I
Татьяна сидела на кухне и ждала мужа. Стрелка кухонных часов медленно и нехотя, словно цепляясь за цифры, делала свой очередной оборот. Была уже половина второго ночи. Татьяна ждала спокойно и терпеливо. Она знала, что – он придет. Потому, что он всегда приходил, приползал, его приносили, привозили, но он всегда стремился домой, в семью. Татьяна даже вспомнила, что муж, не пропустил ни одного свидания, а если бы, пропустил и не пришел, то возможно, она сейчас бы ждала кого-нибудь другого. Или не ждала. Но случилось, так как случилось. И она сейчас сидит и ждет своего супруга - Николая Ивановича Петровича. Ударение с первого слога, этой романтичной сербской фамилии, исчезло еще в ЗАГСе и она Татьяна Алексеевна Холмогорова, то же превратилась в Петровича. Сколько мук и унижений, сколько издевок и насмешек, она, учительница русского языка и литературы испытала за эти годы…Татьяна Алексеевна Петрович. Или просто Петрович. А если бы он тогда не пришел…
Робко и неуверенно тренькнул звонок. Она подняла голову и взглянула на часы – без пяти два. Татьяна, вздохнув, пошла открывать двери. От щелкнув замок, она отошла в сторону. Дверь медленно открылась, и высоко поднимая ноги, порог перешагнул Петрович. Глядя не него, хотелось заплакать, но она сдержалась. Петрович стоял посередине прихожей, гордо опустив голову. Куртка и брюки его были в снегу, а на голове была чужая пыжиковая шапка огромных размеров. Татьяна никогда не знала кто такие, эти самые пыжики, из которых делают шапки, но глядя на мохнатое облако на голове мужа, она подумала, что ради этой шапки, погибло целое стадо пыжиков.
-Я пришел - объявил Петрович, и тяжело вздохнул. И было в этом вздохе все - и искренняя радость, что он таки дома, и удивление что дошел, и извинение за испорченный вечер и непереносимый запах алкоголя.
- Где твоя шапка? – спросила Татьяна, кок можно более спокойным голосом.
- Там! – сказал он уверенно, и сделал рукой неопределенный жест, в сторону ещё открытой двери. Это означало, что где-то там во дворе, в подъезде, на улице, или во Вселенной эта шапка есть, существует.
По опыту Татьяна знала, что, сейчас нет смысла плакать, кричать, умолять, и скандалить – весь этот бисер она будет метать потом, завтра, или после завтра. А на сегодня Петрович свою миссию выполнил – он пришел! На большее его автопилот не запрограммирован. Оставалось только раздеть и уложить тело. Татьяна закрыла входную дверь, и стала помогать мужу раздеваться. Но Петрович решительно простонал – « Нет!», снял куртку, и, закончив отважную борьбу с ботинками, неуклюже споткнулся и, выполнив невероятный кульбит, влетел в спальню, сопроводив свой полет ярким междометием, что всегда больно ранило литературную душу Татьяны. Заглянув в спальню и убедившись, что полет прошел нормально и Петрович частично достиг супружеского ложа, Татьяна не сдержалась и заплакала. А, Петрович тут же принялся храпеть.
Постояв еще минуту над издающим невероятные трели, телом мужа, Татьяна взяла свою подушку, и плотно прикрыв двери, ушла спать в комнату к детям.
II
Когда Петрович проснулся и открыл глаза, первой мыслью, что пришла ему в голову, была «Я жив!» и было в ней столько радости, столько боли, и страдания, что он не выдержал и заснул.
Пробудил его, раскалывающий голову пополам, звонок в дверь. Петрович собрался, встал и поплелся открывать. Идти было тяжело и долго, как вчера по сугробам, но он не помнил, что было вчера, помнил его организм – высоко поднимая ноги, он доплелся до двери и пришвартовался у шкафа. Отдышавшись от перехода «кровать-спальня-прихожая», Петрович, под непрекращающуюся трель звонка приступил к борьбе с замком, это было не сложно – через три минуты, запыхавшийся, но довольный победой над секретным механизмом, он широко и радушно распахнул дверь в подъездный мир, чуть не вылетев на площадку.
На пороге, с флажками и буклетами, стоял мужик, в роли агитатора, за какую-то политическую партию. Он бодро начал свою презентацию, но уловив аромат дыхания пыхтящего, как после схватки со львом Петровича, осекся на полуслове, буркнул что-то извинительное, неожиданно сунул флажок и листовку в руки Петровичу, и бодро заковылял этажом выше.
Он закрыл дверь и, повернувшись, впервые за это утро, увидел себя в зеркале. Из зеркала, глазами побитого сенбернара, на него смотрел небритый мужик с прической, которая, несомненно, взяла бы гран-при, на каком-нибудь арт-фестивале. Но самое страшное, что из-под сбившихся на бок трусов висел, болтаясь, галстук. Тот самый галстук, который Татьяна привезла ему из Болгарии, и который, как ему казалось, он вчера в баре, снял и положил себе в карман. Картину дополнял пестрый флажок и листовка с жирным заголовком «Сделай правильный выбор». Петрович тяжело вздохнул, и стал выуживать галстук, все больше путаясь и злясь, но упорство и настойчивость победили.
В дверь опять позвонили, и он не задумываясь, открыл. На этот раз, это была пара баптистов, которые упорно окучивали их дом, ловя заблудшие души на свою не хитрую болтовню. Пенсионер, в очках и свадебном костюме 60-х годов, видимо давая, мастер-класс своей спутнице, ничуть не смутился вида Петровича, и со словами - «Верите ли вы в любовь?», не дожидаясь ответа, вручил ему журнал «Сторожевая башня». Петрович сейчас был в таком состоянии, что взял бы и гранату с выдернутой чекой. Но вопрос был настолько личным, интимным и философским, что он кивнул головой, и быстро захлопнул дверь, перед носом миссионеров.
Повернувшись к зеркалу, Петрович, с флажком и журналом в руках, еще минут пять смотрел в зеркальную бесконечность, и как ему казалось, думал над заданным вопросом. На самом деле он ни о чем таком не думал, а просто стоял и смотрел. Смотрел, но не думал. Это была та пиковая точка самосознания, которая доступна только высшей касте тибетских жрецов, и ещё в это утро Петровичу. Наверное, это была нирвана. Но из нирваны его вывел телефонный звонок.
Бодрой, призывной мелодией, из спальни вопил мобильный телефон. Петрович, кривясь и кряхтя, приступил к его поискам. Удача ему улыбнулась – телефон был в кармане брюк. Это звонила заведующая складом Сима Ефимовна
– Здравствуйте Николай, я по поводу фурнитуры…
Голова Петровича треснула. Он хотел сказать, что фура с фурнитурой, которую он растамаживал, станет под разгрузку только в понедельник, но вместо этого, лишь жалобно промычал. Это было мычание не доеной третий день коровы.
Сима Ефимовна, была женщиной предпенсионного возраста, имела за плечами три замужества и двух зятьев, быстро поняла, что задавать мужчине вопросы утром в субботу, по меньшей мере, не этично, и ответ может быть слишком конкретный. Не стала испытывать судьбу, извинилась и обещала позвонить в понедельник.
Петрович провел ладонью по лицу, пытаясь перегрузиться. Ничего не получилось. Чувство вины удваивало головную боль. Он отбросил телефон на кровать, и присев обхватил голову обеими руками. В дверь настойчиво позвонили, но он, посмотрев на валяющиеся, на полу трофеи – флажок, листовку и баптистский журнал, твердо решил не открывать. Звонившие, через пять минут настырного дребезжания, сжалились и прекратили пытку…
Петрович откинулся на спину и уставился в потолок…
Он наслаждался тишиной, и даже слышал, как тикают на кухне часы…
III
Прошло полчаса. Хотелось пить, и собрав волю в кулак, он поплелся на кухню. На холодильнике, прикрепленная магнитиком висела записка. Короткая как выстрел. Всего из трех слов, вернее это была не записка, это был приговор – «Я у мамы». Он взял её в руки и перечитал ещё раз, но от этого ничего не изменилось – она у мамы! Она у Ольги Степановны.
Сочно нужно было что-то делать, и он включил чайник. Подойдя к окну, прислонился лбом к стеклу. Приятная прохлада немного заглушала головную боль. Захотелось прижаться к стеклу всем телом, но ширина подоконника мешала этому слиянию. Так он стоял долго. Созерцал улицу. Мысль была только одна – надо что-то делать…
Улица была тихой и пустынной. Напротив окна висела кормушка сделанная Петровичем вместе с детьми в одно из воскресений - тот день искупления, в который из него вили веревки и плели косы. К кормушке подлетел воробей, который, несмотря на свою упитанность, очень ловко и быстро двигался. По крайней мере, Петровичу, его движения казались стремительными и резкими. А когда воробей начал клевать в кормушке семечки, он поморщился и отлепил лоб от стекла. Каждый клевок воробья шиферным гвоздем вонзался в голову, хотя реально, он не мог его слышать…
Зато он услышал как запыхтел чайник. Его это заинтересовало, он присел на табурет и неотрывно смотрел на потуги электроприбора. Техника сработала безупречно, покипев положенное ему время, чайник выключился. Это огорчило Петровича. Он открыл холодильник – там были продукты. Пива там не было, зато была бутылка кефира. «Чай, кофе или кефир?» Победил кефир. Не закрывая дверей холодильника, из которого тянуло прохладой, Петрович открыл бутылку и выпил ее до дна. Присев на табурет он стал думать. Это было тяжело. Но заглянувшее в кухонное окно солнце и выпитый кефир, давали надежду на позитивный результат. Обдумав как правильно начать переговоры с тещей о выдаче жены и детей, он двинулся к телефону.
В двери снова позвонили. Петрович решил положить конец этому безобразию, натянул на себя спортивные штаны и футболку, и открыл дверь. На пороге стояли старший менеджер страховой компании Михаил Михайлович Серов, и заместитель директора транспортной фирмы Юрий Владимирович Буров, т.е. его вчерашние собутыльники. На голове у Мишки, была норковая шапка Петровича.
- Ну, ты старик, вчера и дал!- сказал Мишка, без приглашения вваливаясь в прихожую.
- А мы видим, твоя с детьми, во дворе у Ольги Степановны гуляет, сразу к тебе, думаем выручать надо парня! – бодро отчитался Юрка, доставая из кармана куртки бутылку водки.
- Мишка, а вон и твой пыжик, а ты переживал – добавил он, проходя на кухню.
Петрович понял, что сегодня извиниться перед Татьяной не получится, закрыл дверь и поплелся на кухню, где уже хозяйничали, звеня посудой незваные гости...
Может быть, получится завтра?