Надежда в немыслимом сыске причины
мелькнёт и померкнет, но дивный улов
однажды, как в светлом кругу паутины,
замрёт и забьётся в сплетении слов.
За подвиг безмолвия будет наградой
и сможет источник тоски осушить
почти беспричинная звонкая радость
вполне уязвлённой сомненьем души.
И вот, когда тайна возвысит голос,
и неизъяснимое пустит побег
в стихах моих, вижу: седеет волос,
но крепнет рука, и вот я изрек:
давно уже стал я твоим отраженьем,
теперь возрастаю корнями вверх.
Смеркается. Вечер. Всё ближе рожденье.
Всё ярче крушенье каких-то сфер.
Ты думаешь: вызрело мёртвое семя,
лучи золотые прольются вот-вот.
И впрямь, обращается вечностью время,
в которой любовь и моя прорастёт.
И всё ж, это тёмное, злое бессилье,
томящей бессмыслицы длящее нить,
отступит, рассеется, станет пылью,
которую, значит, дано оживить.
И если забьётся бесценный, летучий
в сплетениях речи — живой огонёк,
и если мерцанье надежды измучит,
получен уже возрожденья залог.
1992