(1429 – 1478г.г.)
Светлой памяти преподобных:
Савватия, Германа, Зосимы.
«Ищите прежде всего царства Божия
И правды его, и всё это приложится вам».
(Матфея 6:33)
Начало.
(1429 год)
1.
Ноябрь на Выг реке, в селе Сорока,
Не баловал погодой в этот год,
Снега легли глубокие до срока,
И рано встал на речках крепко лёд.
В заливе зыбь качалась под шугою,
Дней несколько – захряснет до весны,
Метель-сумятица под окнами завоет,
А ночи большей частью здесь темны.
Зато в часовне тихо и уютно
И воском пахнет, дымом от лучин,
Сочится свет дневной в оконце скудный
И мечется огонь зверьком в печи….
…Два инока сидят – года разнятся,
Один, по виду старец, с бородой,
Другой моложе лет его на двадцать
В одежде чёрной, стройный и худой.
Дороги их свели по божьей воле,
Не прост был путь у каждого сюда.
Но в поисках своей земной юдоли
Везде сопровождала их тщета.
И вот сейчас (они ещё не знают),
Что помыслы сплелись одной мечтой,
Что жизни дни до самого их края
Пройдут под яркой северной звездой….
«Мне сказывали, остров есть пустынный,
Вёрст сорок будет морем до него
И путь, казалось бы, не очень длинный,
Однако труден он для одного.
Леса на острове на том, озёра,
Ветра да птицы, всякое зверьё.
Заходят иногда туда поморы
Порой в путину, там у них жильё…
…Мирскую суету давно хочу я
Оставить и душе найти приют,
На Выг реке у вас перезимую,
Дождусь весны, пока снега сойдут.
За время это, может быть, сумею
Средь братии я подруга сыскать,
Узнать его, сдружиться потеснее,
Абы кому негоже предлагать
Отправиться отшельником в безлюдье,
ПодвИг на это должен в нём созреть.
Решаясь, не стоять на перепутье,
Умом и сердцем этого хотеть».
Речь старец вёл неспешно и негромко,
А инок Герман слушал и молчал…
За стенкою мела, скреблась позёмка,
Горела им зажженная свеча…
Поднялся инок, снял нагар с лампадки,
Подумав, о своём, заговорил:
«Слова твои, отец, елеем сладким
На сердце мне. Приносят бодрость сил.
На острове бывал я прошлым летом
И многое узнал тогда о нём.
Немало мест нашёл вельми приметных,
Не против, коль, – отправимся вдвоём.
Ходил по доброй воле с рыбаками,
Хотел уединения как ты,
За месяцы тех странствий и исканий
В еде не знал какой-нибудь нужды.
Грибы и ягоды на острове повсюду,
В озёрах рыба всякая годна,
Ловить её, не требуется удаль
И жизнь была достаточно сытна.
Медведя там и волка я не видел.
«Не водятся», - сказали мне потом,
Построим скит с тобой, когда приидем,
Не стоит опасаться за свой дом.
И гадов ядовитых тоже нет здесь,
Лягушки да безвредные ужи,
Хоть божья тварь они, а всё же нечисть,
Придётся их сносить и рядом жить».
Заря с зарёй на ночь не разлучалась,
А солнце, жаркий с пылу каравай,
На час, другой нырнув за неба край,
Над морем вскоре снова появлялось
И сумрак бледной ночи тут же таял,
А свет белёсый северной зори
С минутой каждой ярче разгораясь,
Надежду с днём на лучшее дарил.
Катились волны валко, неохотно,
Несли на спинах маленький карбас
И двое смельчаков поочерёдно
Стояли у руля, держали галс .
Сомкнувшись с окоёмом без границы
Седое море – серое стекло,
К мечте желанной с чистою страницей
От берега судёнышко несло.
Два дня прошли, а с ними вместе ночи
И ветер дул попутный в паруса,
И вот на утро третье вдруг воочию
Вдали открылась брега полоса.
Пустынен берег был и неприветлив,
Повсюду в россыпь камни-валуны,
И лишь кустов прибрежных редких ветви
Порывом ветра чуть оживлены.
Вздымался лес стеной зубчатой тёмной –
Сосна, ольха, осина, ива, ель,
Рябина кое-где виднелась скромно,
Да вереска ковровая постель.
Причалили, воды большой дождавшись,
Сгрузили всё, что взяли в путь с собой,
Отправились с молитвой, оклемавшись,
Вглубь острова нехоженой тропой.
«Зарубки не забудь, брат Герман, делать,
Чтоб к лодке возвернуться без помех….
Хотя тепло сейчас и ночи белые,
Возможен где угодно нам ночлег».
Остаток дня потратили в дороге
(приметили вершину вдалеке),
Стоянку сделали, устав в итоге,
Набрав воды для взвара в озерке.
«Прилёг бы, брат Савватий, чай не к спеху,
Ночуем здесь, а с денницею в путь,
Ногами топать – не в телеге ехать,
Но цель близка, осилим как-нибудь».
Достав огниво, Герман высек искры
И мох, не взявшись пламенем, затлел
И вскорости костёр с дымком душистым
Потрескивая, весело горел.
Комар и гнус почти не донимали,
А трапезу разбавили чайком
Брусничным, пользу его знали
И пили от еды особняком….
…Поднявшись на вершину, оглядевшись,
Увиденным был старец поражён,
Стоял и Герман рядом, присмиревший,
Открывшимся величьем оглушён.
Безмолвье и пустынность впечатляли,
Веками не разбуженный покой,
Сравнимые лишь с храмовой печалью
И с небом уходящим высоко.
Ни шум листвы, ни щебет стайки птичьей
Не портили всеобщей тишины
Давяще звонкой, уху непривычной,
Сходящей до сердечной глубины.
«Стою, смотрю, невольно размышляю,
И тёплое рождается в груди…
И взор, и слух мои здесь всё ласкает,
А ширь и свет какие…! Ты гляди».
И старец широко раскинул руки,
Как будто бы хотел обнять простор,
Вот так же после длительной разлуки
Бывает, не насытится твой взор….
…………………………………………
…«Царю Небесный, Утешителю,
Душе истины, Иже везде сый
и вся исполняй, сокровище благих
и жизни Подателю, прииди
и вселися в ны , и очисти ны
от всякия скверны и спаси,
Блаже, души наша».
…Молитву сотворив, монахи не ленились,
Валили лес здоровый и сухой,
Часовенку и скит себе срубили
По прихоти желанной и благой.
И крест большой вкопали на вершине
Чтоб был он виден всем издалека.
Стоит он, обновлённый, там поныне,
Стоять он будет присно и в веках
Примером в назиданье, поминаньем
Служению Всевышнему без глас,
В смирении страстей и послушанье
Без ропота в одре в последний час.
Стояли кельи рядом, обостенно,
(иконы, печка, лавочка, топчан),
Лампада не гасилась нощно, денно,
По праздникам лучина и свеча.
Зимою долгой, снежной, длиннотёмной,
Пустынники, молитвы совершив,
И трапезой насытив себя скромной,
Беседой пробавлялись для души.
Не просто занимались суесловьем,
Но в спорах богословских шли часы
И каждый раскрывался в чём-то новью
И вот однажды старец вопросил:
«Почто, брат Герман, книг не открываешь,
Молитвы же читаешь как с листа…,
А, может быть, ты грамоты не знаешь?
Но это можно быстро наверстать», -
«Я грамоте, признаюсь, не обучен,
Хотя и подвизался с лет младых
В послушниках. Такой вот редкий случай.
В обители же принял я пострИг .
А родом с вологодчины, из Тотьмы,
По крови по родительской - карел,
Игуменом в обители был сродник,
Из жалости, возможно, там презрел.
Я, брат Савватий, памятью владею,
Таким Господь сподобился создать
И всё, что ты умом постиг в минеях
Легко на слух могу воспринимать.
Я знаю оба наизусть Завета,
Псалмы , молитвы, также тропари ,
И я готов для постиженья Света,
Читать их от темна и до зари»,-
«Могу с тобой заняться вечерами,
И мир тебе откроется цветной,
Но аще у тебя такая память,
Всего добъёшся малою ценой».
…………………………………….
Любил порой Савватий подниматься
На гору, отдышавшись, созерцать…
«Эх, раньше бы, ну эдак, лет на двадцать
Увидеть мне такую благодать!».
Просторы обозримые лежали,
Озёра в омуте лесистых берегов,
За сизой молчаливой грустной далью
Кипело море пеной бурунов.
Сменялось лето осенью, зимою,
Весна животворила всё окрест
И старец восхищался новизною
И тишью диких, девственных сих мест.
Прозрачно-седоватым светом тонким
И призрачно скользящим по земле,
Струившимся у самой водной кромки,
Как в поле знойном волны ковылей.
«Я будто прикасаюсь к Мирозданью,
Причастности Великих Тайн Его,
А сердце наполняет ликованье
И делается благостно легко.
Слова слетают с губ моих молитвой
И чувствую парение души.
С божественным началом словно слитны;
И дух, и плоть, и всё, что совершил.
Бывал на озере на Белом, Валааме,
Другие земли мнози посещал,
Но только здесь сомнений долгих камень
Рассыпался и путь мой увенчал».
Вернувшись в скит, Савватий признавался
Товарищу о чувствах этих в нём
И, слушая, тот тоже согревался
Тем горним очищающим огнём.
……………………………………
Прошли пять лет в молитвах и говеньях ,
И в строгостях обрядовых к себе.
Никто из них двоих ни на мгновенье
Не сетовал о выбранной судьбе.
Блюдя посты, их сроки и каноны ,
Им тяжко приходилось. Что скрывать!
И дни свои, во многом обделённые,
Молитвою старались заполнять.
А жизнь была трудна и многосложна,
В особенности зимнею порой…,
Тропиночка до озера проложена,
К часовенке, стоящей под горой.
Зима долга хотя, но не морозна,
А летом не почувствуешь жары,
Здесь нет метелей и снегов серьёзных,
А так же дней бессовестно сырых.
Молва уже владела побережьем
И шла из дома в дом, из уст в уста,
У жителей погостов Поонежья ,
Вниманье возростало к тем местам.
Они порой, о схимниках толкуя,
Житейский проявляли интерес,
Дивились часто: «Как они зимуют?
Кругом снега, безлюдье, дикий лес!».
Поморы навещали их в путину,
Крупой, мукой делились с ними – всем,
С отшельников не брали ни алтына ,
Их не было у тех. Да и зачем?
Карбас придёт, бывало, с побережья,
Поморы сразу же торопятся к скиту,
Продуктов на себе притащат свежих,
Сидят подолгу и глагол ведут.
«Ну, как, брат Герман, нынче зимовали?
Закончились припасы, есть пока?
Мы тут всем обществом для вас собрали,
Отправить не с кем, было всё никак.
Как только вскрылся Выг с рекой Сорокой,
Пришли в движение в заливе льды
И мы разводьями, в четыре ока,
Хоть боязно и долго ль до беды».
Их слушали, расспросами пытали,
Мирские вести были не чужды,
Крестьянский быт: и видели, и знали,
Монахи в прошлом сами той среды.
«С артелью ли, одни сей год пойдёте?
На Колу снова ближе к лопарям ?
А сколько тоней метите к работе?
Когда же думаете встать на якоря», –
«Ватагой-то, оно, всегда сподручней.
Дождё-ёмся…. Сговор между нами есть.
Опять же выручка на всякий случай,
Куда ещё сподобится залезть…?
Вы, братья, что вам нужно, говорите,
Без глаза нашего не сдюжите одни,
Вернёмся осенью, даст Бог, нас ждите,
Трески, селёдки на зиму дадим.
Скоромное себе вы не берёте,
А рыба всяко разно хороша,
В нестрогие посты она напротив,
Сама порой к ней просится душа».
…Дверь в кельях никогда не запиралась,
Опасность за порогом не ждала
И не было вокруг скита забрала ,
Никто не мог тут причинить им зла.
То утро ничего не предвещало –
Молитва, трапеза, и прочие дела,
Всё как всегда и как всех дней начало,
Шёл август месяц, но… не помнится числа.
«Хочу сегодня, брат Савватий, лес проведать,
На озеро исходом загляну,
Грибов да рыбы принесу к обеду,
Мережи, помнишь, ставили в весну».
И Герман, пестерь нацепив за спину,
Не мешкая, исчез в березнячке,
Но часа не успело ещё минуть,
Взволнованный явился налегке.
«Почто так скоро? Что-нибудь случилось?» –
Спросил монаха старец, - «Не молчи!
Иль встретился, поди, с нечистой силой?
Поведай обо всём, не лепечи», -
«Ты, брат Савватий, верно, не поверишь,
Успел всего-то полверсты пройти…,
Услышавши, подумаешь, что ересь,
Что может здесь у нас произойти?
Почудился мне голос, вдруг, кричащий,
Неясно было – женщина ль, дитя?
Ну, бросился тогда я через чащу
Туда, где было слышно, голосят.
Продрался, предо мною молодица…,
Ревмя ревёт, лицо её в слезах,
Отпрянула, увидев, как волчица,
Испуг стоит невиданный в глазах.
«Ты кто? Откуда? Как сюда попала
И что с тобой, скажи, произошло?»,
Она в ответ мне только промычала,
Ей, правда, было так нехорошо!
Придя в себя, немного осмелевши,
Она мне рассказала обо всём,
Как двое, «образом светла», насевши,
Побили, высекли зело прутом.
Стегали с приговором назиданья,
Чтоб с острова ушла она совсем,
Монахам, мол, он дан для проживанья
И больше не заселится никем», -
«Я это так, брат Герман, разумею,
Господь свою прислал не зря к нам рать.
То были ангелы, смотреть за нею,
Чтоб вразумить её и наказать.
Другим, чтоб было также несоблазно,
Покой уединённый нарушать,
Народец, знаешь сам, везде он разный,
И каждый станет здесь своё искать….
Не с чистым помыслом всегда найдутся,
Не все, но хватит двух и трёх таких,
Чтоб жадность их да в купе с безрассудством,
Смогли бы вылиться в делах худых».
С тех пор зовётся та гора Секирной,
Где до сих пор хранится древний скит,
Стоял в войну, живёт он жизнью мирной,
Хранимый небом, до сих пор стоит.
Исход …
1434 - 1435 годы
«Ты знаешь, что осталось, брат Савватий,
Еды в кладовке месяца на два…
И чем потом питаться будем? Кстати,
К нам долго не придут на острова.
Сойдут снега, очистится и море,
Придётся вновь налаживать карбас,
Просить мирян нам дать крупы и соли,
Преставимся, гляди, не ровен час», -
«На всё, брат Герман милый, воля Божья,
Не брашно суть здесь бренных наших дней,
Господь насытит пищею не ложной
И станет дух и плоть ещё сильней.
К Нему молитва – есть спасенье наше,
А снедь всего лишь внешний атрибут
И искушение нас сытной чашей,
Мамоне мы с тобой не служим тут.
«Живёт здесь Бог не по углам» и ёлкам,
Везде и всюду нас с тобой опричь ,
А в книгах, что лежат в скиту на полках…
В них мысль, желающих Его постичь.
О Нём ни слова, в Нём не утвердившись,
В греховности других не осуждай», -
Добавил, помолчав, перекрестившись, -
«Но прежде их свои не забывай.
Нам Богом день сегодняшний дарован,
Но завтрашний, Господь, не обещал,
Про час вечерний также он ни слова,
Дождись вперёд рассветного луча .
Так, что о завтра станем, думать позже,
Не первый год проводим зиму здесь,
Досадно будет, если обезножу,
Слабеть, брат Герман, стал я весь.
С водою первой двигай сразу к людям,
Один-то я, с харчами, протяну,
На Бога положусь и, будь что будет,
Но ты быстрей старайся обернуть»….
…Савватий взглядом проводил тот парус,
Вздохнув, вернулся снова к себе в скит,
Заря горела сполохом-пожаром
В тиши глухой казалось, что всё спит.
Они ещё не знали, что расстались
На веки вечные и больше ни-ког-да!
Один из них из невозвратной дали,
Не сможет, хоть на час, прийти сюда.
Великая любовь и благомудрость
Господняя витает надо всем –
Никто не знает миг последний, трудный…
Чтоб ждать его и мучится? Зачем?
Пришёл в часовню, встал перед иконой
Создателя и внятно зашептал
Молитвы. Бил челом ему поклоны,
Просил, чтоб силы и терпенья дал:
«Господи милосердный, укрепи мя
в страданиях и лишениях моих,
укрепи дух мой и силу телесную,
яко и ты, Всетерпец, на Кресте своём
Терпел за всех ны.
Прошу Тебя, Всевышний,
пошли брату моему,Герману,
спокойного моря и ветра не злого.
На Тебя уповаю и верую
в Отца Твоего, и Пресвятую Троицу.
Господи Всемилостивый, не оставь ны
без благословения твоего,
сохрани и помилуй ны!»
…К исходу мая Герман вышел в море,
Но к осени вернуться не сумел.
Погода не позволила дотоле,
Остался в зиму на Онеге, заболел.
На остров не собрался он и летом,
В постель свалила новая болезнь.
Когда на ноги встал, то следом
Дошла печальная о старце весть.
С великой скорбью в сердце пребывал он,
Ну, разве можно душу заменить?!
Такого человека вдруг не стало!
С потерей этой трудно теперь жить.
При жизни книгочеем был изрядным
И светозарным, кротким мудрецом,
Всегда тепло с ним рядом и отрадно,
Был чистым, как и искренним во всём.
Савватий сокрушался, не дождавшись,
«Случилось что-то…?», - думая, гадал.
Уже не мил был глазу снег упавший,
Но мысли от себя плохие гнал.
За год последний старец изменился,
Линяла глаз бездонных бирюза.
Как мог ещё держался и крепился,
Здоровье таяло и чахло на глазах.
Предчувствуя не исподволь кончину,
Решился инок переплыть на Выг,
С печалью скит ухоженный покинул,
За годы жизни здесь к нему привык….
…На третий день челнок уткнулся в берег
И старец, выйдя, сушею побрёл,
Вёрст пять, а, может, шесть уже отмерил,
Когда заметил – встречно кто-то шёл
И с ним сойдясь, увидел в нём монаха,
Приветствовал его: «Христос средь нас еси !»,
А тот: «И есть, и будет» и полшага
Ступив, не выдержал, Савватия спросил:
«Откуда, отче, ты идёшь и кто ты?
Монахов тут на пальцах перечесть…
Тебя же, брат, прости, не вспомню что-то
И держишь путь сей час в какую весь ? –
А я иду к больному для причастья,
Игумен здешний я, Нафанаил.
Погода-то…, - посетовал,- ненастье
Осеннее никто не отменил».
Савватий, опершись на палку-посох,
Услышав кто пред ним, возликовал.
Боясь, что тот уйдёт и станет поздно,
К руке его припав, себя назвал.
«Сподобь теперь же Тайн Святых причастье,
Прошу, отец, грехи мне отними
И Богом данной свыше тебе властью,
Ты исповедь, не мешкая, прими.
Давно желаю радовать я душу
Божественною пищей этих Тайн,
Утешиться хочу, взирать и слушать,
Молю сей час же ею напитай.
Мне встретился ты Божьим устроеньем,
А жизни близится моей конец,
Уже прощальных слышу уст я пенье
И сделай так, как я прошу, отец».
Стоял игумен много удивлённый
Нежданной просьбой, встречей не в урок…,
Помнилось, что не старец, а с иконы
Сошедши миг тому, стоит пророк.
«Иди и в келье жди, что при часовне,
Когда вернусь с причастия назад
И там, блюдя канон молитвословный,
Свершу, отец, как ты велишь, обряд». –
«Откладывать и ждать уже нельзя мне
И будем ли мы живы – нам ли знать!
С тобою встретился игумен зане ,
Господь сподобился тебя послать». –
«Тогда приступим к делу, брат Савватий,
Коль ты по воле Божьей так решил.
Глагол бесплодный только время тратит,
Не служит во спасение души».
Приняв причастье, душу исповедав,
Отшельник долго келью не искал
Бывал он здесь в то памятное лето,
Потом и дни зимой в ней коротал
И с чувством отрешения земного,
Прилёг в углу на старенький топчан,
(к покою вечному душа готова)
Слова псалмов в полголоса шепча.
Зосима. Прощание
(1436 г.)
Село Толвуя будет в Заонежье ,
Паль-остров рядышком, в шести верстах.
Монах однажды брёл здесь побережьем
Прельстившись им, остался в сих местах.
В пещере жил на острове. Вериги
Носил не лёгкие, пудовые на вес,
Усугубляя тем свои подвИги,
Смиряя также плоть и страсть через….
Со временем возникла здесь обитель
С Уставом строгим, как игумен сам,
Корнилий был и пастырь, и учитель,
Рождественский при нём воздвигли храм.
Трудом своим, молитвой неустанной,
Обитель добывала хлеб и соль,
Средь жителей округи богоданной
Росли её влияние и роль….
«Копил отец, копил, да всё напрасно…,
Ни злата мне не нужно, не жилья,
Раздам богатства бедным и несчастным,
К иному просится душа моя»,-
Раздумывал чернец, здоровый малый,
На лавке, после тризны, за столом,
Наследство отчее ему досталось…,
Почто же хмурилось его чело?
Осталась мать одна и без пригляда,
Ему же тягостно давно в миру,
Одним он был в семье (что редко) чадом,
Теперь и тех не станет скоро рук…
Пришла на память давняя размолвка,
Остатком горечи лежащая в груди,
С тех пор всегда он чувствовал неловкость,
Что матери с отцом не угодил…
«Оставлю всё кому, хребтом что нажил?
Женить тебя пора уже, Зосим.
Жених ты вырос всем на зависть ражий ,
В Шунге соседней есть, кого просить.
Мы с матерью невесту приглядели,
Родителей согласье надо лишь.
Поедем свататься на той неделе,
Что скажешь сын? Почто молчишь?».
Слова отца – ушат воды холодной,
Зосим от новости в унынье впал.
Змеёй вползала, новость, подколодной,
Ломалось всё, о чём давно мечтал.
«Отец, не видел я в глаза её ни разу!
Хочу ли под венец я, ты спросил?
А ты, вдруг, взял за всех нас тут же сразу,
Своею прихотью и волею решил.
Мне рано, бать, семьёй обзаводиться,
К тому же я в монахи ухожу,
Прости, отец! Мирского отрешиться
Давно желаю. Богу я служу».
Кирилл опешил, встретив твёрдость сына,
С досады был готов обматерить.
«Взять вожжи – поздно, вымахал детина,
Посмел бы разве раньше возразить!
Пенять себе за чадо плоть от плоти?
В меня пошёл упрямством и умом,
А кротостью и лаской в мать напротив,
Не думал я ни духом и ни сном»….
…Шептались на деревне меж собою:
«Зосимка-то, слыхали, учудил?
А было бы в семье их, братьев, двое,
Спокойно бы почил себе Кирилл.
Теперь он, чай, в гробу перевернулся…,
По ветру всё добро пустил сынок.
Отец его был праведного курса,
По крохам собирал, как только мог.
Варвара, мать, кудахтала наседкой,
Учила счёту, буквам и письму,
Облизывала словно он конфетка,
Учить-то надо было не тому….
Теперь-то что судачить здесь об этом?
Варвара век в монашках докоптит,
А сын, Зосим, ещё запрошлым летом
Хотел уйти куда-то в дальний скит.
С мальства стремился парень к книгам божьим,
К ребячьим играм редко выбегал.
Отцовским делом ум свой не тревожил,
Тем более монахом нынче стал…».
«Ну, хватит, что ли, воду толочь в ступе,-
Одёрнет, устыдившись, кто из баб,-
Ещё незнамо кто из нас и как поступит,
Таких забот у каждой здесь изба».
Простился с матушкой, оставил землю,
Склонил пример Корнилия к тому,
«Иного аще сердце не приемлет,
Побыть сынок не бранно одному.
Храни Господь тебя во всех скитаньях
От зверя лютого, людей лихих,
Пребудет пусть с тобой Он в испытаньях,
Что промыслом своим тебя подвиг».
Дороги вывели на Беломорье,
На Сум-реку, где Герман пребывал,
С потерей подруга, в великом горе,
Как дальше быть, пока не представлял.
Сумской Посад – поморское селенье,
Считай, по меркам времени, село,
Народ от века к веку в поколеньях
Рыбацким занимался ремеслом.
Стояли избы вольным строем ломким,
Большие, тёмные, бревно к бревну в обло .
За ними бани у реки, по кромке,
Вечерний час, но солнце не зашло.
Сплошных заборов не было в помине,
Все люди друг у друга на виду.
Жердины редкие – преграда животине,
Помнут все грядки, если забредут.
У первой же Зосим остановился,
Залаял пёс, учуяв чужака,
Открылась дверь, хозяин появился,
Унял собаку, пнув её слегка.
«Христос средь нас! Хозяин, мне б водицы,
Сегодня в путь отправился с зарёй,
Пришлось ногам в дороге потрудиться,
К кому, не скажешь, можно на постой?»
«И ты будь здравым также, странник божий!
Почто к кому? Здесь каждый гостю рад.
Входи, входи, накормим, спать уложим,
Словами сыт не будешь, говорят».
Чужого на селе всегда заметят,
(а тут явился новью всей чернец…),
Как принято, по-божески приветят,
Потом уже расспросят, наконец.
Суровый быт, на грани выживания,
Ничуть не очерствил сердца помор,
Но выручка в нужде и состраданье
ЖилО всегда, живёт в них до сих пор.
На первый взгляд покажется неспешным,
Что нет огня, с ленцой мужик-помор,
И слово тянет, окая потешно…,
Но как всегда обманчив этот взор!
Не вымолвят здесь слова, не подумав,
А любят, как солома не горят,
Но дО смерти, неистово, без шума
И старших, помня, уваженьем чтят.
Узнав, откуда и зачем здесь инок,
Хозяин, не от праздности, спросил:
«Почто стремишься так к местам пустынным
На жизнь без дома и родных могил?
Какая сила манит на лишенья,
Что вы готовы жертвовать собой?
Во имя душ своих и их спасенья?
Зосим, скажи мне – движет что тобой?
По мне, дак это блажь ума большого,
Ходи, вон, в церковь, кайся за грехи,
Христова заповедь для всех основа
И ею искони так жили старики.
И мы живём, и дети наши будут,
В грехе рождались, грешными помрём.
Но в чём же грех? Что сыты и обуты?
Что меньше вашего псалмы поём?
Что руки наши грубые в мозолях,
А в море ходим ради живота?
По правде, то никто нас не неволит,
Но это наше, мы привыкли так…».
Зосим смолчал, подумав: «Что тут скажешь?
Понять – ума не хватит одного
Пока все мысли с сердцем не увяжешь…,
На это сроку нужен был не год».
Хозяин, пропустив его молчанье,
Повёл о Германе, монахе, речь.
А гость же слушал с искренним вниманьем,
Хотя уже готов был спать прилечь.
«Живёт у нас здесь при часовне, в келье,
Монах-отшельник Герман с Соловков,
Я слышал, вдругорядь вернуться целит,
Попутно ждёт карбаса рыбаков.
Наведайся, ужо он обрадеет ,
Узнав, что ты стремишься в те места.
Но аще глянуться ему сумеешь –
Считай, Зосим, затея не пуста.
Он, паря, летось бы туда умчался
Да хворь свалила, сил лишив его.
Печалился зело, что друг остался.
Один, в летах – не вышло бы чего?
Потом дошли до нас окольно вести,
Что старец осенью уже почил,
В Сороках схоронили честь по чести,
Был Герман, сам не свой, известье получив.
Не медлите, коль скоро сговоритесь,
Пока тепло и ветер вам в корму,
Своим карбасом в море выходите,
Не бойся, страшно только одному»….
Встреча. К мечте…
(август 1436 год)
Зосима Германа нашёл в часовне,
Где тот с утра в молитве пребывал.
И сам исполнен радости духовной,
Пройдя к иконам, тихо рядом встал…
Поладили, но было опасенье…,
Ровесники, различна только стать,
Зосим учён, с толикой самомненья,
Увидев это, Герман мог восстать.
Не мог терпеть он на себе давленья,
Хотя покладистым и кротким слыл,
Но, если нужно, в мягких выраженьях
Товарищу остудит властный пыл.
Сближают трудности людей надолго,
Нередко их разводят навсегда,
Нет места в дружбе верной торгу
Корысть и зависть в принципе чужда.
В его так много жизни изменилось
За те полгода и ещё за год!
Надеясь, как всегда, на божью милость,
Знакомым курсом вновь карбас ведёт.
Им лодку загрузили под завязку,
Всем миром собирали по чуть-чуть,
Водою – не дорогой прыгать тряской,
По ветру и волне, даст Бог, дойдут….
Зосим впервые видел близко море,
За двое суток… лишь вода, вода, вода
И ветер будто бы пропитан солью,
И волн, бегущих вслед им, череда.
К стоянке старой Герман не причалил,
Заметив бухточку, свернул южней.
Уже имея опыт за плечами,
Волна, он знал, всегда спокойней в ней.
Как прежде, берег встретил молчаливо,
Как муж ревнивый с улицы жену…,
Волна лизала камни и лениво
Назад сползала снова в глубину.
«Скажи, брат Герман, кельи далеко ли?
Туда пойдём, останемся ли тут?» –
«Карбас разгрузим, брат Зосим, дотоле,
Потом решим устроить, где приют».
Пока таскали, день пошёл к закату,
В заботах все забыли про еду,
«Ты, брат Зосим, пока сноси остатки,
А я костёр пожарче разведу».
Зосим не спал от чувств бурлящих, острых,
Другому память сон гнала с чела…,
Что нового им даст приход на остров?
Зачем судьба их вместе здесь свела?
«Не спишь, брат Герман? Вижу, что не спится
И я заснуть сегодня не могу.
А небо-то смотри, брат, как искрится!
Как солнце в день морозный на снегу».
Зосим, поднявшись, выбрался на воздух.
Подкинув дров, взбодрил огонь в костре,
Подсел поближе, стал смотреть на воду,
На жар муаровый, метавшийся в золе.
Не летняя тревожила прохлада,
Шептались волны тихо меж собой,
Звезда полярная казалась рядом…
Мелькали мысли-думы вразнобой, …
Жалел ли он о том, что дом покинул,
Оставил мать, по сути, сиротой?
Была ль равна тому его причина,
Приведшая к мечте такой ценой?
Рассказы Германа несли предупрежденья,
Представить, не проживши их, нельзя,
Всей тяжести соблазнов и лишений,
Борьбы с самим собой до изнуренья,
Всевышнего в молитвах сил прося.
Устав лежать, и Герман вышел вскоре,
Присел к костру, огонь подвеселил,
Прислушался, как ровно дышит море,
О завтрашнем вдруг дне заговорил:
«Карбас поставим, брат Зосим, на якорь,
На глубь чуть дальше в бухту отведём,
Разбить о камни может здесь, однако,
Искать виновных некого потом».
Примолк. Затем, вздохнув, продолжил:
«Нам заново придётся, всё начать,
Но раньше в старый скит сходить я должен,
И книги, что остались там, забрать.
До кельи вёрст, возможно, восемь-десять,
Туда, обратно – хватит пару дней,
А позже… осень и дожди завесят…,
До мая нам пути не будет к ней».
В молитве провели остаток ночи,
Моля о помощи Всевышнего во всём,
Чтоб помыслы и дух Господь упрочил,
Способствовал им здесь устроить дом.
Закончив в радости ночное бденье,
Зосима вышел утром из шатра,
Как вдруг возникло яркое свеченье,
Лучей сходящих, чудная игра.
Подняв глаза, Зосим увидел церковь –
Изящная, простёрлась в облаках,
Спустя минуту, снова всё померкло
И в сердце инока вселился страх.
Но Герман так истолковал виденье:
«Всевышний нам знаменье-знак прислал,
А вместе с ним своё благословенье.
К устройству здесь обители призвал».
Сподвижники без дела не бывали,
Копали грядки, кельи возвели,
В труде вседневном рук не покладали,
Жизнь постную и строгую вели.
Прошли три года их уединенья,
Дела прогнали Германа на Выг,
Вернуться он, к большому сожаленью,
Не смог успеть на остров до зимы.
Нешуточный мороз ударил вскоре,
О зимнике никто не помышлял,
С погодой северной негоже спорить,
От мала до велика каждый знал.
И подруга напрасно ждал Зосима,
От этого в унынье впал и скорбь…,
Но вера – свет души неугасимый,
Смогла помочь, осилить эту хворь.
К несчастью выпал снег весьма обильно,
Проверить сети – стоило трудов,
Пока пробьёшься к озеру…, двужильный
Немало сил отдаст, прольёт потов.
Бежали дни, неделя за неделей
В беседах с Господом и чтеньем книг…
К весне запасы пищи оскудели,
Казалось, неминуем был тупик.
Когда исчезла помощи надежда
И только для молитв хватало сил,
Мужи пришли в сияющих одеждах
И пищу принесли, как он просил .
По первой же воде вернулся Герман,
(однажды, помнил, кончилось бедой),
Зосим навстречу, выглядел он скверно,
Зато в глазах огонь был молодой.
«Прости, мой брат Зосим, за те лишенья,
Которые пришлось тебе снести.
Страдания достойны преклоненья,
Я рад, что ты во здравии! Прости». –
«Господь простит, возлюбленный брат Герман,
Хвала Ему, теперь всё позади.
В молитвах к Богу сил себе я черпал,
Поэтому невзгоды победил.
Кого привёз ты в этот раз с собою?
Я вижу в лодке двое нынче вас…» –
«Желание явил. Ко мне с мольбою
Пристал: «Возьми, я многое горазд».
Назвался молодец при встрече Марком,
Один. Живёт работой по дворам,
Письму научен. Стало парня жалко
И я забрал его с собою к нам.
Ремёслами владеет превосходно.
Очистит душу, постриг примет тут
Причастностью делам Богоугодным,
За ним другие, брат Зосим, придут» –
«Твои слова, брат Герман, любо слушать,
Не ближний свет решиться, чтоб сюда.
Обителей помимо нас на суше…,
А здесь кругом, куда ни глянь, вода.
Но всё равно обитель мы оснуем
И церковь срубим с братией при ней,
Погоже место прежде облюбуем,
Молиться будем, чтобы Бог дал дней».
Из года в год обитель разрасталась
С приходом новой братии, мирян.
С водой весенней вплоть до ледостава
Бросал попутный парус якоря.
Зосим и Герман лаской всех встречали,
Поблажек не давалось никому.
Иной, пробыв здесь зиму, сам не чаял
Уйти. Не рад был шагу своему.
Строжайшим был Устав, не просто строгим,
Греху проступок равен был любой,
«Мы, братья, не приют для беглых строим, –
Зосима рек им, – бдите за собой!».
В обитель никого не зазывали
И не сулили никогда блага.
Монахи сами за себя решали –
Остаться иль покинуть берега.
Принявший веру сердцем, но рассудком
Стремится Свет божественный постичь,
И здесь к обрядам относились чутко,
Не всех, кто был, готовились постричь.
Рыбачили монахи и пахали,
И службу правили – канон блюли….
Уже купцы, бояре помогали,
Для церкви утварь всякую везли.
СтаршИнство Германа с Зосимой сразу
Признала братия смиренно вся:
За крепость духа, кротость, трезвый разум
И те тащили груз свой, не ропща.
Молва давно об острове витала
И волховских достигла берегов,
А лет прошло… ни много и не мало…,
Не хватит пальцев сосчитать снегов.
Дверь скрипнув, отворилась. Отрок-служка
Вошёл, потупив взор и, сообщил:
«Прости, Владыка, там к тебе снаружи
Монахи просят, чтобы я впустил» –
«Узнай у них, откуда? Что им надо?
С потребой если, скажут пусть с какой?
Почто стоишь? Забыл, каков порядок?
«Иди», – на выход показал рукой.
Посланцев с острова он встретил миром,
Любил монахов, сам из их среды…,
Обитель помнил, где обрёл он силу
И, где оставил добрые следы.
Обитель Отняя – Ионы альма-матер,
Когда ушёл, игуменом был в ней,
Теперь Владыка и оберегатель
Над паствой новгородской всей.
Он выслушал и выспросил подробно,
Проник, заботы принял как свои,
Узнал, пройти, когда до них удобно
И служке: «Накорми и напои».
«Игумена пришлю, он следом будет,
Теперь же, братья, вас я не держу,
Храни Господь вас! Путь ваш долог, труден,
За здравие молебен отслужу».
…Игумен первый выдержал лишь зиму,
Простившись, попросту весной бежал.
Второй игумен через год покинул –
Ни почестей, ни славы не стяжал.
Благо Божие…
1465г.
«Отправим, брат Зосим, тебя к Владыке,
Письмо прихватишь наше для него,
Чужих не надо к нам в обитель кликать,
Тебя желаем видеть одного».
Зосиму Герман убеждал весь вечер:
«Ты благомудр и строг, боголюбив,
Не стоит, брат Зосим, судьбе перечить!
Вся братия воспримет мой призыв».
…Зосиму иерарх не ждал, но принял
Как всех других, в епархии своей.
Пред тем узнал: откуда? званье? имя?
Держать не стал пришельца у дверей.
Владыка выглядел благообразно,
Во всём зелёном, щуплый и седой,
Клобук и ряса чину сообразны –
Иконка , крест с цепочкою витой.
«Христос средь нас! Благослови, Владыка», -
Приветствуя, монах к руке припал.
«И есть, и будет! – был ответ, – пройди-ка,
Присядь пока» и служку подозвал.
Без робости, но взор потупив долу,
Сидел Зосима кротко, молча ждал
Когда Владыка снизойдёт к глаголу…,
Впервые в жизни он к нему попал.
Глядел Иона цепко, но не жёстко,
Радетельным и мудрым слыл старик,
Почти монашествуя жил, без лоска,
На сан свой не взирая, как привык.
«Читал посланье, – мягко произнёс он, –
Оно исполнено любви к тебе.
Меня, – он усмехнулся, – ткнули носом,
Не гневаюсь, внимаю их мольбе»
Нужду познал Иона и сиротство,
Людей берёг и много понимал,
Украшенный не ложным благородством,
С любовью в сердце к пастве сострадал.
Поэтому так помнят превелико
И свечи ставят с пеньем тропаря
Пред свято-преподобным его ликом,
Особенно в стенах монастыря .
«Скажи мне, есть ли где остановиться
И сколько иноков с собою взял?
Придётся здесь недельку прохарчиться,
Терпенье, брат Зосим, твоя стезя».
За те семь дней монах увидел Вече,
Мужей вельможных руку ощутил,
С посадницей Борецкой Марфой встречу
Навек запомнил (лучше б не ходил!)….
…До наших дней живут о ней преданья,
Другой такой при жизни не сыскать,
В ней всё: краса и ум, и злодеянья,
И власть, и месть, и любящая мать.
Она, по смерти двух мужей, осталась
Наследницей обширнейших земель,
Противников безжалостно карала,
Преследуя корыстную лишь цель.
Шантаж, интриги, подкупы, наветы –
В борьбе все средства были хороши.
Особенно, когда семья задета,
Тогда боярыня свой суд вершит.
Узнав, что сын убит был в Заонежье,
В своих владеньях вотчинных притом,
Сожгла деревни, по следам тем свежим,
Из мести злой и вместе со скотом….
Не это главное в повествованье,
Хотелось дать понятья одного –
Какое возмутил Зосим восстанье
В душе посадницы, увидев та его.
…Палаты двухэтажные, ворота
Не хуже, он заметил, крепостных,
Доской подворье выстлано добротно,
Наличники в затеях расписных.
Привратный страж препон ему поставил,
Слугу позвал, сказал, чтоб доложил.
«Жди здесь пока. Подумает, - добавил, -
Тогда прикажет, чтобы я впустил».
Но вдруг сама спустилась по приступкам,
А взгляд ожёг покруче кипятка
И понял тут: «Серьёзная голубка
Здесь могут, не смутясь, намять бока».
Боярыня нависла тёмной тучей,
«Отчизну нашу взять пришёл от нас!», -
А голос громкий, резкий и колючий,-
Смотри монах! – неровен будет час…».
Монах воздел персты, предупреждая,
Смотрел спокойно прямо ей в глаза,
И с назиданием: «Не попрекаю…,
Слова мои ты вспомнишь, что сказал.
И дом твой, Марфа, скоро опустеет,
В печаль и скорбь поверзнется душа,
И прахом будет всё, что ты имеешь,
И слёзы не дадут тебе дышать».
И далее:
«Рабам, нам, Божьим жизнь не подарили,
Её Господь на время одолжил,
А долг, меня наставники учили:
«Делами отдают, что совершил».
Угодны Богу будут иль напротив,
Но в днях земных о том не забывай.
Молись в усердном рвении и поте,
До Света Разума дойдут слова».
Зашлась, взметнувшись, мысль её пожаром,
Смолчать да пригасить бы норов свой.
«Молчанье – злато» - сказано недаром,
Сквалыжный платится всегда мошной.
«Из местных кто посмел бы, покушаться
На землю нашу, будучи не бит?
А тут монах... Успел, откуда взяться?
На острове моём устроил скит.
Теперь прибрать к рукам тот остров хочет,
Недолог день – Поморье подавай!
Так вот почто Иона так хлопочет?!
Взыгрался аппетит на каравай».
Посадница считалась в Новограде
Богачкой третьей среди знати всей.
Делиться кровным с кем-то… Чего ради?
«Пождём не то…, у бога много дней».
Но с церковью ей ссоры не хотелось
И с Вече смысла нет иметь раздор.
Иона знал и всё, что нужно, сделал
И пря меж ними не зажгла костёр.
Спустя неделю, был рукоположен
Монах в игумена обители своей
За литургией, путь его итожа,
Иона всем желал бессчётно дней.
И с грамотой на земли островные,
К себе игумен новый отбыл в скит.
Свернул на пару дней в места родные –
Душа рвалась могилы навестить….
Он был один, едва нашёл могилы.
Кресты прогнили, тронешь, – упадут,
Колени преклонил и в горле запершило,
И боль сдавила сердце словно жгут.
«Душа моя, неужто очерствела? –
С печалью сам себя он вопрошал,
И сделалось лицо белее мела,
И ветер, плачь монаха приглушал….
И близок он, да не укусишь локоть,
А мать ждала, пока хватало сил.
До часа смертного ему теперь упрёком…
Свой грех он неотмоленным носил.
Везли дары богатые в обитель,
Признали, приняли, – пускай с трудом,
Но чуть прочнее стали связей нити,
Спокойней жить под пастырским крылом.
…Зосима вспоминал вояж дорогой,
Особенно посадницу-вдову.
Смирившись, всё же позвала к порогу
И речи сыпала как сладкую халву.
Накрыла стол для трапезы в гостиной,
Иона, архипастырь, тоже там.
Обед прошёл тогда, хмельной и длинный,
В беседах, как положено мужам.
Но сам не пил, скоромное не трогал,
Разглядывал внимательно гостей
И не встревал меж них с пространным слогом…
Горело множество кругом свечей.
И вдруг (не сон ли?) вроде показалось,
Что шестеро бояр без глав сидят ,
Очами поводил опять по залу…,
Но нет, как все, – смеются, пьют, едят.
Пророческим виденье это было,
Казнил их князь , тринадцать лет спустя,
За волю, Новгород собрал все силы,
Но поднят был над ним московский стяг.
На трёх карбасах шли водой знакомой,
Поморы, дай Бог дней им, у руля.
К полоске горизонта взгляд прикован –
Вот-вот уже появится земля.
Встречала братия (откуда? как узнала?)
Толпою чёрной – издали видна.
И старец Герман тут же, у причала,
И радости душа была полна.
И в день за этим, в храм Преображенья
Насельники всего монастыря
Пришли. Игумен вёл Богослуженье,
Явился, – только вспыхнула заря.
И храм наполнился благоуханьем,
Сошла Святого Духа благодать,
И восхвалён Господь за совниманье:
«Такого пастыря сподобился нам дать!»
Ничто не вечно…
1476 - 78г.г.
Людьми обитель всё же пополнялась,
В пределах прежних стало тесно жить
И в трапезную с храмом не вмещалась,
Нормально – не питаться, не служить.
Воздвигли новые усердьем и стараньем,
Забор поставили – высокий частокол,
Срубили для потребы общей баню
И всюду камнем вымостили пол.
Выпаривали соль на солеварнях –
«Поморкою» прозвал её народ,
Хлеба для братии готовила пекарня,
А пасека давала воск и мёд.
Смекалистость являли, расторопность,
Избытки все меняли на товар,
Признала их прибрежная вся область,
Купцов уже теснили и бояр.
Для Германа, Зосимы день покоя…?
Но где возьмёшь его, и он не ждёт.
Встречают, молятся, хоронят, строят…-
И так всю жизнь они, из года в год.
В делах, молитвах дней не замечали…,
Обильным снегом только в волосах
Да немощью свой возраст выдавали,
Осенней грустью в выцветших глазах.
Но мысль о Савве их не оставляла,
Он виделся, случалось, им во снах,
А жизни сроку оставалось мало,
В обитель привезти мечтали прах.
«Брат Герман, мучаюсь давно смущеньем,
Что мощи честные Савватия не там
Лежат, где он прожил в уединении….
А что ты думаешь об этом сам?» -
«Отец игумен, часом, не читаешь
Чужие мысли, прежде не спросив?
Я точно так же, как и ты, желаю
Чтоб мощи к нам сюда перенести».
Однажды утром – было воскресенье,
Монах сошёл с карбаса, но чужой,
В обычном, как у всех здесь, облаченье,
С мешком заплечным, посохом-клюкой.
«Отец Зосима, тут монах нездешний
К тебе с потребой, просится впустить» –
«Заходит пусть. Узнаем, что за спешность
И, что заставило, в такую даль заплыть?».
Вошёл чернец и замер у порога
С поклоном в пояс и: «Отец, благослови»,
Приветствовал. Игумен глянул строго:
«Господь благословит. Откуда ты? Яви…» –
«С краёв я дальних, отче, с Белозерья,
Обитель есть Кирилловская там
И ноги нёс сюда не для веселья.
С письмом к тебе. Послал игумен сам.
Печалимся премного. Благоверный
Савватий был и нам совсем не чужд,
Из нашей братии из всей он первый
Зажёг на этом острове свечу».
Сказав, монах отдал ему посланье.
Читал Зосима и лицом светлел, –
«Закончились мои переживанья»,
И в храм созвать всю братию велел.
И стал читать посланье вслух им снова,
Возрадовались братья как один,
Письмо дало ещё Зосиме повод
Карбасы за мощами снарядить….
«Благодать и милость от Бога Отца
И Господа нашего Иисуса Христа,
Боголюбивому игумену Зосиме
С братией, всегда радоваться!
Мы слышали, что вашими трудами
На острове устроен монастырь,
Что братии уже там, вместе с вами,
Премного есть – Господь вам Поводырь.
Мы слышали у вас всё по Уставу,
Молитвам Богородицы Святой,
Но лишь Савватия мощей, по праву,
Недостаёт в обители родной...»
…Вздохнули оба старца облегчённо –
Благое дело их свершилось, наконец,
И мощи обрели приют законный…
Пусть с миром почивает здесь чернец.
Зосима приходил к мощам нетленным,
Простаивал часами возле них,
Молился истово и всепрощенно
О душах всех: усопших и живых.
Нечасто оставаясь сам с собою,
Игумен признавался, что дряхлел
И, становясь за книгу к аналою ,
Всей мыслью возносился за предел…
«Боже вечный, Царь Безначальный,
Творец и Владыка всякого создания.
Ты, Спаситель душ и Избавитель
верующих в тебя. Ты, покровитель
всякого добра, Утешитель плачущих,
Радость святых. Пресвятой Царь,
Преблагий Господь, не отврати
лица твоего от молитвы моей,
сохрани и спаси ны. Верую и
уповаю на тебя и которого прославляю
С Отцом и Святым Духом вечно».
…Ничто не вечно в этом мире бренном
И час пришёл прощания с земным,
И братья молвили проникновенно
Слова любви, прощаясь каждый с ним…
Апрель сверкал ручьями и капелью,
И птицы пели громче, веселей,
Колокола не блАговест звенели,
А плачь несли и скорбь по всей земле.
………………………………………..
Без Германа не стало бы Зосимы,
Бок о бок жил с ним долгие года.
И в радости, и в час невыносимый
Надёжною опорой был всегда.
Простак некнижный и весьма практичный
Он стал в среде насельников душой.
В дела обители вникая самолично,
Ничто не обходил он стороной.
Стараньями его жила обитель,
Пришёл трудами многими расцвет,
И он был самый старый долгожитель –
Без малого провёл полсотни лет.
Бежало время, и менялись люди,
И былью прошлое казалось им,
Насколько путь к Вершине ВЕРЫ труден?! –
Доподлинно известно им двоим.
Свой день последний встретил в Новограде,
Успел причастье Тайн Святых принять
И исповедь свершить. Почил в усладе –
Отдал ВСЁ людям, не умея, брать.
Стоял июль лазоревый и звонкий,
Тянулась к солнцу вся живая тварь…,
А колокол гудел печально, громко
И звук его летел: и вширь, и вдаль.
А монастырь жил жизнью заведённой,
Ждала его нелёгкая судьба
В борьбе, за мысль и веру. Закалённый,
Ни перед кем и чем не отступал.
Но грозен будет ветер разномыслия!!!
Сентябрь – Ноябрь 2013г.
Ст. Новотитаровская.