Если б в ту минуту вдруг взял, да и вошёл туда сам князь Рагулёвский, известный своим умением входить в ту самую минуту, то ровным счётом никто не заметил бы ни его сиятельных ботфортов, ни лощёного лба под кудрявым чубом цвета спелого гороха, ни волочащейся за ним везде и всюду шлеи в виде полунагой княгини Дарьи - женщины в седых летах, с попотрясающей нижней губою и хвостом павлина интересно торчащим из павлина, дремлющего обыкновенно на руках её. Все как один не сочли бы занятными ни ляжки княгини, старательно выворачиваемые вдоль ног, ни импозантно закинутого за левое ухо, на манер бакенбарда, блестящего русского языка графа.
Все, как единый организм, копошились в сумках, карманах, пазухах, отворотах, обшлагах, подкладках, подворотничках и складках, будучи так сосредоточены, словно от сего зависел восход следующего дня, как будто, не найди они искомого, тут же случится нечто совершенно неоправимое, которое уж точно насовсем и без поворотов!
Первым протянул руку вверх с чем-то зажатым в кулаке, непротивленец Антоша.
- Моя, - почти прошептал он, но так, что все остальные на миг отбросили свои ковыряния и поворотили носы и прищепку на его голос.
- Моя! - с открытой досадой, что не пришлось быть первой, рокотнула Гарсения Наземановна и застыла с поднятой рукой, словно площадной статуй. Тут и остальные принялись подымать вверх руки и, кто тихо, кто громче, повторять "Моя,.. моя,." Когда ж цирюльник-немец, подняв одну свою культю и старательно обтерев губы другою, надтреснутым старческим тенорком мявкнул:"Моja!" все взгляды перекрестились на Гарсении Наземановне. Та, подвесив паузу, и, обведя глазами всё собрание, справа налево, вдруг сплюнула сквозь зубы (плевок скоренько вытерли именным картузом Антоши) и раззявила настежь кулак. С поднятой ладони, чуть спружинив по грудняной горизонтальке, скатился какой-то цилиндрической формы предмет и ударившись об пол разлетелся в кусочки, размером не более пшеничного зерна. Тотчас же разжались кулаки соображенцев, выпуская таившееся в них. Оно падало, сыпалось, стекало, сверзалось, достигнув досок пола разбивалось, рассыпалось, расплескивалось, превращаясь, в результате, во что-то совершенно непохожее на первоначальное. Председательствующая, казалось, была удовлетворена. Она опять сплюнула на уже замусоренный пол и трижды хлопнула себя по филею, отчего все потупились, исключая Питерхаузена. Тогда та, глядя ему прямо в упор, задала вопрос смутивший бы непросвещённого, но вовсе не озадачимший культяпого инородца:
- Второй такой поди уж точно скажете что нет?!
- Щto vi, frau, ja ne deшёvka! - прощёлкал немец.
- Великолепненько! Тогда вспомните, пожалуй, основу нонешнего задания.
Немец поправил пятку и откашлявшись отрапортовал:
- Nesti чюшь!
- Вот! И принесли! - Гарсения Наземановна привстав сделала пальцем жест, чтобы всем запомнить величину момента и порывисто села между стульев.
- Господа мои, что же вы, совсем ни о чём не видите?! - возопил из своего тупого угла Даниил Канович, - это же... это же мародёрство-с, это же идолопоклонство-с! Я прошу вас, нет, я требую наконец, побурлить, да-с, побурлить-с!
- Да остыньте вы, Данилка, где тут мародёрство-то углядеть успели, - вскинулась младшая из Кушнарёвых, - вы бы ещё анжаню давешнюю припомнили!
- А я вас без личностей попрошу-с! - задохнулся Даниил, - я здесь не для того-с чтобы просто так-с, а только со значением! Вот вы, - круто повернувшись корпусом и указывая головой на чесавшего щёку Антошу, - много ль забираете в рот воды для полоскания, скажем, корневых зубов?
Антоша перестал чесаться и умоляюще взглянул на Гарсению Наземановну.
- А они,- продолжал обличать Даниил, поворотившись уже и жгя взглядом сестриц, - они даже в лавку идучи, карамелев покупать, штоф берут! Штоф-с! Что-с?!! Да если б только это! Третьего дня при следовании в направлении Бл..ского моста были мною зафокусированы две (да простит меня дамская часть) совокуплявшихся, одна рыжая, другая нет, псины! Кружа мимо них и вглядываясь внимательным глазом в невместный светлому времени процесс, я разглядел во рту той, что сверху, подвязку-с.
Вся речь Даниила была горячей до искр, но последнее слово он сказал на абсолютно пониженном тоне и даже с каким-то жалким припискиванием, как будто ему самому было обидно до чрезвычайности за найденную в псине подвязку.
- Да, так-с, подвязку-с, - продолжал он также слюняво-всхлипывающе, - розовую, розовенькую такую-с...
Антоша, внимая рассказу, и, по всему видно, сочувствуя, широко сморгнул и две пудовые слезы с шумом прокатились по щекам его.
Тут Даниил Канович, весь повернувшись и как бы подпрыгнув на месте, вытянулся губами, а также и прищепкою своей, которая угрожающе встопорщилась, готовая к внезапности, метнулся змеёю к Антошиному седалищу и проверещал тому прямо в лицо:
"А пачиму-у?! пачиму-у-у?! пачиму-у-у-с-с-с?!!"
Последнее "с-с-с", однако, произносил уже не рот его, а скорее ухо, скользящее по скамье, под нажимом ладоней Гарсении Наземановны на Даниилову голову. Тем и была попущена её обычная, но почётная обязанность. Дело своё в этом строптивом обществе жена судии знала грамотно, участвовала в нём весьма своевременно и без обиняков. Как только кто из её собрания взбрыкивал, ломая рамки и прочие предметы мебели, утихомирить стервеца было её священной повинностью, поручить которой никому другому она не могла, да они и сами силком не навязывались. Сейчас же и произошёл тот случай. Повозив эдак, для верности, головой Даниила Кановича по отполированному тысячьми задов дереву скамьи взад-вперёд четыре раза, Гарсения Наземановна отпустила того уже в совсем смирном, хоть и поломанном немного виде, жалостно хлопающего прищепкой и не помышляющего более ни о каких истериках в сторону тихого непротивленца.
- Ну вот что милые, - судииха снова поднялась во весь свой грозный рост, - помните поди: "Берёшь - беги, а бьёшь..."?
- Стриги? - бякнул чей-то неуверенный, по-всему девичий голосок.
Жена судии поискала глазами и упёрлась в Бычкова.
- Ты?
- Я. - с той же неуверенностью отвечал лавочник.
- Ай, шпу-унт! - уже не грозно, а скорее с весельцой протянула председательствующая, - шпунтя-ара! Ведь попал! В самую маковку попал! - и вся расплылась в довольной голозубой улыбке. Собрание тоже заулыбалось, зашевелилось и принялось теребить друг друга, гладить, ощупывать и перетряхивать, а Питерхаузен засвистал и заклацал ножницей. Всем тут же показалось, что стало как-то светлее и захотелось быть проще, свободней и дышать полной грудью, в особенности таковой как у Кушнарёвских девиц.
К Гарсении Наземановне бочком протиснулся хозяин двора Соплёв и шёпотом на ушко осведомился не пора ль подавать горячее. Ему было сказано, что не все ещё к тому правильно подведены и времени в его распоряжении порядка минут сорока-часа. Тогда он намекнул, что у него случился нынче новый постоялец с полным скарба тарантасом и совершенно не представившийся по имени, на что председательствующая кивнула понимающе и подмигнула с одним им известным умыслом.
Мало-помалу всё утихло. В сердцевину круга вышла неясная тень, грянула было "Георги...", но тут же сбитая деревянным ковшиком, устыдилась себя самое, ретировалась к лестнице, да там и схоронилась.
- А ведь и мне имеется, господа, что рассказать! Не одним вам в истории попадать дозволено! И мы не лаптем штырены! - одной ручонкой подымаясь, другой подбирая с полу свой ковшик, вскочила с матрасу Софья.
Присутствующие завертели носами будто в воздухе раздался какой-нибудь не совсем приятный запах, но Гарсения Наземановна благосклонно кивнула и остальные, обречённо вздохнув, покорились неизбежному.
- Всем вам должно хорошо известно,- начала Софья, - что мой папа' отдал богу душу. Отдал не долее чем месяц назад, завещав своей дочери (будто я не дочь ему?), наследовать три фунта топлёного поросячьего жиру, упрятанного в сметанный горшок, одиннадцать фунтов разнокалиберной дроби, укладенной в конском ведре, добытой за всю жизнь собственными зубами, из варёных зайцев (жареных не кушал по причине здоровья), и певчего грача со спиленным "под сурепку" клювом, вывезенного из города Можайска три года тому, по случаю бегства папы' от карточных долгов. В связи с этим обстоятельством я решила добиться истины и назначила себе на вторник визит к генералу Семашке, пользовавшемуся расположением г-жи Самохватовой трижды за раз в неделю.
Самохватова, услыхав свою фамилию, нервически передёрнула плечами и добела сжала ручки глубоких кресел куда её заранее усадили предусмотрительные сыновья. Софья сделала в её сторону язвительный полукниксен и продолжала:
- Прихожу я это в назначенный мною час, стучу в крыльцо. Тук-тук-тук. Отпирать никто не спешит, только слышно - какая-то суета и шуршание вдоль дверей происходит. Я снова тук-тук-тук. Ничего. Тогда я положенным манером обижаюсь и, подобравши вуаль, зажимаю левую ноздрю безымянным пальчиком, а правой пфымкаю в сторону дверей, которые, словно вдруг, распахиваются настежь!
Самохватова, гвоздя взглядом Софью, произвела рукою движение вдоль лица, как бы утирая что-то, но однако удержалась на месте и с новой злобой стиснула рукоятки кресел.
- Здравствуйте, говорю, Лилия Филоновна, войти позволите? Впустила. Оглядываюсь, вижу на вешалке генеральская шуба висит, это в августе-то! Ну, думаю, теперь тебе нипочём не отпереться! Госпожа, говорю, Самохватова, а как бы мне с генералом Семашкой с глазу на глаз перемяться? Она мне: какой-такой Семашка? мол, не знаю я ихнего ничего! вот разве шубу только, так и тож, просто повисеть взяла!
Щебечет, а сама голая как есть стоит и генеральская фуражка на ейной голове с усами болтается. Ну, потеха! Ткнула я её пальчиком в белый живот посильней и ходу в спальню. Врываюсь туда и вовремя. Семашка в одном ремне и волосах скачет на левой ножке, что твой цапель, а правой в кальсонину попасть не может. Беру я его это за седой чуб и начинаю двигать туда-сюда, памятуя однако ж и о цели прибытия. Что за жиры, спрашиваю, пошто горшок сметанный, откудова зайцев прорва, отчего ведро конское, зачем грач певчий?! И начал он мне тут такое выкладывать!.. Преисполнилась я, господа, знанием, теку через край, а он всё хлещет, всё хлещет!..
Тут раздался треск, сопровождаемый площадной руганью, за которым последовал вой отчаянного бессилия. Лилия Самохватова, выйдя из себя, тем не менее, не сумела выбраться из глубин кресел, кои держали её тыловые телеса покрепче иной упряжи. Хитрые сыновья, зная за маман свойство вспыльчивости, подобрали ей для сидения самые мягкие места, с тем, чтобы в момент душевного непокоя она не натворила каких непозволительных глупостей. Потому сейчас всё и обошлось лишь оторванными подлокотниками да потоком проклятий в сторону девушки и непочтительных детей, делавших полуспящий вид и никакого вспоможения родительнице не оказавших. Софья же, так и не дождавшаяся заслуженного тумака и тем уязвлённая в чувствах, постояв ещё какое-то время в кругу всеобщего, а со стороны председательши, непоспевшей для усмирения Самохватовой, двойного осуждения, удалилась высоко вскидывая ноги, без малейшего признака чулков, в знак того, что ей на всю эту публику глубоко начхрать.
Общество, однако, было не в шутку разбалмучено такой дерзкой выходкой и требовало достойного нивелирования потраченных вхолостую эмоций. Капитан Микешин, например, развязно шевелил надбровиями, отчего дамы подозревали в нём нехорошее, Даниил Канович за неполную минуту четырежды вызвал на сатисфакцию Питерхаузена, всякий раз бросая ему в лицо перчатку с песком, отчего тот, не успевая выплюнуть прошлого, уже наедался следующим, что исключало возможность внятно отказаться и воспринималось Даниилом как сумнение в нём, заставляя того повторять вызов. Высокородные Кушнарёвы спорили друг с другом из-за гузна, лавочник Бычков запутался руками в пинжачных карманах, а Гарсения Наземановна сунула кукиш под нос самой себе!..
- Моя Земля имеет форму,
Но утвержденье это спорно.
Слова эти громом поразили увлекшихся в неправедное. Они немедля заняли покинутые места, оставив попытки ссоры и приготовились к неминуемой словесной баталии меж основными антиподами ихнего маленького социума.
- Трактовать о высоком нуждаетесь? - со вздохом, глядя в стену, вопросила судииха как бы невесть кого.