Однажды, гуляя по зимнему лесу,
Я видел, как дяденька пел «Марсельезу».
Он пел, а вокруг, ощетинивши холки,
Сидели и выли тамбовские волки.
Не был сталевар он и даже не плотник,
А был он недавно еще партработник.
Теперь — отлученный от дела партиец —
Какой-нибудь (в рифму) Иван Коломиец.
Он верой и правдой служил в аппарате,
Но был уличен в миллионной растрате.
Поскольку однажды, как оспа, как парша,
Его подкосила одна секретарша.
Смущая приезжих размерами бюста,
Она восседала в приемной Минюста.
И он, пребывая безумья на грани,
Партийную кассу продул в ресторане.
И вот вдалеке, в приполярном Урале,
Он снова азы постигает морали.
В суровом краю, где условья несносны,
Он валит столетние кедры и сосны.
И часто, на волю хотя до зарезу,
Под стук топора он поет «Марсельезу».
Поет и, устав от засилия рока,
Настырно ему подпевает сорока.