Каверны сознанья заполнились ядом,
Что страшнее клыков василиска.
Смерти горечь витает с логосом рядом.
Я держался так долго, но развязка так близко.
Мне понятно то чувство, лишь не ясны истоки:
Отчего вся душа полыхает Икаром?
Отчего мои мысли так темны и жестоки?
Се дано мне проклятьем, а может быть даром?
Да и стоит ли строить пустые догадки,
Нужно либо бороться, иль отдаться той злости.
Речи Зверя в душе так приятны и сладки.
Я тону ежечасно в кровавом их лоске.
Вам, домашним птенцам, не понять эту ярость,
Когда вместо людей видишь только мишени,
Когда плоть разрываешь попрекая всю святость
И вонзаешь клинок без сомнения тени.
Мир померкнет на миг, шум в ушах, словно вата.
Я стою на проспекте, пробиваемый дрожью.
Всё. Прошло. Растворилось внутри без остатка.
То было наважденьем, бафометовой ложью.
Но нет страха в глазах, нет и приступа скорби.
С удивленьем смотрю на белёсые руки:
Лишь секунду назад я испачкал их кровью,
Слышал крики мольбы и стенания муки.
Этот ящик Пандоры я надёжно упрятал.
Моя ярость, как Ктулху, беспомощно ждёт.
Иногда слышу зов, он всегда где-то рядом.
Цепенеет сознанье, душа, словно лёд.
И глаза, что я вижу в зеркальной преграде,
Полыхают огнём инфернальным, чужим.
Аббадон во плоти, восстаёт пред стадами.
Оно готово к охоте, оно жаждет резни.