйти из машины и, не выпуская моей ладони, ведешь меня к крыльцу, открываешь тяжелую дверь и пропускаешь вперед.
Я оказываюсь в просторном светлом холле. В это время по лестнице как раз спускается кузина Зуза. Она останавливается, всматривается в мое лицо, узнает и кричит звонко, вот же дал Господь голос, на весь дом: «Агнесса приехала!»
Дом просыпается, наполняется хлопаньем дверей, топотом ног и ножек, разговорами, смехом... Дом становится похожим на ярмарку, балаган, табор… Мама дорогая, сколько людей, лиц, глаз, рук. Нас окружают, обнимают, хлопают по плечам, целуют… улыбаются, плачут… что-то рассказывают, о чем-то спрашивают. Люди знакомые, незнакомые, узнаваемые. Под ногами вертятся дети, пара собак и, судя по истошному мяуканью, как минимум одна кошка. Какое-то время ты еще держишь меня за руку, а потом тебя оттесняют, но не оставляют без внимания:
- Так, значит, вы и есть пан Бенедикт, - бас дядюшки Анджея ни с чем не спутаешь.
- Зови меня Даньо, - и это кузен Данек?! Ничего себе вымахал, а ведь кажется, еще совсем недавно бегал в коротких шортиках.
- Пропустите, демоны, ишь налетели, - а вот двоюродная бабушка Рада. С ней не спорят – себе дороже. Она берет тебя под локоть и выводит из толпы:
- Бенек, внучек, послушай, что я тебе скажу…
А потом я разговариваю, разговариваю, разговариваю: рассказываю, выслушиваю… стараюсь запомнить новые имена и лица. И все время ищу тебя глазами в этой разномастной яркой шумной веселой толпе моих родственников.
Вот ты внимательно выслушиваешь наставления бабушки Рады. Вот дегустируешь наливку вместе с моими дядьями. Вот отдаешь ключи от машины старшим кузенам – крайне опрометчиво. Рассказываешь анекдоты тетушкам – они смеются до слез и прячут под ресницами лукаво блестящие глаза. Что это за анекдоты?.. Мягко и вместе с тем категорично пресекаешь попытки кокетства кузины Йоли. Играешь с детьми… Я еще не видела тебя таким, не слышала твоего смеха. Никогда раньше ты так не улыбался.
Богородица, смилуйся. Еще чуть-чуть, и я поверю, что это и есть настоящий ты. А все, что я видела до сих пор, лишь маски – необходимые и привычные для тебя, как доспехи и оружие для рыцаря. И вот мы смотрим друг на друга. Выражение твоего лица не меняется. На губах по-прежнему открытая светлая улыбка, но… во взгляде – лед, серый колотый острый. Ты просто великолепный актер, как всегда блестяще исполняющий очередную роль. Браво!
Мы уезжаем ночью. Прощаемся. Я не сдерживаю слез.
- Ну, что ты, как маленькая, - успокаивает меня Бася, - осенью же увидимся.
- Осенью?..
- Ага, на свадьбе.
Я вздрагиваю.
В машине я засыпаю. Мне снится тетя Августа в льняном переднике, цветастом платке, на руках – желтые резиновые перчатки. Мы в оранжерее.
- Смотри, - говорит она мне, - вот ландыши, нарциссы и ирисы. А это розовый безвременник и водопьян, это обыкновенная красавка и клещевина. Здесь цветы, здесь листья, тут корни, - тетя показывает мне баночки и коробки с надписями на латыни: «Atropa belladonna», «Colchicum», «Hyoscyamus niger», - А вот это, смотри внимательно, дельфиниум и аконит. Ты помнишь, Агнес…
Голос тети становится ниже, превращается в твой:
- Агнес, просыпайся. Мы уже приехали. Агнешка…
Сон исчезает мгновенно. Так меня называли только мама и тетя Августа – самые близкие – больше никому не позволяла.
Мы стоим на пороге моего дома.
- Я провел прекрасный день. У тебя замечательные родственники, - ты целуешь мои пальцы.
- Как тебе удалось их всех собрать? Даже дядю с цирком найти… И все согласились приехать…
- Ну, поскольку у меня просто нет времени, чтобы посещать всех по очереди, я решил, что удобнее будет пригласить всех сюда и разослал приглашения, подписав их как твой жених. Ведь ты же моя невеста?
- Да, - отвечаю я, почему-то смущаясь, как девица.
- Тогда в следующее воскресенье мы ужинаем с моей семьей.
- Что? Так сразу…
- Не волнуйся. Я тебя подготовлю, - говоришь ты. Целуешь в лоб. Разворачиваешься и идешь к машине. Я запираю дверь и слушаю, как черный зверь стартует с места, как рев мотора, затихая, растворяется в шепоте ночи. Антикварные часы в гостиной бьют полночь. Сказка закончилась.
К встрече со своей родней ты готовишь меня, словно скакуна к финальной скачке. В четверг ты присылаешь кучу коробок: белье, чулки, платье, туфли, палантин и сумочка. Все, за исключением тончайших телесных чулок, тон в тон – цвета кобальта, моего излюбленного оттенка синего. Прелесть – в разнице фактур: шелк, бархат, парча и органза. Я уже почти час стою перед зеркалом, когда ты звонишь по телефону – мобильник выдает первые аккорды свадебного марша.
- Примерила? – а где же «здравствуй»?
- Да. Прямо сейчас…
- Размер подошел?
- Ты сомневаешься в себе или во мне? – у меня настроение игривое, но тебе, судя по всему, сейчас не до шуток.
- Я не сомневаюсь. Тебе удобно? Ты должна чувствовать себя комфортно, - ты еще, видимо, не отключился от работы.
- Да. Спасибо. Мне удобно, - настроение катастрофически портится.
- Ну, вот и хорошо. Украшения я привезу в воскресенье. Пока.
- Пока, - я отключаю трубку. Почему-то вспоминается старая поговорка: «Нравится, не нравится – носи, моя красавица» и хочется плакать.
Вторую половину субботы я посвящаю обновлению прически и прочим женским радостям. Ложусь спать пораньше, отключив телефоны и будильники. В воскресенье просыпаюсь поздно, принимаю прохладный душ, завтракаю и несколько часов откровенно ленюсь, валяясь с книгой на диване – это лучшее средство от хандры, волнения и дурных мыслей. Собираюсь не спеша, стараясь получить максимум удовольствия от процесса. Укладка, макияж… прикосновения шелка к обнаженному телу… кружевные резинки чулок… мягкие туфли… крепкие объятья корсета… на левую руку – подаренное тобой кольцо. Глубокая синева камня – тон в тон.
Ты никогда не опаздываешь. Сегодня – не исключение. Проходишь в комнату. В твоих руках большой бархатный футляр. Ты ставишь его на трюмо, открываешь…
Могу ли я верить своим глазам? То ли это малая парюра в стиле «ар нуво», белое золото, эмаль, перламутр, сапфиры… то ли стая стрекоз, слетевшая с картин Мухи. Я надеваю серьги. Ты застегиваешь на мне колье и браслет – ни разу не коснувшись моей кожи. Но протягиваешь руку, прижимаясь к моей спине, берешь флакончик с духами – я совсем о них забыла – увлажняешь свои пальца и проводишь ими по моей шее, вискам, ямочке между ключицами. Мы стоим перед зеркалом. Я смотрю в глаза твоему отражению – серое снежное небо. Ты, вообще, мужчина? Человек? Живой?
- Поторопись. Мы должны быть вовремя, - что с твоим голосом? Мне кажется или ты действительно напряжен до предела?
В машине ты, вроде бы, немного успокаиваешься. И я решаюсь все-таки поблагодарить тебя. Ты прерываешь меня на полуслове:
- Не стоит благодарности. Ты же понимаешь, что это, по сути, капиталовложение, которое скоро вернется ко мне с процентами.
Что?! Я – проценты! Ну, держись. Мне наплевать на воспитание, этикет и хорошие манеры. Ты и твое семейство навсегда запомните такой вечер. Ты прикасаешься к моей руке. Оказывается, я заламываю пальцы, чтобы сдержать бешенство.
- Не беспокойся, - шепчешь ты, склонившись к моему плечу, - этот ужин, всего лишь формальность, пустой ритуал. Чтобы не случилось, я все равно женюсь на тебе. Мне безразлично мнение родственников – и они это знают.
Великий манипулятор, как же ты это делаешь?.. Еще минуту назад я собиралась изображать на предстоящем вечере бешеного гамадрила, а теперь мне вовсе этого не хочется. Я даже готова быть паинькой, зря, что ли меня учили вести себя в приличном обществе.
Я ожидала увидеть большой дом, особняк… но не замок. Крутые ступени, резные двери, море света, вышколенная прислуга. Нас провожают в столовую, из которой доносится обрывок фразы: «…а чего вы хотели? Дурная кровь – отец стал торгашом, сын теперь женится на простолюдинке…». У меня внутри все леденеет, но не столько от того, что я услышала, сколько от страха. Я боюсь взглянуть на тебя. Ты сжимаешь мой локоть так сильно, что я с трудом сдерживаю крик. Обязательно останутся синяки. Только бы не выступили слезы.
- Пожалуйста, не обращай внимания, - твой шепот больше напоминает сдерживаемый рык.
- Все в порядке, - отвечаю я тихо, не поворачиваясь к тебе, - я знаю, что я не дворянка.
А в памяти всплывает еще один урок тети Августы: «Представь, что в позвоночнике у тебя натянута стальная струна, - выпрямилась, слегка прогнулась, расправила плечи, - а теперь представь, что на голове у тебя корона – настоящая, королевская, тяжелая… Представила? Никогда ее не снимай».
Мы входим.
Неделю назад, в гостинице, ты собрал почти шестьдесят человек. Правда, не все цирковые мои родственники. Но для дяди Богуша вся труппа – семья. А в этом огромном зале от силы человек двадцать. Мужчины в смокингах, дамы в вечерних платьях. Блестят драгоценности. Но еще холоднее и острее блестят устремленные на нас глаза. Ты представляешь меня. Я улыбаюсь, киваю. Меня рассматривают, оценивают – я чувствую это спиной, кожей… Ты не отпускаешь меня ни на мгновение: поддерживаешь под локоть, приобнимаешь за талию. Сам отвечаешь на большую часть вопросов, улыбаешься (прекрасная маскировка оскала), шутишь. Боже, так вот где настоящая игра… на выживание. Теперь я готова поверить, что в привычном общении со мной ты – воплощение искренности. Впрочем, я тоже умею играть в эту игру. Я знаю, какими приборами есть рыбу и умею ими пользоваться. Я читала и Ницше и Бегбедера. Я в курсе модных тенденций на будущий сезон и понимаю английский юмор. И, да, у меня развитое экономическое мышление и… «не женский ум» - первый комплимент, от твоего дяди Роджера. С мужчинами всегда проще договариваться.
Постепенно взгляды теплеют, смех становиться более непринужденным. Ты по-прежнему в боевой готовности, кажется, воздух вокруг тебя вибрирует. Ты не торопишься торжествовать, но вид у тебя уже триумфальный. Рано.
- Вы так очаровательны, дорогуша, - произносит твоя тетя Инга, чей голос мы слышали, подходя к столовой. Дорогуша – это я. Ладно, пропустим. После «простолюдинки» - это, практически, прием в семью. В конце концов, в каждом семействе имеется своя сколопендра, - жаль, что у вас не будет деток.
Чего-чего? При чем тут дети?..
- Тетя, - ты бледен, ноздри трепещут, взгляд убийственный.
- Ой, ты еще не сказал. Прости, прости. Тогда я молчу… Но ты ведь все скажешь этой девочке – до свадьбы. Ты же честен… как и твой отец. Хм, честный торговец.
- Где бы вы были, без денег моего отца, тетя, - твои губы подрагивают, руки сжаты в кулаки. Ты на грани срыва, - где бы вы все были…
Я бы перегрызла горло тетушке Инге, но слишком брезглива, и сейчас на это просто нет времени. Я встаю перед тобой, отгораживая от огромной столовой, обставленной старинной темной мебелью, от оставленного стола с почти нетронутыми десертами, от всех твоих родственников:
- Любимый, прости, но я очень устала, отвези меня, пожалуйста, домой.
Ты смотришь на меня, старательно дышишь, берешь себя в руки. Вот так, умница. А теперь улыбаемся, прощаемся и уходим.
Прощания занимают еще полчаса.
Ну, наконец, мы в машине, едем домой.
- Я должен тебе сказать, - через силу начинаешь ты.
- Не надо. Не сегодня.
- Надо.
- Давай позже.
- Позже уже некуда. Я должен был сразу… Моя мать…
- Это не важно, Бен.
- Это важно! Это передается по наследству. Дурная кровь…
- Перестань. Прекрати немедленно. Ты знаешь сколько мне лет и до сих пор у меня не возникло желания обзавестись детьми. Вполне вероятно, что уже и не возникнет.
- Чушь. Ты женщина. Раньше или позже…
- Знаешь, если нам когда-нибудь действительно приспичит иметь ребенка, то мы найдем способ, как это решить. Благо, варианты имеются.
- Но…
- Стоп. Что это ты сейчас делаешь? Ты передумал? Не хочешь на мне жениться?
- Ты еще можешь отказаться.
- И ты отступишься? В этот раз…
Ты вскидываешь голову, смотришь на меня – хищник… голодный… Медлишь, играешь, мучаешь…
- Нет.
- Тогда к чему весь этот разговор. Я не откажусь, не надейся. Уж больно мне это колечко нравится, - я смотрю, как случайный свет играет на сапфировых гранях, - и платье, и стрекозки.
Я отвожу волосы и прикасаюсь кончиками пальцев к уху… к сережке… Ты вспыхиваешь:
- Я не забираю подарки.
- Так ведь это же капиталовложения, - я улыбаюсь, и ты отвечаешь улыбкой, немного усталой.
- Злая.
- Ага, и память у меня хорошая.
- Это я уже понял.
- Мы приехали.
Невыносимо скучно читать документы. Даже если это свой (твой… наш...) брачный контракт. На улице теплынь. Весна в разгаре. А я сижу на скамейке в сквере и старательно изучаю каждую строчку. Меня с детства приучили читать внимательно, тем более то, что подписываю. Со своей частью я разбираюсь быстро – уже известные мне списки, только изложенные заумным юридическим языком. А твоя часть меня удивляет… и радует. Вот уж не думала, что в основе наших супружеских отношений будут равноправие и взаимность. В перспективе семейной жизни вырисовывается этакое обоюдоострое рабство… ну и господство, разумеется.
Телефонный звонок будит меня в половину третьего ночи. О, Господи, что стряслось-то? Мой адвокат истошно вопит в трубку. Суть криков сводится к тому, что «Я не должна это подписывать». Ах, Мирча, разве можно при твоей профессии быть таким эмоциональным. Мы знакомы с первого класса. В пору бурной юности ты признался мне в любви и, получив нежнейший отказ, скрепил сердце. С тех пор ты мой близкий друг и надежный поверенный. Я понимаю, какие сильные и противоречивые чувства одолевают сейчас тебя… но зачем же так кричать:
- Ты это читала?!
- Да. Внимательно, от корки до корки, и особенно внимательно то, что мелким шрифтом… все как ты учил.
- Ты хоть понимаешь, что фактически становишься его собственностью?
- Угу. А он – моей.
- Мне начхать на него. Он – чудовище, Синяя Борода. Ты знаешь, какая у него репутация?
- Не знаю и знать не хочу…
- А зря. Ты собираешься стать женой жестокого и циничного нарцисса, привыкшего ходить по трупам и добиваться своего любыми средствами.
Мирча, Мирча, ты даже не догадываешься, что сейчас сказал. Как по мне, так подобная характеристика – лучшая для мужчины. За другого бы я замуж и не пошла.
- Я прошу тебя, подумай хорошенько, Агнес, - продолжает мой друг, - ведь это на всю жизнь. Ваш брачный контракт не предусматривает развода. Ты это знаешь?
- Да. А еще я знаю, что у меня осталось два часа, чтобы поспать. Все уже давно решено, Мирча. Увидимся в пятницу. Пока.
Я проваливаюсь в тяжелый глубокий сон. Мне снится средневековый замок. Пир в главном зале. Шумные гости. Щедро накрытый стол, во главе которого сидит мужчина с бородой цвета кобальта. У камина циркачка в пестром наряде, аккомпанируя себе на лютне, поет голосом тети Августы куплет, знакомый мне с раннего детства:
«Ландыш, гиацинт, нарцисс,
Аквилегия, ирис,
Белладонна, хризантема
И дурман обыкновенный,
Аконит и сонный мак.
Знаешь – что… и знаешь – как…»
Просыпаюсь я с головной болью и дурным настроением.
После подписания брачного контракта начинается настоящий дурдом. Ты берешь на себя большую часть хлопот по подготовке свадьбы, но есть вопросы, которые должна решить именно я. Уйма времени уходит на выбор прически и шпилек, разработку макияжа, конструирование платья, подбор тканей, бисера и тесьмы… и на примерки, примерки, примерки. Вопрос о гостях ты решаешь быстро: «Приглашаем всех». И я добавляю к перечню своей родни еще десяток подруг. Скатерти, салфетки, посуду и прочую дребедень мы выбираем вместе, доводя продавцов до белого каления своей несерьезностью и откровенным пофигизмом. Они не могут поверить, что нам «действительно все равно», какого цвета будет каемочка на тарелочках.
В одну из суббот ты везешь меня к ювелиру, и, после проведенных у него восьми с половиной часов, я почти ненавижу драгоценности. Ты настаиваешь только на белом золоте.
- Почему? – наконец-то спрашиваю я.
- В молодости мне пришлось общаться с человеком, который носил на шее толстую золотую цепь, а когда он улыбался, было хорошо видно, что зубы у него тоже золотые. Улыбался он часто… правда, недолго. Это было крайне неприятное знакомство.
- Понимаю.
- Вряд ли. Впрочем, тебе это и не нужно.
- Уверен?..
- Да. У каждого должны быть маленькие тайны.
- Как комната в замке Синей Бороды? – я не знаю, зачем я это сказала. Ты смотришь на меня так, будто я содрала коросту с раны, усмехаешься:
- Ну, зачем же… я могу рассказать, если ты захочешь.
- А после не убьешь? – улыбаюсь, откровенно кокетничаю. И ты улыбаешься в ответ:
- Нет. Но, поверь мне, - ты снова серьезен, - есть вещи, которые лучше не знать.
- Верю, - ты даже не представляешь, как я тебе верю.
Лето пролетает в хлопотах. Кажется, время надо мной просто издевается – мне его хронически не хватает. Жара, волнения и суета доводят меня до сакраментальных вопросов: «А действительно ли я так хочу каноническую свадьбу? Или, может быть, стоит все отменить и согласиться на твое полушутливое предложение пожениться в Лас-Вегасе?» Но понимание того, что остановка процесса займет не меньше времени и сил, чем его запуск, заставляет меня продолжать…
В сентябре спадает жара. Легче дышится. И становится ясно, что все продуманно, подготовлено и учтено, что все будет готово в положенные сроки, что, на всякий случай, существует несколько запасных вариантов и, что «свадьба состоится, не смотря ни на что».
Середина октября – прекрасное время. Осень в своем разгаре – лучшая декорация. Природа дарит нам теплый солнечный день. Свет проникает в церковь сквозь витражи, рассыпаясь разноцветными бликами.
Я стою у открытого окна отведенной мне комнаты и разглядываю бордовые листья винограда, оплетающего колонны из светло серого мрамора. В дверь аккуратно стучат:
- Агнес, пора.
- Сейчас-сейчас, - отвечаю я кузине Басе, - последний штрих.
Я подхожу к зеркалу, достаю из сумочки маленькую медную коробочку. В ней всего лишь одна капсула – глотаю ее, запивая холодной вкусной водой из монастырского колодца. Крашу губы – этот цвет называется «голубиная кровь». Мое отражение смотрит на меня, легонько кивает. Пора.
Я иду от монастырских кельей к церкви. Каблучки стучат по древним камням мощеной дорожки. У закрытых церковных дверей стоит Бася со своей пятилетней дочкой Миркой. Девочка в своем наряде похожа на белоснежный кружевной цветок. Ей трудно устоять на месте, и она то переминается с ноги на ногу, то подпрыгивает, то перекладывает из руки в руку плетеную корзинку… но, увидев меня, замирает с широко распахнутыми глазками – лишь на секунду – а потом дергает Басю за юбку:
- Мама, мам, смотри, тетя Агнес – как Белоснежка.
И начинает напевать:
- Кожа белая, как снег.
Губы алые, как кровь.
А коса – длиннее всех –
Как ночного неба смоль…
- Тише, Мирка, - обрывает ее кузина. А сама смотрит на меня, не отрываясь, смотрит…
Не надо так, сестра…
Я подхожу к ним.
- Опусти вуаль, - говорит мне Бася и помогает расправить невесомые складки.
Двери церкви распахиваются. Звучат первые аккорды органа. Вступают певчие. Мирка сразу становится серьезной, старательно переступает порог и идет, медленно, усыпая мой путь лепестками желтых роз.
У алтаря священник в праздничном облачении, мои дружки и твой шафер. Ты.
«По шитому золотом пурпуру, по нежности благоуханной я иду к тебе, мой возлюбленный…»
Ты протягиваешь мне руку. Моя ладонь ложится в твою. И я становлюсь рядом с тобой.
В наступившей тишине звучит голос священника: «…хранить ваш брак…любить беречь и почитать…делить радости и печали, здоровье и болезнь, богатство и бедность – до тех пор пока…»
- Да.
- Да.
Господи, уж не сон ли это?.. Голос возносится под своды собора или звучит с небес…
«Обменяйтесь кольцами – символами вечности… будет любовь ваша бесконечной… не померкнет вовек, как не меркнет золото…»
Белое золото, отполированное, словно зеркало, легко скользит по шелку перчатки.
«…во имя Отца, и Сына, и Святого Духа… мужем и женой… Аминь…»
Можешь поцеловать свою жену.
Мы поворачиваемся друг к другу. Ты поднимаешь вуаль. Смотришь на меня. Взгляд – дымчатый, бархатный, теплый. Приникаешь к моим губам так, будто мы одни…
Я закрываю глаза. Я растворяюсь в тебе. Я пена на твоих волнах.
Выразительное покашливание разносится эхом. Снова звучит орган. Ты неохотно прерываешь поцелуй, но еще несколько секунд обнимаешь меня за талию, поддерживаешь, чтобы я пришла в себя. Спасибо…
А потом ты берешь меня за руку и ведешь из церкви, между рядами гостей. Все смотрят на нас. Двери распахиваются. Мы выходим на крыльцо. Мягкое осеннее солнце ласкает кожу. Ты делаешь глубокий вдох, смотришь на меня, бледнеешь. Твои немеющие губы хватают воздух… еще… еще – тщетно. Во взгляде твоем удивление… догадка… понимание…
Да, любимый. Да.
Я знала, что смогла бы быть твоей женой, твоей собственность. Жить в созданном тобой мире, выполняя предписанные тобой правила и пользуясь данными тобой правами. Быть твоей рабыней и госпожой. И, наверное… иногда… быть, даже, счастливой…
Но я не знала, как долго я бы умирала от клинков твоих взглядов, от горечи твоих слов, от холода твоего сердца.
Глаза твои, прекрасные серые глаза, мутнеют. Ты падаешь.
Мгновение… и я, словно сквозь вату, слышу собственный крик… не женский… не человеческий…
Спектакль должен быть сыгран до конца. Тетя Августа, ты мной довольна?
Я зажимаю свой рот ладонью. Стираю с губ остатки отравленной помады – два ярких мазка на белоснежном шелке. Силы покидают меня, и я падаю к тебе на грудь, упираюсь лбом в крахмальную свежесть рубашки.
Меня поднимают, держат, отводят… хлопают по щекам, дают понюхать солей, выпить воды. Звуки становятся ниже и глуше. Перед глазами – цветные пятна. И лишь кузину Басю я вижу четко среди галдящей, причитающей, суетящейся толпы.
Я сижу в церкви, на деревянной скамье перед алтарем. Ко мне не подходят, меня не беспокоят – только смотрят издали. Мои родственники – с сочувствием. Твои – с подозрением. Кто-то из них вызвал не только медиков, но и полицейских – это хорошо, это правильно… это «по сценарию». Все сомнения и подозрения должны быть устранены.
Беседа с полицейскими короткая… но, конечно, не последняя.
Наконец-то, ко мне подходит Бася:
- Быстро действует – быстро рассасывается?..
- Да.
- Ты уверена?
- Разве тетя когда-нибудь ошибалась?
- Нет. Но тебе все равно предстоит несколько неприятных месяцев.
- Титул и состояние этого стоят.
Бася пытается заглянуть мне в глаза. Что ты хочешь увидеть, кузина?..
- Ты…
- Я в порядке.
- Ну, если что… ты знаешь, я всегда…
- Да, конечно. Спасибо.
Мирча отвозит меня домой. Он так искренне сочувствует, мнется на пороге, не хочет отпускать. Не сейчас. Не сегодня.
Всему свое время, Мирча. Сначала – положенный год траура. А потом… ты будешь хорошим мужем.
Я подхожу к зеркалу – в который раз за сегодняшний день. Снимаю обручальное кольцо… и замечаю с внутренней стороны вязь гравировки. Присматриваюсь: «Vale et me ama» - «Прощай и люби меня».
Боль распускается в моем сердце желтым цветком.