Коллегам...
Первый раз я задумалась об этом лет в шестнадцать... А к двадцати – уверилась в том, что отношусь к тем людям, для которых основным инстинктом является инстинкт спасателя. Я называла их, про себя, «оранжевыми жилетками».
С такой жилеткой можно пережить пламя страстей, бурлящую реку неожиданностей, ливень слухов и сплетен, град обид и оскорблений... с ней можно подняться из холодной глубины депрессии, выстоять и не сломаться под шквальным ветром стрессов и перегрузок, не захлебнуться в болоте быта...
В глаза этих людей можно смотреть как в небо или воду... а, может быть, в зеркало – и видеть в них то, что хочется... или то, что надо – именно тебе, именно теперь.
Я не знаю, сколько их было, смотрящихся в мои глаза, хватающихся за мои руки, плачущих на моих плечах... Меня это не утомляло... И я воспринимала все это, как само собой разумеющиеся даже тогда, когда совпадения стали закономерностями, а цепочки случайностей – тенденциями.
Люди, знакомые и не очень, приходили, плакали, говорили или молчали, прижимались или забивались в угол... оставались на ночь, на сутки, на недели... И я варила суп, кофе, глинтвейн, заваривала чай, запекала мясо. Зажигала свечи. Слушала, слушала, слушала... Говорила и молчала, читала вслух. Обнимала, гладила по голове, целовала, укрывала пледом, согревала руки... сидела на другом краю дивана... укладывала спать, смотрела, как умирает огонь над лужицей воска, охраняла сон...
Для каждого хватало времени, внимания, понимания, сочувствия, души...
А потом они уходили. Все. Раньше или позже...
Жизнь налаживалась, входила в привычное русло. Они возвращались к своим семьям, любимым, друзьям, заботам. А я – чистила пепельниц; мыла посуду; стирала скатерть, простыни и полотенца; обдавала кипятком дежурную зубную щетку; пылесосила; проветривала; складывала в кресло мягкие игрушки; отсыпалась... и, проснувшись, понимала, что осталась одна. До следующего раза.
Наверное, это могло длиться вечно, если бы не...
Обычная история безответной любви.
Было больно. Боль ослепляла меня, оглушала, мешала дышать. И вдруг... все прошло – абсолютно все. Мое тело выполняло ежедневный ритуал: пробуждение, завтрак, работа, ужин, сон – и все сначала. А внутри – пустота... черная дыра, которая поглощала все, чем я безуспешно пыталась ее заполнить.
Два-три раза в неделю я привычно жаловалась на судьбу единственной, оставшейся со мною рядом, подруге до тех пор, пока одним январским вечером и ее терпение не иссякло. Она заглянула в мои глаза и прошептала:
- Пожалуйста, услышь меня. Я знаю, ты вытаскивала многих. Но тебя не может вытащить никто, кроме тебя самой. Понимаешь – никто.
Меня будто кнутом под колени ударили. Я ощутила, что знала это всегда. Но надеялась – что ошибаюсь. (До сих пор гадаю – случайно или специально она сказала именно эти слова. Но в тот вечер она лишила меня надежды на помощь извне. А веры в собственные силы у меня уже не было.) Я проводила ее. Помыла чашки. Легла в постель. Укрылась с головой одеялом. Сжала зубами угол подушки. И безмолвно выла всю ночь.
А на рассвете пришла злость. Это чувство, как шпоры, впивалось в кожу, резало ее до крови. Но, видимо, тогда только вкус собственной крови, ее запах, цвет, ее липкое тепло – могли воскресить мое желание жить.
Я не начинала с нуля. Мне понадобилось много времени и сил, чтобы добраться до этой отметки. Но, все-таки, я возродилась.
Спасение душ я сделала своей профессией. И теперь мне за это – иногда – платят. Слушанием, разговором и молчанием я владею, как заядлый дуэлянт фамильной шпагой. Когда мой дом покидают посторонние запахи, и с края чашек смыта чужая помада, я ложусь на диван, закрываю глаза и вкушаю одиночество.
Иногда кажется, что ничего не изменилось. Только с того самого январского вечера никто не притрагивался к моей душе, заботливо завернутой в холодный черный шелк.
P.S. Недавно, одна моя юная подруга с глубоким, не по годам, взглядом сказала, что заметила некую закономерность. Люди появляются в ее жизни, когда им плохо, или очень плохо, говорят, молчат, хватают за руки, плачут на ее плечах. А когда все налаживается – уходят. И она остается одна. Ей это особо не мешает, не утомляет. Но в последнее время она все чаще замечает проскальзывающее в ее отношениях с миром равнодушие.
Я улыбнулась и, отметив мелькнувшую в ее глазах прохладную тень, взяла ее за руку.