Будь проклята любая война и те, кто ею кормятся.
(Наталия Солнце-Миронова)
– Тёть Даш, вы почему ко мне так стрОги?
Смывай! Тащи! Соринки на стекле!
– А ты порхай, покуда держат ноги,
И крови – чтоб ни капли на столе!
Всё это медицинские привычки.
Прости, бываю строгою порой.
Шприцы на стол, а раненным водички.
– Тёть Даш, а как вы стали медсестрой?
– Ну что ты машешь тряпкой этой свинской?
Пелёнки в кипяток! И с сулемой!
Мой муж… он офицер, он был на финской…
Однажды получила я письмо...
Я долго не могла найти покоя
Там был в каких-то пятнах карандаш…
И почему-то женскою рукою
Дописано в конце: «До встречи, Даш».
И он УШЕЛ, проплакала все очи,
А чтоб сдавить рыдание смогла,
Я в госпиталь пошла, чтоб дни и ночи...
А дальше? Дальше – страшные дела.
Сержант. Глаза и губы так огромны,
Два ордена в его-то двадцать лет.
Герой, пилот, но был настолько скромным,
Просить стеснялся, было, в туалет.
Две пули возле сердца – обе мимо.
Придя в сознанье и набравшись сил,
Письмишко написать своей любимой
Меня помочь он тихо попросил.
Листок я положила возле стула,
Его улыбка: «Даш, всё хорошо!»
Ах, Леночка, я вечером уснула,
А тот парнишка кровью изошёл...
– Но как же он молчал, а боль, а жажда?
Так трудно дотянуться до руки?
– Ты, девочка, увидишь не однажды,
Как стойко умирают мужики...
Нет-нет, Алён, там не было скандала,
За целый месяц – час забыться сном?
Но, Боже мой, как горько я рыдала
Над этим недописанным письмом…
И лишь тогда душою я дозрела –
Как капают слезинки в этот миг.
Ах, девочка, вот я и постарела,
Дописывая письма за других…
Не задавай дурацкие вопросы,
Там водка в кружке, выпей, не грусти!
Ещё, Алён, подай мне папиросы,
Сейчас начнётся, Господи, прости.
Ты слышишь, их «МG» опять проснулся
И долбит по нейтральной полосе...
– Тёть Даш, а те разведчики вернутся?
– Возможно, Лен, и жалко, коль не все.
И почему всё время «тётя Даша»?
Тазы отмой, и высуши бинты,
Ведь я-то лет на пять тебя постарше,
Прошу тебя, зови меня на «ты».