.
в месяц рыжей соломы и колкой трухи из мешков
катят белые луны по тонким лучам скарабеи
сквозь замочные скважины, мимо полночных зрачков,
над аллеями парков, за снами седых брадобреев.
видя чистые лица заморских купцов и волхвов
не проснуться без страха, свалиться в иные заветы,
заставляя бежать стрелки мудрых старинных часов
от тепла и любви за холодным пронзительным ветром
когда брошенный камень не сможет в воде утонуть,
дно осенней реки пропоет мертвым карпам осанну
ос засохших смахнув со стола, тьма вернет сердце внутрь
колокольного звона без бога, но и без обмана.
от болотных огней до горбатых ночных фонарей
целый город в кукушках, и шляпках двурогого зверя
маскарад на крови, обогретый изнанкой дверей
раскидал вдоль дорог голубые и черные перья
уголь мел или красный кирпич? или медный обол?
напишу на асфальте на стенах сказать не умея
есть в осенних московских туманах дельфийская боль
предсказание жриц по плодам поднебесной омелы
там, где трое не станут двумя, а октябрь – ноябрем
по опавшей листве бродит ангел, пугая пернатых
еврипидов, гомеров, маня их к себе серебром
равнодушного хлеба, вином бесконечных закатов.
все сходилось на том, что мне незачем помнить свой сон;
имена грустных рек и фигурок из рыжего дыма;
хруст опавшей листвы у колодезных срубов; огонь,
разбросавший игриво себя по следам пилигримов;
войлок желтой травы и рогожу вечерних дорог;
грусть пустых воскресений, стремление к новым субботам..
выбор равного равным всегда неприметно жесток,
возвращение в прошлое к цепким цыганским воротам..
время занято снегом. глаза привыкают молчать.
почтальоны спасают бумажных журавликов в небе.
под невидимой нитью давно прогорела свеча,
разделив берега и расплавив пластмассовый гребень.
в моем горле смешались молитвы, песок и щавель.
не сказать о длине ни дорог, ни мелового круга.
только слышно, как в доме огромном мне стелет постель
по бродяжьим следам запоздалая долгая вьюга.
по сценарию время глаголов и черновиков,
черный кофе и игры с дождем на лягушек из глины,
на сухую ромашку от сглаза, на словник без слов,
на окрестные липы и долгий полет паутины.
не пора ли задуматься о мере гирек и гирь,
о весах, на которых от яблок остались ушибы
между пашней и вишней пройти, распахнув неба ширь
несмотря на потоп, на войну и другие ошибки..
слово снова размыто водой, октябрем, тишиной
уставая само от себя и кусая свой локоть
оно ждет, когда плотно затянет глаза пеленой,
глотки черных актеров пробьет корабельный обломок
дождь идет через хлопотный день, снег - в бессонную ночь
якоря разбивают дверные проемы и стены.
превозмочь можно боль, но нельзя мертвым сказкам помочь
возродиться во славе из пепла, из пыли, из пены
в сердце всякой чернильницы кляксы, клубки сизых туч,
темных комнат секреты, сюжеты кошачьих романов.
водокачки небес надорвались и треснул сургуч
ни дождей, ни печатей. ни скучных отчетов, ни планов.
указатель внутри лабиринта не праведник -лжец
ждёт заблудшее слово с улыбочкой рыжего мима
чтоб таланты и лепты зачесть в счет небесных овец
перед тем как с лица смыть остатки осеннего грима
куст рябины и желтая глина срифмованы льдом
по дороге, хрустящей как тонкая хлебная корка.
черепахой сползает к оврагу бревенчатый дом
по лохматой звенящей траве золотого пригорка.
все спокойно по виду, по светлой дневной стороне
под короткую память заточено время осколков
поздней осенью птицы готовы остаться во мне,
вспоминая о солнце, о небе, и том, что умолкло.
топкий берег в трухе позади деревянных домов
утро, жгущее холодом дыры в железных навесах.
как узнаешь о том, что воздушен сегодня улов,
что у двери с охапкой листвы замер ветер-повеса..
в полынье проплывает не китеж и не назарет,
полусгнившая лодка с веслом, переломанным трижды,
а в уключине – крест, зацепившийся краем за свет
неземных голосов, отпевающих темные жизни.
топкий берег в трухе.. позади..
утро, жгущее холодом
как узнаешь о том, что уснули дожди
в нашем шепоте
что и китеж, и назарет
предлагая паломникам сервисы
исключили из смет
серое
.