Александр Невский - солнце земли русской.
Действующие лица:
Ал.Невский –великий кн. Владимирский;
кн.Андрей – брат Ал.Невского,
кн. Тверской Ярослав – брат Ал.Невского
кн.Святослав – дядя Ал.Невского,
митрополит Кирилл – глава русской православной церкви,
кн. новгородский Василий – сын Невского,
кн. Даниил Галицкий,
Батый – хан Золотой Орды,
Сартак – сын Батыя,
Берке – брат Батыя и хан Золотой Орды после него,
Гуюк – хан монгольской империи после Чингисхана,
Мунке – хан монгольской империи после Гуюка,
Неврюй и Куремсы – начальники татарских войск
во время карательного похода на Русь в 1252г.
Михалка Степанович – новгородский посадник,
Был убит во время бунта (поддержанного кн. Василием) в 1257г.
Фёдоровский монастырь в г. Городце на Волге.
Другие имена вымышлены.
Последняя поездка в Орду и возвращение
(1263 год)
1
Степь осенью невзрачна и уныла,
И взгляд не остановишь ни на чём.
Не это Александра тяготило,
Болезнью был он сильно удручён…
Ещё в Орде почувствовал усталость
И слабость странную. Порой в глазах
Темнело, тут же появлялась
Слепящая, нежданная слеза.
Простёрлась степь не езженой дорогой,
Ковыль-трава стелилась под конём,
Не близкий путь бежал на север строго,
Но шли обычно только днём.
Ночёвку делая, дозоры выставляли,
Лихой степняк вдогонку мог тайком…
С окраин наших тоже промышляли,
Разбойнички резвились с кистеньком.
Могли и перепутать ненароком,
В такие ночи не увидеть зги,
Кого искать потом в степи широкой?
Кочевник, тать – едины все. Враги!
Дорога к дому как всегда короче,
Пошли холмы, овраги и колки,
Вот засинел полоскою лесочек
И тучки в небе – грязные мазки.
Октябрь дождливый, стыло и промозгло,
Но Александр не покидал седла,
Держался воин, подавлял нервозность,
Но немощь с каждым днём росла.
За пару дней до Нижне-Новограда
Гонца послали резвого сказать:
«Великий князь с посольством едет. Надо
По чину его встретить и принять…»
Дней десять князь гостил у новгородцев,
Отвары пил, настои разных трав,
Водой святой из дальнего колодца
Поили и молились за него, держа Устав.
И стало легче…, князь воспрянул телом,
Велел посольство во дворе собрать…
«Смотрю на вас… Устали, чай, без дела?
Пора пристанище нам это покидать.
Фураж, обоз готовьте и съестное,
Подковы пусть посмотрят у коней…,
Так ехать, то, даст Бог, весною
Добраться сможем до своих семей…»
Городец. Фёдоровский монастырь
Ноябрь 1263г.
От Нижнего рысили трое суток,
Обоз дружине ходу не давал,
Князь снова разболелся не на шутку
И нужен был немедленно привал.
К обители подъехали под вечер,
Погода портилась, снежок пошёл сухой,
Усилился, доселе слабый, ветер,
А свет небесный меркнул за рекой.
Ударили в закрытые ворота,
Темнело быстро – осень на дворе,
За створами спросили громко: «Кто там
И что вам нужно здесь, в монастыре?»
«Великий князь владимирский с дружиной,
Посольство с ними»,- крикнули в ответ,-
«Впускай, не лето, долго не держи нас
Не хочешь если лишних себе бед!
Ответь, чернец, а здесь ли настоятель?
Зови его сюда, ему всё объясним,
Скажи кому-нибудь из своих братьев,
Бежали чтоб, не мешкая, за ним»
Донёсся до монаха звон железа,
А в голосе почудился металл,
И тон был нарастающий и резкий…,
И страж судьбу испытывать не стал.
С конями пристяжными двое воев
Умчались во Владимир налегке,
(как только князя в монастырь устроили)
Стоянки делая, в пути накоротке.
Сам Невский позаботился об этом:
«Скачите ко двору митрополита,
Кирилл, надеюсь, должен ныне быть,
Скажите одному ему, открыто,
Без паники. Как есть всё изложить!
Письма не будет. Так и передайте
Изустно и без лишних глаз, ушей.
До времени останется пусть в тайне,
Княгине тоже сообщите без людей.
Ну, всё. Скачите, гридни, с Богом!
Желаю вам спокойного пути
И, проводив их жестом до порога,
Монаху приказал, чтоб не будил.
Неделю князь лежит больной в постели,
Озноб и жар способствуют тому,
Монах недремлющий сидит у двери,
Всегда готов помочь ему.
Ни князя не щадит болезнь, ни смерда,
Черты меняет, плоть его и стать,
Выматывает так, что после смерти,
Потом бывает тяжело признать.
Недавно сильный, крепкий и высокий,
А голос – громовой раскат!
Сейчас старик лежал, почти глубокий,
Болезнью неожиданной распят,
Но сил хватало. Он вставал, молился
И трапезу привычно совершал,
Ночами спать, нередко, - не ложился,
Над прожитым помногу размышлял.
И в долгие часы бессонной ночи
(огонь лампадный тьму не разгонял)
Настырно кто-то, будто бы нарочно,
Картины прошлого цветисто рисовал.
«Ну, как забудешь с ханом Берке встречу?
Совсем свежа ордынских дней чреда,
Велеречивость хана бесконечную…
Слова журчали, как в ручье вода.
В узоре фраз, произносимых ханом,
Всегда скрывалась истинная цель,
Стихи вплетались мудро из Корана…
Могло так длиться несколько недель.
Глазами-щелками смотрел в упор он
На собеседника, когда тот говорил,
И хищно нависал, как чёрный ворон,
Кумыс бодрящий, наслаждаясь, пил.
На пальцах перстни с камнями в оправах,
Халат восточный жемчугом расшит,
Подушками обложен весь, охрана
Пред входом и внутри дворца стоит.
Дворец огромен и украшен изразцами,
И золотом, награбленным Ордой,
Положен в стены белый мрамор-камень,
За что её прозвали Золотой.
Сарай, столица, на холмах Ахтубы
Расцвёл тюльпаном ярким средь степи:
Дворцы, дома, мечети дивнолюбы,
На рынках люду – некуда ступить!
Торговля шла на них любым товаром:
Невольники, скотина, пряность, мех…
Шумели, спорили азартно, не задаром,
Старались одержать в тех спорах верх.
Народ разноязычен, пёстроцветен –
Восток, Европа, беглые, рабы…
Но когда хан со свитой своей едет,
Все падают, уткнувши в землю лбы.
Сей хан – непредсказуемый владыка.
Он вкрадчив и опасен, как змея,
И подозрителен, и нравом дик он,
Без злата на него не повлиять.
Мурзы, визири, беги да бекляре,
А также ниже их, проверенные псы…
У нас не лучше наглые бояре,
С руками липкими – в них только сыпь!
Посольство малое привёл с собою,
Дружину личную и небольшой обоз.
Приезд в Орду, как в пекло головою,
Вернёмся ли обратно? Вот вопрос!
Считай, полгода там провёл, в Сарае,
Привёз дары, казну, опустошив,
Покорность выказал, себя не унижая,
Противно хоть, но, слава Богу, жив.
Поездка эта – вынужденная мера.
Жесток был хан и на расправу скор,
И если на кого-то «зуб» имел он,
То не терял часы на разговор…»
В четвёртый раз приехал князь вассальный
Пред ханом властным голову склонить,
Не знал пока – в фаворе ли, в опале?
И где судьбы его прервётся нить?
Кирилл, митрополит, радетель веры,
Одобрил шаг его, благословил.
Политик тонкий и умелый,
Не в первый раз и поддержал, и охранил.
Везло ему в наставниках духовных…
Когда на битву, на Ижоре, шёл
И после, с немцами. Он, безусловно,
Походы эти не без них решал.
Беседовали долго и подробно,
Кирилл советовал, остерегал,
Как земли оградить свои удобней,
Чтоб нового Неврюя не прислал.
«Ты, князь, в роду сегодня старший,
Пайцза на княженье великое с тобой,
А коли так, судьбой у власти вставши,
Не дай, поганым, совершить разбой!
Сложнейшая, князь, выдалась поездка,
И я хочу, чтоб ты не забывал,
Как князю, воину и другу, скажу честно:
Закат всегда бывает ал!
В Орде винись, подмасли, раболепствуй,
Стань хитрым, льстивым, как лиса…
Зачтётся всё князь. Тяжкий хлеб твой
Положит Время на твои Веса!»
Разговор князя с игуменом
…С трудом князь приподнялся над подушкой,
Повёл глазами в сторону дверей,
Худой зело и взгляд почти потухший…
Ещё вчера он выглядел бодрей.
«Эй, кто там! Помоги подняться…, душно,
Окно открой и… дай воды испить.
Шумит в ушах и тело непослушно,
А к вечеру опять начнёт знобить!»
Вбежал монах и поспешил к постели,
Помог подняться, ковш подал с водой.
Здесь, в Городце, назад тому неделю,
Посольство с Невским встали на постой.
Испив воды и голосом не дрогнув,
Князь приказал игумена позвать,
Нательный крест рукой потрогал
И снова опустился на кровать.
Он чувствовал, что путь земной закончен,
И это понимая, он решил
Игумену сказать, что нынче хочет
Принять здесь схиму, постриг совершив.
«Оставь меня пока. Иди спокойно,
Что нужно будет вдруг, я позову»
И отвернул лицо своё к иконам,
И шёпота монах услышал звук.
Раздался стук, игумен оторвался
От чтенья книги, к двери подошёл,
Открыл. Монах за ней переминался,
В лице его тревогу он прочёл.
«Случилось что-нибудь? Почто взволнован?
С какою целью в этот поздний час?
Не уж то князю хуже стало снова?
Сказал же вам, не оставлять без глаз!»
« К тебе я, отче. Он велел покликать.
Какая надобность? О том он не сказал,
Ослаб вельми и бледен ликом,
И часто молится на образа»
«Иди, я следом. Заверну к Митяю,
Посмотрит пусть и снадобье возьмёт,
А мы помолимся за здравье, почитаем
Молитвы. Бог милостив, пройдёт».
Пришёл игумен вскоре в келью князя,
(тревогу в голосе монаха усмотрел)
Митяй за ним принёс лечебных мазей,
Больного уже пользовать хотел.
«Постой, монах! Давай чуток позднее,
Сейчас с игуменом меня оставь
Наедине. Беседа долгая, заря зардеет,
Придёшь опять, тогда и дело правь».
«Зачем позвал, сын мой? Я слушаю, поведай,
Нельзя на утро было отложить?
Тебе лечиться надо, отдыхать, а не секреты
Со мною в келье ночью заводить. -
Ворчал игумен старый незлобиво,
Присел в ногах у князя и примолк,
И посмотрел серьёзно и пытливо.-
В чём дело, князь?» - вопрос задал прямой.
«Я, отче, исповедаться хочу и причаститься,
И схиму тут принять из рук твоих,
А постриг совершив, коль жизнь продлится,
Уйти совсем от дел мирских.
Гонца послал к Кириллу во Владимир,
Он, думаю, объявится на днях,
Без радости монашество воспримет
Моё и станет, знаю, мне пенять».
Поднялся с лавки настоятель, молча,
И засновал по келье челноком,
Осмысливал и лоб ладонью тёр и морщил…
Не мыслил он услышать о таком!
«Не дело, князь, задумал. Озада-а-ачил!
Но попущать…, сомнение грызёт.
И недужный вельми тем паче,
Велицу тяготу твой постриг принесёт.
В словах твоих я слышу обречённость
И боль душевную, раздумий суету…
Остерегу тебя. Одев, одежду чёрную,
Покоя не найдёшь ты и в скиту.
Ты не в послушниках провёл все эти годы,
К делам мирским приставлен Богом был
И наставлял тебя он в бранях, и в походах,
Умом и силой, как других, не обделил.
Княгине, что скажу? Митрополиту…?
Кому за землю русскую радеть?
Всю жизнь ты был опорой и защитой…
Но кто за княжеством останется смотреть?!»
На это, Невский, рассмеялся откровенно,
Последние слова принять не смог.
Враги его мечтают нощно, денно
О том, чтоб он скорее в землю лёг…
«На княжество охотники найдутся,
Сигнал подай им, тут же прибегут!
Меня они, сидят и не дождутся,
Когда вперёд ногами понесут.
Нет, отче, здесь моё решенье твёрдо!
На немощь временную нечего кивать…
Открой окно, проветри, воздух спёртый,
Закончим спор, устал я воевать.
Устал я, отче… Крови было вдоволь,
Великим князем быть – не посохом стучать,
Пришлось быть ко всему готовым,
Учиться ложь и правду различать.
Жестоким был, порой неправым,
Гордыню укрощал и падал ниц…
За Русь, за честь её, а не потраву
Всю жизнь не складывал своих десниц.
Устал я, отче…»
Светало за окном и в келье тоже,
Игумен собирался уходить,
За ним и князь поднялся с ложа,
С намерением чином проводить.
«Лежи, князь, не вставай, дорогу знаю,
Не первый год землицу здесь топчу.
Не одобряю шаг твой…, уважаю,
О дате днями после сообщу».
Князь взглядом проводил ночного гостя,
Стоял и не решался снова лечь.
Зачался день рассветом поздним. Осень.
Задул свечу, нагар убрал со свеч…
Первый визит в Империю
1247 – 1249г.г.
1
( город Владимир)
Страшны они для всех и нежеланны,
Когда среди спокойных, вроде, дней
Захватят волю, мысль петлёй арканной -
Известия, которых нет черней.
Гонец (за вести чёрные когда-то убивали…)
К нему ввалился по уши в грязи,
Такого раньше никогда не позволяли,
Чтоб разрешения войти не попросить.
А он, уставший от дороги и от скачки,
И потому с трудом держаться мог…
«Великий князь почил, отец ваш…, плачьте!», –
Словами страшными поверг домашних в шок,
« В Каракоруме умер, был отравлен,
Везут на родину и скоро будут здесь,
Мужайся и прости князь, но пора мне,
Митрополит ещё не слышал эту весть…»
Уехал из Владимира, князь, сразу,
Вернулся, когда тело привезли отца,
Ему он многим в жизни был обязан
И никогда его ни в чём не порицал.
Из Новограда, едучи сейчас на погребенье,
Он многую дружину взял с собой,
Терзался мыслями о скором мщенье,
Воздать за всё татарам в сече злой.
«И грозен бысть приезд его» в престольный,
Он, «в силе тяжце», норов показал
Свой гордый, неуступчивый и вольный,
Каким весь запад вероломный знал
И не откликнулся на волю хана
Явиться после тризны к ним в Орду,
И долго на своём стоял упрямо,
Так не хотел идти у них на поводу!
…Очнулся Александр и всё пропало,
Сидит на лавке, стол, свеча, стена,
Кровать со смятым, серым, одеялом
И свет дневной сочится из окна.
Не больше часа просидел так, в полудрёме,
Но будто годы пробежали перед ним…
Ах, годы, годы наши! Резвые вы кони,
Но, как и Время, непокорные они.
Прилёг. Усталость, слабость одолели,
И ночь бессонная давала себя знать,
Но мысли в прошлое настойчиво летели
И понуждали вспоминать и размышлять…
«Отца не стало, Ярослава. Что же дальше?
По праву титул к его брату перешёл,
Он, Святослав, из братьев самый старший,
Вопрос о власти вроде был решён.
Но княжил дядя мой совсем недолго,
Наш брат, Московский Миша Хоробрит,
Отнял; и княжество и титул да без толку,
На Протве в тот же год в бою убит.
Промашку сделал Святослав большую,
Ярлык на княженье в Орде не утвердил,
Поэтому смог Миша Хоробрит без шума
Прогнать его с владимирской земли.
Отец распорядился завещаньем
И княжество Андрею отошло,
Мне Новгород и Киев обнищавший
И разорённый – южный наш оплот…».
И «пря велия» разгорелась между ними,
И братья только не хватались за мечи,
И будто не было родства в помине,
Готовы горло вырвать, руки засучив.
Сегодня разобраться в этом трудно,
По-старшинству – выходит, Невский прав,
А завещание отцовское – причуда?
И где здесь истина лежит, мораль?
«…Пока был жив отец, со слов мы знали,
Что значит ездить к ханам на поклон,
Но после смерти сами испытали
Опасность, сложность всю со всех сторон.
В Каракоруме разразилась смута
И чингизиды грызлись за престол.
Кого же предпочесть, не перепутать
И с выгодой использовать раскол?
Гуюк враждебен и настроен против
Святой Руси, но он далёк – подковы изотрёшь,
Батый поближе и быстрей проглотит
Коль станешь хану также нехорош.
«Татарский выход», а подарки им отдельно,
Смягчали ханов только до поры
И не дай Бог просрочить хоть неделю,
Баскаки сами перероют все дворы…
И запад постоянно давит с тылу,
Но скрадывает волчью свою масть,
А устремленья алчные призывом к миру,
Ища удобного момента, чтоб напасть.
И папа римский не угомонился,
Лазейки ищет, нужные ходы…
Прелат недавно от него явился,
Письмо привёз – немалые листы.
Не в первый раз склоняет к своей вере,
Знаток политики и в курсе дел земных,
Он вкрадчиво к умам дорожку стелет,
Сулит поддержку против орд степных.
Не он ли, папа, сколько себя помню,
Перстом всегда указывал на Русь,
Как псов цепных, воинственных тевтонцев,
Науськивал, в надежде, что согнусь.
А в письмах, этого «наместника» Христова,
Слова ажурные с неискренним душком
И сладостью напичканы все вдоволь…,
Как не крути, а рыльце-то с пушком!
Из года в год почти одно и то же,
Татарин, немец, швед – не сосчитать,
Любая гадость против нас – всё гоже!
Набегом, подкупом себе кусок урвать».
Ничто не изменилось за столетья
И мир всё также неустойчив и лукав,
В ходу по-прежнему, то пряники, то плети
И слабый, как всегда, опять - неправ.
В Золотой Орде
2
( Сарай, лето 1247года)
Андрей отправился в Орду, к Батыю,
И позже Невский следом прискакал.
Никто из них не укротил гордыню,
С надеждой зыбкою в Орде ответ искал…
«Один и только ты не хочешь покориться,
Но, аще, хощеши ты землю соблюсти –
Обязан сам прийти и поклониться», -
Гонец ордынский волю хана возвестил.
Теперь, услышав, повеленье хана,
Ослушаться, которого не смел,
Князь знал, что поздно или рано
Ему придётся ехать за предел.
Когда случалось в жизни очень туго,
Он шёл к митрополиту, как к отцу,
Наставнику духовному и другу,
Советчику и просто мудрецу.
Кирилл жил во Владимире все годы,
Пока там жил и правил Александр,
В трудах его немало пролил пота,
Не только уповал на небеса….
«Ты, Александр, впервые едешь к хану
И знать не знаешь, что тебя там ждёт,
Но, аще, представляешь, то туманно,
И будешь чувствовать себя, как в гололёд.
Батый в решениях своих непостоянен,
А в окружении его не все равны,
Поэтому без пышных подаяний
Не обойтись. Подарки всем нужны.
Каприз и настроенье в нём гуляют,
Как ветер вольный по степи весной.
Особенно при виновозлияньях
Накатывают мутною волной.
Хитёр, не глуп и очень осторожен,
Воитель, сын мой, правда, никакой.
Противников своих всех уничтожил
Внутри Орды. Иных своей рукой».
«…Поехал я в Орду с тяжёлым сердцем,
Охоты не было, сомненья оплели…
Чего возможно ждать от иноверцев?
Меча кривого иль верёвочной петли?
Сарай-Бату не выглядел нарядным,
А, как огромное и пыльное село.
Навоз на улицах и мусора изрядно,
И солнце южное немилосердно жгло.
Но всюду было бойко, многолюдно,
Повозки, конные, верблюды и ослы,
Ни дерева, ни даже травки скудной
Не видел глаз, и здания - тусклы.
Один дворец Батыя - белостенный,
Взметнулся птицей лёгкой над толпой,
А город весь похож на стан полувоенный,
Всегда готов был к жизни кочевой.
Для многих нас всё виделось впервые –
Соседство юрт, ремёсел и домов,
Условья быта схожи с полевыми
В отличие от наших городов.
При въезде в город нас остановили:
«Откуда, кто и сколько вас всего?».
Считали, проверяли, убедились
И в провожатые нам дали одного.
Пристали к своему тогда подворью
И о приезде сразу дали хану весть,
Сходили в храм, который здесь построили –
Кириллу и отцу - хвала и честь.
Тревожно было, но и любопытно,
Хотелось лично видеть и понять
Коварство, милость хана, ненасытность,
Кому, когда и сколько надо дать.
Не раз, не два потом сказал спасибо
И добрым словом помянул их всех,
Постичь, кто помогал мне это, ибо
Не свой один я вижу в том успех.
О нас, как будто бы, совсем забыли,
За днями дни бежали в пустоту,
Надежды наши покрывались пылью,
Что встретиться с Батыем мне дадут…
И всё же дни летели не напрасно,
Знакомил с городом нас здешний старожил -
Церковный батюшка с большим участьем,
С закладки храма по сей день служил.
Невольников встречали наших много,
Почти свободные ходили те и часть
Бежала, по возможности, но плохо
Когда ловили их – глумились, не таясь.
На пятках делали подрезы небольшие,
Рубили волос конский мелко и потом
Им набивали их, держали, чтоб зажили
И становился он и пленным, и скотом.
С тех пор вся жизнь велась на четвереньках,
А мир сужался до привычного двора,
Кусок конины был, как поощренье,
Похлёбка не с хозяйского стола.
Жестокость, изощрённость к своим пленным,
Обычным делом были здесь, в Орде.
Поблажки делались, кого считали ценным,
Кто смыслил в шорном и кузнечном ремесле…»
И снова Александр привстал с постели,
Спасенья нет от дел минувших лет,
Но тяжко так лежать без сна, в безделье,
И притушил рукой свечи неяркий свет.
Встреча с Батыем
(лето 1247 года)
«…Мой светлый князь, посланец к нам от хана,
Впустить иль подержать, чтобы убавил спесь?
Талдычит басурман, что хочет тебе сам он
Изустно передать о чём-то весть».
«Впусти его и пусть толмач заходит,
А ты у двери будь. Закончим, проводи
Татарина. Сейчас меня заботит,
Что может ожидать нас впереди?»
Вошёл гонец, не снявши малахая,
Рукой, придерживая саблю у бедра,
С поклоном произнёс, что завтра приглашает
Батый Великий во дворец к себе с утра...
Возможно так иль вовсе по-иному
Был вызван Александр на встречу во дворец,
Но, что Орда для всех, как тёмный омут,
Ему рассказывал ещё его отец.
«…Горели два костра больших и ярких,
И нужно было между них пройти,
Огонь взвивался и вверху смыкался аркой,
Отступишь – можешь жизнью заплатить.
Таков обряд и никуда не деться,
Ни отменить, ни затушить костров.
И Ярослав вдруг вспомнился, отец мой,
Но ради цели был ли он на всё готов?
А также вспомнил князя Михаила
Черниговского, он никак не мог
Себя заставить, это предрешило
Судьбу его, он мёртвым пал у ханских ног.
Не принял Александр условий хана
И не пошёл, как все, между костров,
А утром под усиленной охраной
Доставлен был к нему, но без оков.
Через восточные был проведён ворота,
При обыске изъяли меч и нож.
Не смеешь пикнуть, не подымешь ропот,
На помощь никого не призовёшь.
«…Батый мне виделся совсем иначе –
Поджарым, крепким - слухам вопреки,
А тут старик предстал, с брюшком висящим,
С бородкой, а усы - волос клочки.
Смотрел он долго, слов не молвил,
(возможно, мысли угадать хотел)
На низких ножках столик, еды полный,
И хан руками мясо рвал и ел.
Икал противно, громко и утробно
От пищи сытной, многой и вина.
Заёрзал, умостился поудобней,
Полой халата пот с лица согнал.
«Ты что, урус, противишься обряду? -
Не поднимая век, спросил Батый, -
«Ты должен низко на колени падать,
Просить прощенье, целовать персты.
Строптивость, чтоб ты знал, я усмиряю,
Хребты ломают, непокорным, палачи…,
Мне верных, по деяньям поощряю,
Что мне ответишь, князь? Чего молчишь?»
В сравненье с ним, князь выглядел огромным,
Просторна грудь, десницы – всем дай Бог!
С бородкой русой, голос трубный, ровный,
Приятен ликом, взором прям и строг.
«Тебе, великий хан, я поклоняюсь,
Понеже царством Бог тебе почтил,
Пред тварью всякой же не пресмыкаюсь,
То ради человека бысть она, так Бог учил.
Отцу и Сыну и Святому Духу,
Святой я Троице служу и чту,
Слова тебе я, вкладывая в ухо,
Решенья мудрого и праведного жду…».
Тут Невский распластался перед ханом,
Четырежды поклоны клал ему,
Глаголом плёл узоры краснотканным
И дивно было даже самому.
А тот сидел болванчиком в подушках,
Скрестив привычно ноги под себя,
Смотрел на князя, пил и смачно кушал,
И отдых не давал своим зубам.
Ответ был честным, не туманным,
Елеем сладким разлился в груди,
«Хорош урус! - отметил великана.-
Ведёт себя достойно, не грубит…»
Ухмылка лёгкая застряла в губах хана,
Глаза Батыя оживились лишь на миг,
Но праздновать успехи было рано,
Князь ничего, по сути дела, не достиг.
Батый же сделал выбор очень просто,
Велел седлать князьям своих коней,
Предупреждая лишние вопросы,
Каракорум был выше и сильней!
Наш князь не взял в расчёт подобный выпад,
Батый не мог такой вопрос решать,
Ярлык на княженье великое не выдал,
В конфликт с Гуюком не хотел вступать.
Не вышел час и не созрел, поостерёгся,
Но исподволь готовил всё к тому
И в день означенный, с душою лёгкой,
Его сподвижники имперский трон займут.
Он действовал наверняка и прочно,
И не дразнил допрежь «ничьих гусей»,
А хитромудрость, с ловкостью восточной,
Использовал вполне во всей красе.
И наперёд рассказа, забегая,
Скажу, что пожелал, то приобрёл
И пользуясь поддержкой курултая,
Мунке, союзника, во власть привёл.
…Полмесяца ушло на эти сборы:
Фураж, провизия, коней перековать…
Подчас нередко возникали споры
О том, что нужно, а что нет, в дорогу брать.
Нелёгкий путь им предстоял, не близкий,
Маршрут из них почти никто не знал.
Не исключались никакие риски,
Между родами тоже шла война.
Не только вёрстами считали расстоянье,
Но временем, ушедшим на него.
И вместе с этим брали во вниманье:
Запас еды на долгий переход,
Разливы рек, дороги, безопасность
И пастбища – подножный корм коням,
И климатическую принимали разность,
Где на колёсах двигаться, а где в санях.
Батый им дал отряд сопровожденья,
Своих дружинников оставили в Орде,
Нукеры ханские на случай нападенья
Готовы были защитить всегда, везде.
Шесть месяцев трусили до столицы,
Почил Гуюк уже, сменилась власть,
А регентша, Гаймышь, свирепая тигрица,
Свои порядки наводить взялась.
И в пику мнению заклятого Батыя,
Разумней этого, возможно не сочла,
А, может, чтобы ущемить его гордыню,
Ярлык владимирский Андрею отдала…
Два года князь провёл не бесполезно,
Сарай, Каракорум, поездка взад-вперёд,
К противнику присматриваясь трезво,
Особенности многие поймёт.
В узде войска держались дисциплиной,
Приказ не обсуждался никогда,
Казнили за малейшую провинность,
И кровь была не больше, чем вода.
Десяток отвечал за единицу,
А сотня за десяток кровь лила.
И вздумай, кто тому не покориться,
Весь род искоренят тогда дотла.
Так вся империя жила и подчинялась,
А ропот принимался в ней, как бунт.
Такая власть безмерно опьяняла
И оплетала жизнь её, как спрут.
Князь Ярослав, митрополит, затем и Невский
Добились права, чтобы с их земли,
Людей, для пополненья войск ордынских,
Без воли княжеской, брать не могли.
Но все другие племена, народы,
Подвластные империи татар,
Мужей своих, без их на то охоты,
В тумены отдавали, кто не стар.
Такое время, такие были нравы,
Но не судить, понять его суметь,
Стараться не забыть о самом главном,
Глазами прошлого поступки разглядеть.
Воспоминания и думы князя Александра
Проснувшись, Александр лежал и ухмылялся,
Он сон, увиденный, себе вообразил.
Свет утра раннего снаружи пробивался,
Прислушался, отметил бодрость сил…
«…Приснится же такое! Бог свидетель.
С Батыем нынче ночью говорил…
Но нет его давно на белом свете,
А вот же … будто вновь ожил…
Воистину чудны дела Господни!».
Поднявшись, сел, задумался наш княже.
О чём он думал? Можно лишь гадать.
О доме, княжестве, семье ли – кто же скажет!
Про всё, наверное, старался размышлять:
И о судьбе своей, делах и братьях,
О сыновьях своих и, что не смог успеть,
О будущих и неизбежных бранях,
И кто останется за княжеством смотреть?
Наследниками был он недоволен,
Надежд больших на них не возлагал,
Андрей и Дмитрий пребывали в ссоре,
А Даниил двух лет от роду, мал.
Василий, старший, в Новгороде правил,
Но изгнан был и снова водружён,
Ничем себя достойным не прославил,
Отцом, в итоге, был всего лишён.
«Не внял уроки ты мои, Василий
И я хорош! Корю, не доглядел.
Какой ценой за смуту заплатили!
Но видит Бог, я крови не хотел.
Куда смотрела вся твоя дружина,
Когда Михалку убивали на глазах?
Ты почему не проявил решимость?
Чего боялся, князь? Так в чём твой страх?
Мне сказывали – в пьянство погрузился,
Меды хмельные льются, мол, рекой…
Поклёп, навет? Пока не убедился –
Не врут. Живёшь ты здесь легко.
Держать тебя, решил я, бесполезно.
Поедешь в «низ» и станешь тихо жить,
А чтобы дурь в башку твою не лезла,
Велю охраной верной окружить.
Не думалось, что ты, мой сын Василий,
Себя вельми неумно поведёшь,
Вы больше года воду здесь мутили,
Почто меня не ценишь ни на грош?».
Своей рукой князь наводил порядок,
Чиня расправы, город усмирял.
Напористо и твёрдо, без оглядок
Командовал, контроля не терял:
«Ударьте в колокол, зовите всех на Вече,
Не буду нарушать обычай горожан,
Но стать хочу для них, для всех, предтечей
Других возможностей вопросы здесь решать.
На площадь чтобы знать пришла. Смотрите!
Купцы, бояре, князь на Вече был,
Толпу дружиной плотно оцепите,
А также не забудьте про свой тыл…»
…Толпа ждала, насуплено молчала,
Князь медленно поднялся на помост,
Его такая встреча не смущала
И он враждебность эту перенёс.
Вот так же много лет назад стоял он,
Когда ливонцы были у ворот,
Но всех тогда беда объединяла,
Теперь совсем, совсем наоборот.
Подняв десницу над собой, князь крикнул,
Чтоб слышал Новгород его слова,
Чтоб каждый, кто пришёл сюда, мог вникнуть
Во всё, что скажет он, не забывал…:
«Но аще бы не я, ордынцы объявились –
Детинец ваш давно б уже горел!
И никого б из вас не пощадили,
А Волхов бы от крови заалел.
Татарского клинка вы не познали,
И конь ордынский нивы не топтал!
Какого же рожна так возроптали,
Когда к вам «числинников» хан прислал?!
Спросите торопчан, они расскажут,
Что значит воевать Орду с забрал.
Что поле, что стена – Орде неважно!
А против них кто силу здесь собрал?!
Вам дела нет до всех других окраин,
На помощь не стремитесь подойти,
Когда же запад угрожает сталью,
Ко мне бежите с воплем: «Защити!».
Вы всё забыли, за своё цепляясь!
Как братья гибли, не пустив сюда
Татар с мечом и взяли, наплевали
Им в души и отныне навсегда!
Короткая у вас, гляжу я, память,
Не вы ли в верности своей клялись,
Просили не держать на сердце камень?!
Воистину – живи век, век учись…!»
Гремел над площадью раскатом грома
Глас Невского и в мозги проникал,
Глаголами в той смуте и погромах
Бояр и Вече городское упрекал…
«Капризам потакать я не намерен,
У ваших прихотей идти на поводу,
Я вынужден прибегнуть к крайней мере,
Зачинщиков пусть сами выдадут.
Судить по правде стану и по чести,
Когда подробности доложат мне,
На этом самом вот, на лобном месте,
Карать тогда по их прямой вине!
Сейчас пока свободно княжье кресло,
Но святу месту - пусту не бывать,
Поэтому скажу вам, люди, честно
Поставлю Дмитрия за делом надзирать».
Притих народ, да так, как будто вымер,
Лишь шум дерев был слышен на ветру.
Кумекали: «Пусть лучше свой отымет,
Чем те, безбожники, как липку обдерут…».
Скрываться от себя нет просто смысла,
Поступкам оправдания искать,
Чтоб совесть, если есть, всё время грызла
Потом. Фальшивостью её пытать.
Фёдоровский монастырь. Приезд митрополита
Ноябрь 1263 года
День ясным выдался, на редкость тёплым,
Хотя ноябрь зазимками уже пугал,
И лужи закрывал ледком, как стёклами,
Траву выбеливал порой в лугах.
Но к вечеру опять похолодало,
Блестел закат – примета на мороз,
И солнце горизонт слегка цепляло,
Когда к воротам подошёл обоз.
Игумен наблюдал в окно из кельи,
Как полу рясы подхватив рукой,
Монах бежал, в восторге неподдельном,
От врат обители к нему трусцой.
«Кирилл приехал. Радость-то, какая!
И свита с ним. Звонить в колокола?
Пусть в Городце о том узнают
И на молебен к нам придут с утра».
«Ты, брат, остынь! Звонить не нужно
И будоражить попусту мирян.
Владыка не затем дорогу сдюжил,
Зевак собою чтобы умилять.
Проверь-ка в трапезной, готов ли ужин?
Чтоб свечи многие, скажи, зажгли,
Гостям приехавшим, накрыли стол откушать
И к келарю зайди, ко мне пошли»
«Ораву прокормить вельми не просто,
Мужи здоровые, не братии чета.
Зима вот-вот нагрянет, нас не спросит,
Боюсь своих к весне не досчитать», -
Подумал про себя, но вслух, ни слова,
Негоже при послушнике о том:
«Пока для всех хватает пищи, крова,
С сумою, уповаю, не пойдём.
Прости мя, Господи! Невольно это,
Не скупость возроптала вдруг во мне,
В трудах, в заботах доживём до лета,
С молитвой о грядущем, светлом дне».
Кирилла ждал, торжеств не стал готовить,
Тревогой и печалью полнилась душа,
И повод был не тот, и время не простое,
Чтоб плоть свою застольем утешать.
И старец поспешил ему навстречу,
По верху рясы в тёплом кожушке,
Приветствовал радушно, но без велеречья,
Устав и чин, блюдя, припал к руке…
«Спаси Христос! Будь здрав и ты, игумен!
Пойдём к тебе, там будем говорить,
Не в радости встречаемся мы шумной…
Потом проводишь к князю, хочу зреть…».
«…Та-ак! Значит, с князем все серьёзно…
Надеждой тщился я совсем другой,
И во Владимир, полагаешь, везти поздно,
Но всё равно возьму его с собой.
Придём, меня оставишь с князем,
Он с глазу на глаз должен многое сказать,
Конечно, аще разумом не вязнет,
Его словам мне можно доверять?»
«Он слаб телесно, немощь подточила,
Но разум ясный, речь его чиста.
Мерекаю, владыка: «Что вкусил он
Аще н; ноги не может никак встать?
Не уж то так судьба распорядилась,
Что он отцовский повторяет скорбный путь?
Всю жизнь в трудах за Русь и Веру бился,
Из всех князей кто смог на этом месте будь?
Я думаю, что нет, их всех перебирая,
Кто алчен, кто гордец, кто Богом обойдён.
А этот успевал: на западе, в Сарае…
Воюет иль глагол, глядишь, ведёт».
Кирилл смолчал. Хотел и… не ответил,
И сходством дум зело был поражён,
Свои, вот так же били, жгли, как плети,
Ответных слов и нужных не нашёл.
Митрополит и Невский
ноябрь 1263 года
1
(последнее свидание)
Кирилл, людей, видавший в жизни многих,
Давно их научился понимать,
Не чувствовал доселе той тревоги,
Сейчас был с ней не в силах совладать.
Чем ближе подходил он к этой келье,
Тем больше возрастал волненья вал.
Войдя, смотрел на князя с недоверьем,
С трудом богатыря в нём узнавал.
Глаза и рост, ручищи эти только
Остались от былой величины,
И не было той складки резкой, горькой
Над переносицей, обильной седины…
Муж крепкий и достаточно суровый,
Он, внешне, чувств почти не проявлял,
А тут, от впечатлений сложных новых,
Не выдержал, не смог, не устоял…
Приблизился поспешно к ложу князя,
Забыв, на время, сан свой. Перед ним
Лежал больной, морщины тонкой вязью
Опутали лицо и сделали чужим.
Но Невский встал с кровати сам, вдруг, на пол,
Припал (хотел обнять) к его плечу,
Присесть призвал движеньем слабым
К столу, зажёг ещё одну свечу.
«Ты, князь, почто нас так пугаешь?
Скучаем все и ждём быстрей домой,
Поправишься к Николе, полагаю,
И с новой силой и молитвой в бой.
Поклон земной и низкий шлёт княгиня
И чадо малое, и дворня, светлый князь.
Надеются, что скоро будешь с ними,
Княгиня-то, лебёдушкой, рвалась.
Данила у тебя вельми смышлёный,
Растёт пострел, как будто на дрожжах,
Сдается, Александр, что княжич оный
Не даст себя татарам унижать.
Уже сейчас к оружью руки тянет,
Порезался намедни о клинок,
Не плакал, кровь увидя. Сразу к маме
Умчался, ткнулся в руки и примолк.
Живёт малец в любви и доброй ласке,
Но строгости стараются блюсти,
Бывает, что и шлёпнут для отстраски,
Без этого никак не обойтись».
«Как рад, владыка, видеть тебя снова!
Спасибо, что призыв мой не презрел
И путь проделал долгий и рисковый,
На занятость свою не поглядел.
Признаться честно, думал, не увижусь
С тобой, скрутила крепко немощь мя
И холодом в затылок, чую, дышит,
И слышу, как по мне уже звонят…»
От слов последних он почти опешил,
И резче, чем хотел, заметил: «Князь, не смей!
Ты грех берёшь на душу, бесов тешишь!
Об этом говоря, в своём ли ты уме?!»
Продолжил, притушив чуть-чуть свой голос,
Укором с назиданьем пополам.
Тянуло их друг к другу, когда порознь
Дела их разводили по углам:
«Ты схиму принял не для мыслей тёмных,
В молитвах к Господу прощения проси,
А, чтоб обитель стала твоим домом,
Немало времени положится и сил…»
«Прости, владыка, с языка слетело,
Не жалуюсь. Не хвастаясь, приму
Безропотно судьбу, но мне б хотелось
Надеяться, что ближние поймут.
Как сложно всё, запутанно и мутно!
На немощь, годы и на жизнь свою пенять?
Великокняжеской, не значит, что не трудной,
Несносно сложной… Тебе ль её не знать…?!
Ты спрашивай, владыка, я отвечу,
Грозу от княжества за прошлый бунт отвёл,
Вот дань платить! Об этом велись речи
И хан потребовал от нас немалый сбор».
«Скажи мне, князь, что нового приметил?
Раскол растёт между Ордой, Мунке?
Плетут и ставят друг на друга сети?
Сарай стремится сам держать Орду в руке?
Последнюю беседу помнишь нашу
Перед отъездом в дальние края?
Ты говорил, что недругов там нажил,
И здесь лицом к тебе не все стоят.
В жестокости винят тебя великой
И в верности Орде, во вред Руси.
Для этого готов мечом и пикой
Всё княжество во тьму, мол, погрузить…
И мне не раз, не два напоминали
Как ты дружину сына ослепил
За то, что «числинников» смерти их придали,
Зачинщиков затем всех истребил…
Благих деяний тоже сотворил «велице»,
Об этом, князь, наслышан каждый смерд,
Когда же шкуру порют личную,
То эта боль, сильней которой нет!
Здесь помнят всё! Не все чернят и хают.
Кто дальше носа может поглядеть,
Подумать, те отлично понимают,
Что нам сейчас татар не одолеть…».
«Постой, владыка, отвлекусь, устал я», -
Поднявшись от стола, опёрся о кровать,
На нём была рубашка, лёгкая, простая.
Прилёг и снова стал повествовать:
«Напомнил ты, владыка, спор с Андреем,
Мне брат пенял в покорности моей,
Что сильно я к Батыю тяготею,
А не противлюсь, мол, пришельцам из степей.
Слова им, в споре том, не выбирались,
Бросался ими, словно грязью, мне в лицо.
Они мне многое тогда в нём объясняли
И сдержанность всегда к нему отца.
Он с детства слыл упрямым и горячим,
Поступки вольные легко мог совершать,
Не думая, но, веруя в удачу,
И только после начинал соображать.
Тогда он был упрям, да и сейчас не понял,
Что нам пока с Ордой не совладать,
Что мы в крови от рук её утонем,
И нас потомки будут проклинать.
Пытался он подняться на Батыя
С Данилой Галицким и князем из Твери,
Но биты рати те, их кости в поле стынут,
Неврюй и Куремсы «порядок» навели…»
«Венчал его я с дочкой Даниила,
А это было, перед тем как раз,
Орда им кровью их же отплатила», -
Кирилл заметил, перебив рассказ.
«…Владимир, Суздаль, Переяславль, Коломна,
Волынь, Галиция и Киев сожжены,
И сёла многие там пали поголовно,
В сплошные кладбища превращены.
«Всю землю нашу пусту сотвориша»,
Огнём прошлись по ней ордынцы и мечом.
И долго, долго эти пепелища,
Воспрянуть не могли под бурьяном.
Орда не сеет и не жнёт, не пашет,
Войной кровавой и набегами живёт,
Куда ей хан перстом своим укажет,
Туда она безропотно идёт.
На сборы времени она не тратит,
Стоят всегда там кони под седлом,
Она привыкла нападать и грабить
И знает только это ремесло.
Степняк всегда готов к войне, походу,
Он не привязан к дому и земле.
А долго ль юрту уложить в подводу
И унестись, как ветер, на зоре!
Вся жизнь в ней связана единой волей,
Рукою твёрдой управляется Орда.
У нас же ополчение с дрекольем,
Дружина малая, когда придёт беда…»
Кирилл, внимательно, сидел и слушал
Всё то, что князь ему сейчас вещал,
Слова те иглами вонзались в душу,
Ответив князю, красок не сгущал:
«Врагов у нас, князь Александр, хватает,
На западе, в Орде, среди князей, бояр.
Засели в вотчинах, мамоны набивают,
Мошну не забывают и амбар…
Ни твой отец, ни ты не смог, ни детям
Не суждено прогнать татар с земли родной,
Вот внукам, может быть, в грядущем веке
Возвыситься удастся над Ордой».
« Ещё хочу сказать тебе, владыка,
В отместку хан к нам ратей не пошлёт,
Хотя за бунт мужицкий носом тыкал,
Грозил, что шкуру с нас сдерёт.
И наших мужиков к себе в тумены
Не будет брать, с трудом их убедил.
Старался вызволить часть пленных,
Пришлось ясык за это заплатить.
Нажива, зависть, жажда власти
Их точит и разводит изнутри.
Как шоры у коней, полсвета застят,
В угоду жадности своей Берке мудрит.
Берке теперь склонился к новой вере
И думает Орду к ней привести,
И он добьётся точно этой цели,
Когда начнёт и сам её блюсти.
Церквей, по-ихнему мечетей, три на десять
Одних соборных только насчитал.
Украсил минареты полумесяц,
Торчит везде и даже на щитах…».
Тут князь вздохнул и посмотрел в оконце,
Работа мыслей отражалась на челе,
Заре вечерней поклонилось солнце
И, значит, быстро станет вечереть.
«Отставим, князь, на утро разговоры,
Устал ты очень, надо отдыхать,
Вестей у нас с тобой и мыслей горы,
И завтра есть нам, чем себя занять…».
2
Он видел сам, что с князем приключилось,
Расстроился, был сильно удручён,
В том жизнь - теперь едва сочилась,
Ещё недавно - била жизнь ключом.
Полночи пребывал в молитвах пастырь,
Просил у Господа продленье дней его
И бил поклоны истово и страстно,
Как никогда допреж ни для кого.
«Да, князь уходит…, это очевидно,-
Владыка понимал ВСЁ, безо лжи,-
«А горько от того мне и обидно,
Что слишком рано. Жить ещё и жить!
Нет равных на сегодня в землях русских
Мужей и воинов, политиков ему,
Способных мыслить глубоко, не узко
И цель, способных, видеть через тьму…».
Кирилл всегда был в курсе всех событий
В самой Руси, окраинах её и за,
Влиял на них как мог, но без наитья,
Везде имел и уши, и глаза.
«…Умрёт наш князь и тень накроет землю,
Велия скорбь поселится в сердцах,
Но дело в том, что недруги не дремлют,
Они не станут долго прятаться.
Пока, князь Александр, стоял у власти,
Уделы меж собою не дрались,
А кто там был умнее и глазастей,
Те верно направленье выбрали.
Подсказывает разум – смута будет,
Соперничество верх над всем возьмёт,
И в это вовлечётся много судеб,
Невинных вовсе, сколько пропадёт?!
Усобица и пря восторжествуют,
И матери заплачут над детьми,
И вороны слетятся, кровь почуяв,
И злоба встанет снова меж людьми…
Прошу я, Господи, прозри заблудших,
И всех на путь их истинный наставь,
Зачем лишаешь жизни лучших?
Противных мерою своей воздай».
Наедине с собой
…Ушёл митрополит, а князь остался
С самим собой наедине в тиши,
По следу свежему к беседе возвращался
С Кириллом, в памяти былое ворошил.
Лежал, смотрел рассеяно в пространство,
Прислушиваясь к шорохам ночным,
Картины прошлого, с настырным постоянством,
Взрывая память, мелькали перед ним.
Андрея, брата неудачника, представил
(тот княжил в Суздале с недавних пор),
Вражду, размолвки, ссоры – не лукавил,
И вспомнился тот давний разговор…
(начало весны 1258г.)
«Прости, мой светлый князь за беспокойство,
Гонец примчал от брата твоего
И просит встретиться с тобой, по-свойски,
А прибыл он от свейских берегов».
«Зови, послушаю, что скажет сей посланец
И никого в светлицу не впускай,
Хотя могу сказать уже заранее –
Не стал бы брат просить по пустякам».
Гонец привёз тогда письмо большое,
Андрей просил дни чёрные забыть,
Надеялся на то, что разрешу я
Вернуться и спокойно, мирно, жить.
Удобное, Андрюша, время выбрал,
Продумал всё, слезу в письме пустил,
Глаголом его нужным пересыпал
И гонор, свой былой, чуть пригасил».
Князь долго у окна стоял со свитком,
Носились мысли вихрем в голове:
«Попробовать ещё одну попытку?
Брат хочет получить теперь ответ».
…Сурово, сухо говорил он с братом,
Не сразу забывается та пря,
Уже не будет между ними лада,
Ведь каждый был по-своему упрям.
Андрея, Александр, мог встретить хуже
И не подать ему своей руки,
И не тепло от Александра шло, а стужей
Повеяло, когда тот заглянул ему в зрачки.
«Ну, что, князь, нагостился ты у свеев
И сладким ли кусок заморский был?
Ты, брат, смотрю, не ведаешь, что деешь,
Кого и от чего ты защитил?!
Не только княжество твоё отняли,
Беду ты страшную навлёк на всех,
Поганые недолго размышляли
Тумены бросить многие в набег.
Полки твои гниют в полях ковыльных,
А Русь наполовину сожжена,
Травою заросла вся чернобыльной,
Ответь: моя ли в том вина?
Я не от радости великой льну к поганым -
Из-за опаски Русь всю потерять,
А дружбу с ней держу, чтоб латинянам
Иметь возможность по зубам давать.
И в этом деле рук, Орда, не вяжет,
Ей дань нужна богатая и - всё!
Но я не делаю всего, что хан прикажет,
Другие мысли у меня на этот счёт.
Сейчас им не до наших пререканий,
В Орду пришли другие имена,
И трон сарайский сын Батыя занял,
Лет малых хоть, да те же семена.
Фактически не он, по малолетству,
Вершит судьбу сегодняшней Орды,
А регент, брат Батыя, по наследству,
Берке, взял в руки все её бразды.
Сартак – наследник, старший среди братьев,
Был умерщвлён – опасность представлял.
Убийцы кто? Зачем, кому искать их!
Зачем и кто – там каждый понимал.
Отец нам завещал беречь и множить
Не только земли, пашни и леса,
Людей беречь, ремёсла, лезть из кожи,
А ты и тесть твой тянете назад.
Тверского, брата Ярослава, пристегнули
К своим, «освободительным», делам,
Сейчас он водружён на псковском стуле,
Был принят и прижился, вроде, там.
Теперь, брат, о жестокости свирепой.
Пугают именем моим, слыхал, детей?
Жесток, не спорю. Впредь рукою крепкой
Держать порядок стану на Руси на всей!
Налоги будут также брать и более…
Не в мой амбар пойдут богатства те –
На дело ратное, в Орду, на богомолье,
Чтоб Русь была в чести, на высоте.
Пока ты бунтовал, затем скрывался,
В чужих дворцах пороги отирал,
Я, не ленясь, за землю нашу дрался,
Твоих «друзей» наскоки отбивал.
Литовцы, немцы, прочие варяги
Вторгались ежегодно в наш предел,
Одних мечом сложить заставил стяги,
С другими мир в бумаге закрепить сумел».
И помолчав, продолжил, но не громко,
Смотрел в глаза, усмешки не скрывал:
«Не бойся, не пущу пойти с котомкой,
Но только помни все мои слова!
И не стреляй в меня очами грозно,
Не я к тебе, а ты гонца прислал!
Меч вытащить всегда не поздно,
О том ли ты в письме своём писал?
Снега сойдут, погода устоится,
В Орду поеду за тебя просить.
И ты со мною, под моей десницей
С повинной к хану, может, и простит…
Двумя десницами Господь нас удостоил,
В одну он меч вложил, в другую щит,
Но к голове их так пристроил,
Что действуют они, как та решит…».
Хлестал словами Александр нещадно,
Всю накипь со своей души срывал,
Как будто говорил уже не с братом,
Как старший, он приказывал, не звал:
« Я, властью наделённый волей хана,
Отправлю в Суздаль, там тебе сидеть
И править, только без обмана
И знай – дела твои я буду зорко бдеть».
Андрей, склонившись, терпеливо слушал,
Держал себя, не смел перебивать,
Просилось слово резкое наружу,
Но он сидел и только лишь кивал.
И всё ж не выдержал, поднялся с лавки
И, глядя исподлобья, чётко произнёс,
И речь его лилась горячей лавой,
И в ней почувствовал я боль и злость.
Со словом вместе выходила горечь,
Досада на себя и на судьбу,
На то, что часто приходилось вздорить,
Вести за власть бесплодную борьбу:
«Заморские хлеба, ты прав, с горчинкой,
Но, что о них ты знаешь, брат?!
Не под чужой, а под своей личиной
Провёл года у королевских врат.
Поносными словами зря щуняешь,
Своё я получил… и поделом,
Спасибо, что совсем не отвергаешь,
И ржой ещё не взялся мой шелом.
Я, как и ты, не для себя старался,
Мне душно было под пятою княжить, жить!
Тебе подобно, с ними не якшался,
Готов и ныне «сыроедцев» бить!»
Я не ответил на укол Андрея,
«Якшался» мимо сердца пропустил,
Но понял, что обида ещё тлеет,
По жестам, голосу и грубости…
Мне свары не хотелось между нами,
Но всё, что думал, брату я сказал.
Не вспыхнуло из искры жаркой пламя,
Не загремела новая гроза».
…Давно уже дела все эти были
И в Клязьме много утекло воды,
Почти шесть лет прошли с Ордою в мире,
А у себя: то тут, то там - бунты.
3
Туман, туман опять перед глазами
Белёсо-мутной пеленой плывёт…
Привстал, лёг на спину и замер,
На лбу блестел холодный, липкий пот.
Такие приступы уже случались,
Но в этот день был дольше и сильней,
Давило грудь, как будто обручами,
Дыханье стало реже и трудней.
Митяй, монах и здешний лекарь,
Склонился и кудесничал над ним,
Копался на столе в своей аптеке,
Молитвы полушёпотом бубнил…
Забегали монахи, слуги, стража,
Владыку поспешили разбудить,
Толпились перед дверью, будоражась,
Тревоги не старались утаить.
Проснулся тот от топота и стука,
Открылась дверь. Игумен, а за ним
Послушники стоят в клобуках:
«К тебе мы, князю худо…, извини».
…Кирилл, игумен подошли к постели,
При памяти своей был князь ещё,
Глаза, с печалью, понимающе глядели,
А взор прощальный к ним был обращён…
…О смерти весть летела пуще птицы,
В селеньях выходили стар и мал,
И так весь путь, до самой до столицы,
Народ в печали князя провожал.
Владимир встретил гулом колокольным,
Глухим и скорбным в храмах и церквах,
И отзывался горечью и болью
Во всех живущих душах и умах.
«Заиде солнце земли Русской нашей!»,-
К народу выйдя, произнёс Кирилл,
«Уже мы гибнем», - закричали,- «Страшно!»
И люд от ужаса на площади застыл.
декабрь 2010 года – январь 2011 года