Когда нам всем знакомый человек,
стоящий в каждом городе, у входа
в обком и горсовет, где для народа
фонтан и государственный клозет,
почувствует весну и неспеша,
впервые за сто лет почешет спину,
рукой, уставшей направлять витрину,
и мужиков, желающих ерша,
он сделает свой самый первый шаг,
отнюдь не в направленьи телеграфа,
не опасаясь ни молвы, ни штрафа
на плитку бросит кепку, и душа
впервые воспарит.
Походкой стаффа
швейцарских ресторанов, где бывал
не раз один, а чаще с милой дамой,
товарищ этот или господин
захочет ознакомиться с программой
дворца культуры. Чуть навеселе
его увидим после представленья,
в надежде озорного продолженья,
сметающего третье крем-брюлле.
Но в этот миг, ненужный сделав шаг,
он вновь залезет на гранит и скажет
неважно что, ведь тут его размажут,
и сразу же подгонят автозак.
Когда измученный ОМОН вдесятером
обронзовевшую тяжёлую скотину
затащит в специальную машину
он спросит удивлённо об одном:
Простите батенька, ведь самодержец снят,
а в городе нельзя сказать и слова...
Послушай дед, не начинай тут снова,
тебе на переплавке объяснят.