Не будет больше этих огоньков-
Трепещущих и любящих безмерно,
Три мудрости состаренных веков,
Фонарный свет не будет эфемерно
Стучать по зенкам пьяниц и бродяг,
Когда метель сосет с ушей их шапки.
Не будет больше завтрашних дворняг,
Прибитых мордами к завьюженной охапке
С батоном хлеба, может быть, с мясцом
Под новый год, когда один как смертен.
Когда ни звон стальных колоколов,
Ни шаг луны по небу не заметен.
Когда сапог разбавился снежком,
А ты идешь, как будто так и надо,
И думаешь, что водка с пирожком
Все уберут из раненого взгляда.
И в дом бросаешь внутренность и боль,
Все повторяя: "как же так, эх как же?
Я вновь один, но все-таки живой".
Как будто кто-то знающий - не знает.
А на луне опять какая-то беда -
Раздулась, покраснела - заболела.
И так всегда, а может иногда
Ты смотришь вновь в ее бока, в колена.
И представляешь будто бы она -
Невестою предстала пред тобою.
И не ее вина, и не твоя вина -
Коснуться с нею скорбью и рукою.
И танцевать с ней вальс, пока опять одни -
И даже одиночество уходит,
Смущаясь побежденно - и молчит,
И посылает миллиард мелодий.
И вот настал реальности призыв -
И расставанье падает в осколки,
Три одиночества как ветренный порыв,
И отрешенность - только у иконки.
Опять старик склоняет ноги к ней -
Кончины нет и буря окна ломит.
Сегодня дан особенный обет
И он его и гонит, с ним и спорит.
И зажигает свечи и стучит
По старчески губами тихо-тихо.
А на полу сто миллион молитв
Рассыпаны слезами шибко, лихо.
И бусы слез стекают прямо в печь,
Сгорая без остатка для другого -
Кого-то, кто вот так вот будет течь
По миру, по любви иль по чужому.
Молитва сложена, как веер среди дам,
Оставшаясь боль озноб согрела.
И где-то там у старческих ногах
Икона золотая овдовела.