Открыв двери своим ключом, войдя в квартиру, и увидев на полу чужие ботинки и портфель, он сразу всё понял. Понял и почему-то, даже не удивился. Присев на тумбу, по привычке потянул за шнурок правого ботинка, но остановился и завязал его обратно. В спальне громко играла музыка – какой-то француз красиво картавил о вечной любви.
Он прошел на кухню. Стол был богато накрыт деликатесами. Стояли две начатых бутылки, коньяка и шампанского. Хотелось пить. Он взял из сушки свою любимую чашку, которую она подарила ему, когда они ещё были студентами, наполнил её коньяком, до самого края, и выпил, не отрываясь. Осмотрев стол, взял ломтик хлеба намазал его маслом, щедро добавил из банки красной икры, и закусил. Кот, лежавший на соседнем табурете, лениво приоткрыл глаза, посмотрел на него безразлично, и отвернувшись, продолжил дремать.
Поседев немного, он почувствовал, как по телу медленно стало разливаться приятное тепло, решительно встал, и направился в комнату.
Увидев происходящее, почему-то вспомнил сальные анекдоты, но смешно, не было. Было, как-то противно, что ли. Ну как будто ты вступил ботинком в грязь, или ещё во что похуже. Противно и даже как то жалко её, которая сейчас так громко и фальшиво стонала под неуклюжим желеподобным телом, покрытым такой густой шерстью, что на первый взгляд, могло показаться, что это не человек, а обезьяна, – он даже ревел как то похоже. Но это была не обезьяна, это был, всего лишь её начальник. Страстный фарс продолжался бы и дальше, но она, наконец-то заметила его в дверях и с испугу, наверное, первый раз за этот вечер, а может и за всю их совместную жизнь, взвизгнула искренне. «Мохнатое желе», воспринял этот визг, как поощрение в свой адрес, оживился, но она резко отстранила его.
Немая сцена длилась не долго. Оба натянули на себя одеяло и замерли, смотря на него глазами, в которых было не столько страха, сколько удивления. Раздался щелчок остановившейся кассеты, и оба любовника синхронно дернулись.
- Вы не отвлекайтесь – сказал он, входя в комнату - я на минуту.
Подойдя спокойно к магнитофону, он перевернул кассету, и уже другой француз нежно запел о том, как падает снег и всё бело кругом от отчаянья. Открыв шкаф, достал из внутреннего кармана, пиджака свой паспорт. В дверях обернулся, посмотрел в когда-то любимые, серо-зелёные глаза. Она попыталась ему что-то сказать, но он, мотнув головой как бы говоря не надо, и вышел в коридор. Подходя мимо кухни, подошел к столу, налил себе ещё коньяка, выпил, и, не закусывая, вышел из квартиры.
Сев в машину, он поседел пару минут, ни о чем не думая. Завел мотор и поехал, ни куда не сворачивая, прямо по улице. Через несколько кварталов улица потянулась мимо нескончаемо длинного заводского забора, серо-ржавых гаражей и перешла в проселочную дорогу. А дальше потянулись домики и хибарки садового кооператива. Кое-где, на участках, хозяева жгли листву. И то ли дым от этих костров, то ли туман, а может быть и выпитый коньяк, серым полотном застилали лобовое стекло. Он остановился, заглушил мотор. Город остался за спиной. Длинная лесополоса, с правой стороны, бесконечно тянулась вдоль огромного пустого, ещё не перепаханного поля, которое щетинилось желтой стернёй. Серое, свинцовое небо, которое с самого утра, пыталось выдавить из себя дождь, висело так низко, что казалось, оно держится на верхушках деревьев.
Хотелось спать и он, обняв руль, положил голову на руки и заснул.
Проснулся от того, что стало холодно. Огляделся и вспомнил, как сюда попал.
Вечерело. Накрапывал мелкий, ленивый дождик. На трассе, что была где-то далеко впереди, машины уже мчались с включенными фарами. Он завел мотор и включил дворники, которые нехотя стали разгонять воду по лобовому стеклу. А чуть, выше, там, куда дворники не доставали, прилип желто-багровый листок. Он долго смотрел на него и на мелькающие вдали огоньки машин. Извилистый абрис листа напоминал собой контур неизвестного загадочного, никем ещё не открытого материка.
Быстро темнело. А где-то далеко, искрами мелькали огни фар. Он решительно нажал на газ и поехал, на встречу этим огням.
Больше в городе его никто не видел.