Пурга по-волчьи, страшным воем выла,
Бросая пригоршней колючий снег в лицо.
Стихии разгулявшейся чудовищная сила
Посёлок тундровый взяла в своё кольцо.
Трепались на ветру советские знамёна,
И председатель сельсовета бил в набат.
Чтоб в тундре заблудившийся, от звона
Смог бы вернуться на этот звук назад.
Позавчера ещё дул тёплый южный ветер,
И снег, как в оттепель, мелодией скрипел.
А вот вчера зима сошла с ума под вечер,
И ветер с норда песнь ужасную запел.
Исчезла связь в разлом магнитной бури,
Радист, как в бездну, слал морзянки шаг.
И небо, днём еще в искрящейся глазури,
Накрылось к ночи в чёрный саркофаг.
А ветер завывал уже медвежьими басами.
В разгуле непогодь – руки не увидать.
Похоже, демон злой кружил под небесами,
Пытаясь цвет небес с землёю размешать.
Притихла жизнь, что, в общем, и не редко –
Так в чёрную пургу тому должно и быть.
Написан кровью постулат еще от предков:
Из дома, в сабантуй пурги – не выходить.
Ночной покой в пургу задача не простая.
Когда еще не всюду был погашен свет,
Беда пришла в посёлок, крадучись ступая,
Ведь у беды, известно, расписаний нет...
На небе черти с сажей белый снег мололи.
В один из домиков беда ступила на порог,
А в доме том, вскричала девочка от боли,
Ручонками обеими держала правый бок.
Врачихе, хоть ей двадцать пять от роду,
Аппендицит несложно было распознать.
Она молила Господа дать лётную погоду,
Сама не в праве что-то предпринять.
Но о санрейсе не могло быть даже речи –
В такую непогодь летает только снег.
Мать девочки зажгла под образами свечи,
И время для неё замедлило свой бег…
Глаза дитя по край наполнены слезами…
Вокруг которых, боль оставила круги.
И прямо в сердце шепот детскими устами:
«Я, жить хочу, мне больно… тётя, помоги»
Но связи нет, и нет погоды, нет условий…
Плач в голос матери – «Молю тебя, спаси!»
Врач грустно: «Инъекций мало так от боли…
Иди, мамаша, мне воды ведёрко принеси.
Да, поспешай – мне будешь ассистенткой.
Судьба диктует так, и нам другого не дано.
Ведро с водой там, в тамбуре, за стенкой.
Наркоз готовлю я – нам ждать не суждено»
А далее был час, врачихе равный вечности,
Забравший, может быть, из жизни много лет,
Мерилом совести с оценкой человечности,
Хотя мерила этого в природе вовсе нет…
Последний сделав шов, она на стул упала,
«Успели вовремя и это плюс в двойне.
А девочка твоя геройски как себя держала!
В мензурке спирт – плесни-ка в кружку мне…
Да и себе чуток налей – ты синяя от страха.
Теперь всё хорошо и жар пошел на спад.
А если что – мне б голову снесли с размаха,
И жизнь моя бы превратилась в сущий ад».
Продлился вой пурги почти на две недели –
Кто жил на Северах, лишь тот меня поймёт...
Всё это время врач не отходила от постели,
Пока санрейсом к ним не прибыл вертолёт.
Был прибывший хирург, как профи краток:
«Причины нет, чтоб девочку везти в район.
Мединститут тебе прекрасный дал задаток.
Ты умничка бесспорно, я тобою восхищен».
Потом письмо пришло от главврача района.
Где строгий выговор её в приказе ждал.
Что ответственность за выполнение закона
Ни кто с врачей советских не снимал...
…Девчушка та, сама хирургом в жизни стала,
Профессором деканом и дожила до седин.
Призвание своё она в ту ночь познала…
Мединститут закончили её и дочь, и сын.
А в рамке на стене, в её служебном кабинете,
Как руководство к жизни, как святой наказ –
Среди дипломов и свидетельств неприметен,
Висит спасительницей подаренный... приказ.