"Когда я вернусь - ты не смейся..."
Александр Галич
Самолет коснулся взлетной полосы, и все пассажиры радостно зааплодировали. И в этом естественном порыве проявились не только восхищение мастерством пилотов, но и скрытый страх неприученных к парению в небе. Люди - не птицы, и тем более - не ангелы...
Этой командировки я ждал полгода. Но чем ближе был день отлета, тем больше появлялось препятствий: то из пустыни надвигалась песчаная буря с многодневной нелетной погодой, то сбитый на фоне близких гор вертолет отменял даже разговоры о возможности полета. Но что может помешать встрече двух влюбленных?! Я должен был улететь февральским воскресеньем в Ленинград - и я улетел.
Лететь пришлось в грузовом отсеке АНа с не успевшим загореть лейтенантом, сопровождавшим несколько ящиков, обитых досками с написанными на них молодыми мальчишескими фамилиями. На двоих, стоя у иллюминатора, мы выпили долгими глотками весь спирт из его фляжки и не опьянели.
Северная столица встретила полусонно, потягиваясь, неспешно пробуждаясь длинным зимним утром, когда даже поход в булочную становится событием. Букет голубых маков, пожухших и вызвавших неоднозначную усмешку таможенника, пришлось оставить на незримой линии государственной границы, но в переходе у Московского вокзала разом были куплены без торга все красные гвоздики, и в близкой дороге к Ее дому, на фоне серого городского снега, они горели глубокими порезами в моих руках.
Я успел на день рождения, и, открыв дверь, Она вскрикнула счастливой птицей, вскинув над нами свои белые крылья, и в объятиях мы унеслись в такие далекие близкие небеса... Поэтому дальнейшее празднование было радостным и скоротечным. После первого тоста, сославшись на срочную работу, попрощался друг; затем ушли и остальные гости. И принявшая только нас двоих в свои покои старая петербургская квартира, которая помнила многое, закрыла вечер, а затем и ночь на большой засов без полоски света.
Три дня - как это ничтожно мало для любящих сердец!
Прощались перед выходом на летное поле втроем - приехал друг. Он отозвал меня и, смотря мимо, сказал: "Ты должен знать! Тогда, в день твоего отъезда, ей было очень плохо, мы долго разговаривали, я ее успокаивал, и так получилось, что я... остался у нее до утра. Прости."
Я был молод, верен присяге, а потому молча оставил их за бортом самолета и - в прошлом. Но время, проведенное далеко от дома, с напряжением, с болью и кровью, с бескрайним небом, с летящими в нем на Север птицами, с весенними полями тюльпанов, научило меня прощать и летать - без страха и с легким сердцем.