Грызутся волны с кострищем туч
у австралийского побережья.
Свои заплаты и нищету
прилив скрывает и берег режет
одним оскалом кривых зубов,
чтоб золотистым песком напиться.
Под языком океана боль
и горы соли. Повисли птицы
меж обожжённою синевой
и отражением всех закатов.
Замри!
Не музыка, и не вой
там наверху разлились — куда-то
от горизонта до наших глаз,
от птичьих крыльев до тёмно-синих
хребтов. Трепещет в испуге гладь,
но как отчаянно и красиво
кричат в ней чайки!..
Горят цветы,
на волосах остаётся пламя,
стекают искры в песок, ведь ты
их не умеешь держать руками
и не умеешь пылать в глазах
и сердце дольше, чем в этот вечер.
Наверно, лучше недосказать,
что недосказанность не излечит.
Засохла соль на гнилом весле,
обломки лодки жарой сдавил день.
На побережье песок не слеп,
но промолчит обо всём, что видел.
Ты слишком слабо желаешь жить,
но так безумно — прорваться в небо...
Волнам, закованным в сотни жил,
рассечь одну и растечься вне бы,
но спины их лишь слегка рябят
и бьют о берег всё реже, реже...
Закрой глаза. Я убью тебя
у австралийского побережья.