I
Тебя не предупредили...
Поэтому, когда с острия свободы в самую глубь зрачка сорвалась ртутная капля одиночества, ты только моргнул растерянно. И от этого твой взгляд еще быстрее растворился в холодном блеске.
Ты так долго, так настойчиво к этому шел.
И никто не остановил тебя... не сказал, что у этого колдовского светила, проливающего на мир ночи завораживающий серебристо-белый свет, есть другая, теневая сторона.
Поначалу эта долгожданная прохлада освежала и успокаивала. Не было больше лихорадочного жара страстей, сложных узлов зависимостей, слепящей яркости эмоций и впечатлений... Не нужно было оглядываться на кого-то, прислушиваться к чьему-то мнению... Все давалось так легко, и не было ничего невозможного.
Но потом, в какой-то момент (ты не уловил его и не запомнил), начали мерзнуть руки. Ни летний зной, ни веселое пламя осенних костров, ни одомашненный огонь камина не могли их отогреть.
А холод проникал в тебя все глубже и глубже. Твои волосы уже не развевались беспечно на ветру, видимо стали слишком тяжелы для этого. Иногда ты чувствовал, как твое сердце замирает, тогда тебе казалось, что кожа покрывается тонкой ледяной оболочкой, которая ломается от запоздалого сердечного удара, оставляя мелкие незаживающие ссадины.
Ты старался согреться крепким кофе, душистым глинтвейном, дорогим коньяком. Ты тщетно прижимался к чужим телам, надеясь ощутить их тепло. Ты пытался гладить огонь, запустить пальцы поглубже в его искрящуюся шерсть, но он лишь фыркал и уворачивался от твоих студеных прикосновений.
Множество раз ты вспоминал ту любовь, испепелившую тебя. Ту боль, спасаясь от которой ты ступил на путь достижения свободы и покоя. Ты отчетливо помнил тот день, когда ощутил, что твое горящее сердце не в силах зажечь ответное чувство. И тогда ты решил охладить его...
Ни любовного бреда...
Ни всепоглощающей боли...
Спокоен и свободен...
От всего.
От всех.
От себя.
Ты не знал. Тебя не предупредили.
Чем ярче серебристо-белый свет свободы – тем темнее и глубже взгляд, подернутый поволокой одиночества.
Горький привкус на потрескавшихся губах – признак необратимости.
Ты слишком поздно понимаешь, что согревает не обнаженное тело, а душа, изгиб крыла которой, повинуясь одному из непостижимых законов, совпадает с твоим, едва заметным, шрамом на левой лопатке. И тогда узлы и петли взаимозависимости сплетаются в мягкий теплый свитер, сладко пахнущий сандалом – привязанность и взаимопонимание.
Но сердце...
Лед на твоей коже теряет прозрачность, становиться крепким... матовым... белым, с серебряными бликами на изгибах. Зрачки расширяются – и глаза твои становятся похожи на теневую сторону светила.
- Холодно, - шепчешь ты. Губы не слушаются. – Холодно...
II
Подол моего платья мокрый и тяжелый от талой воды. Ты дрожишь. По твоим щекам текут слезы. Капля ртути, вздрогнув, испаряется с влажных слипшихся ресниц. Ты смотришь удивленно, как ребенок, часто моргаешь, будто не веришь своим глазам.
Я знаю, что происходит. Мир, казавшийся тебе коричнево-серым, становится необыкновенно красочным и ярким. Я протягиваю тебе свитер. Ты берешь его медленно, осторожно и потом какое-то время сидишь неподвижно, внимательно разглядывая незатейливую вязку. Я успеваю разжечь огонь и согреть воду.
- Ты будешь чай или кофе?
Но не получив ответа, берусь решить сама и крепко завариваю черный чай с лепестками розы и корицей. Ты снимаешь рубашку, чтобы она просохла у камина. И я замечаю бледный шрам на твоей спине, как раз там, где...
Это верный знак.
Когда-то ты любил. Любил так сильно, что, не получив ответа, не смог возненавидеть ее... и поэтому возненавидел себя... с той же силой. Ты избрал себе пытку холодом. А маски гордости и невозмутимости были призваны скрывать твои страдания от посторонних. Такой выбор стоил бы тебе этой жизни. Но в последний момент наши пути пересеклись...
Разрываясь между неверием в случайности и обещанием: «не вмешиваться», я выбрала нас...
...и расправила крылья.