Стынут сумрачные тени, за кулисами темно,
В глубине просторной сцены нарисовано окно.
Кринолины, аксельбанты и хрустальной люстры свет…
На балу танцуют франты, развивается сюжет.
Я сижу в уютном кресле, предо мной - изящный век,
И партер со мною вместе - добрых двести человек
То в волненье замирает, то смеется, то молчит,
А на сцене жизнь чужая между тем к финалу мчит.
Кони скачут мимо елей,
и тропа заметена,
кружит музыка метелью,
церковь сельская видна...
к ней спешит какой-то путник – отогреться бы в тепле!
Пьяный попик: «Дайте руки… Аллилуйя!.. Быть семье!»,
полуобморок невесты,
полуморок,
полусон…
- А теперь, когда вы вместе, поцелуйтесь.
- Ах… Не он!
…Блещут балы и наряды, звон бокалов, скрип карет.
О красавице Марии третий год судачит свет.
Женихи в недоуменье, мать устала повторять -
Как родительским именьем станет Маша управлять?
Но грустна и молчалива, Бурмину – один ответ:
«Как бы я вас ни любила, а со мной вам счастья нет».
Я же знаю, это сцена, но себя не узнаю:
Полтора часа со всеми я надеюсь и люблю.
Выплетается в сюжете словно сон иль ворожба
Девятнадцатого века незнакомая судьба,
Над которой вместе с залом то волнуюсь, то смеюсь.
И над вымыслом слезами я, конечно, обольюсь.
Но исчезло волхованье, и спектакль завершен.
Те, кто властвовал над нами, к нам выходят на поклон.
Театральные кулисы, и восторг до немоты...
Дарит публика актрисе с благодарностью цветы.